Итак, можно сделать определенные выводы о характере любви в художественном мире Цветаевой. Как видим, любовь к человеку является для поэтессы высшей ценностью. И в то же время эта любовь имеет такое свойство, что, проходя "мимо Бога", она проходит и мимо человека, причем самого любимого. В результате возникает ситуация полного одиночества - во всем мире не остается ни одного родного и близкого человека. Еще почти ребенком Цветаева в стихотворении "Дикая воля" восклицала:
Я люблю такие игры,...
Чтобы в мире было двое:
Я и мир!
Трагическая жизнь-игра или игра-жизнь Цветаевой показала, как иногда детские слова могут мистически и в то же время вполне закономерно сбываться в судьбе поэта. Такое мироощущение в чем-то сродни эгоцентризму позднего Л.Толстого. Кстати, в одном из писем к Цветаевой Б.Пастернак писал о "бездне" "ранящей лирики, микельанджеловской раскинутости и толстовской глухоты, которая называется Поэма Конца". О том, что имел в виду Пастернак под словами "толстовская глухота" судить не беремся, однако это выражение очень точно характеризует состояние лирического героя поэзии Цветаевой, когда на пути к вершине Горы он перестает понимать другое "я".
И все же поэтесса предпринимала новые попытки выйти из "черноты рва" и подняться по лестнице (пусть сначала тоже черной) на высоту бытия (поэма "Лестница"). Она мечтала общаться с дорогими ей людьми вне быта, в "не-комнате" (поэма "Попытка комнаты"), обращалась к тем, кто уже достиг "лазури" (поэма "Новогоднее", посвященная умершему поэту Рильке).
Но в 1927 г. Цветаева совершает свое, по-видимому, последнее "поэмное" восхождение. Речь идет о самой философской и во многом до сих пор неразгаданной "Поэме Воздуха". Сюжетом этого поэтического произведения стал посмертный путь лирического "я", или, как говорится в поэме, "курс воздухоплаванья". Путь начинается с "землеизлучения", когда преодолевается насыщенный и густой "первый воздух". Затем, по мере продолжения "вознесения", воздух становится все легким и разреженным ("третий воздух - пуст", "пятый воздух - звук"), земные ощущения постепенно утрачиваются. Этому процессу соответствуют стадии "землеотпущения" и "землеотлучения". Наконец, происходит "землеотсечение" - "Кончен воздух. Твердь".
По справедливому заключению А.Павловского, в "Поэме Воздуха" изображается "мир идеального несуществования, мир освободившейся от любой тяжести, в том числе и от тяжести души, чистой мысли". Стремление лирического героя поэмы можно передать словами самой Цветаевой. Это движение
... не в царство душ -
В полное владычество
Лба.
В отсечении не только быта, но и души заключается принципиальное отличие "Поэмы воздуха" от предыдущих произведений. По словам того же А.Павловского, наверху "поэмы-спирали" Цветаевой "нас ждет почти безжизненное, отвлеченное, абстрактно-геометрическое пространство некоего мирового стерильно чистого Разума, с которым не может ни примириться, ни сжиться обычное человеческое сердце". Не могла до конца примириться с такой картиной мира и сама Цветаева. Но выхода из возникающего внутреннего противоречия и кризиса поэтесса не видела. В ее стихах все чаще появляется желание "не-быть".
Трагедия Цветаевой, трагедия безверия воплотилась не только в проблематике и тематике, но и в своеобразии стиля ее поэм. Уже в первых, "фольклорных", эпических произведениях ощущается особый стиль. Несмотря на сказочные образы, мелодику народных песнопений (например, плача-заклинания), несмотря на употребление традиционных эпитетов, просторечных штампов (типа "коль", "ан", "хошь") и уменьшительных слов, поэмы Цветаевой далеки от духа фольклорных произведений. Сквозь сказочность обстановки поэм пробивается свойственный только Цветаевой резкий, надрывный ритм. Недаром А.Саакянц услышала "поступь революции" в финале "Царь-Девицы":
- Смеялся - плачь!
- Грозился - трусь!
Да, Царь-Кумач,
Мы - Красная Русь!
Твоя мамка мы, кормилка некудашная!
Русь кулашная - калашная - кумашная!
Ша-баш!
Истинно русской народной стихии сродни, конечно, мелодичность, протяжность и певучесть, а не ритм "шабаша" и хаоса.
Поэтому кажутся несправедливыми утверждения некоторых исследователей об иконописном стиле второй "фольклорной" поэмы Цветаевой "На красном коне". Такое мнение утвердилось с легкой руки самой Цветаевой. "Красный конь, как на иконах", - писала Цветаева о коне Всадника в письме к А.Ахматовой от 26 апреля 1921 г. Однако красный цвет Всадника Цветаевой является не иконописным и умиротворяющим, а, наоборот, мятущимся и смущающим душу, как и ритм поэмы.
В последующих поэтических произведениях Цветаевой неровному ритму отводится все более важная роль. Он начинает доминировать, подчиняя себе слова и смысл ("Summa sumarum: абсолютное, безраздельное господство ритма", - говорил о поэме "Крысолов" Б.Пастернак). В результате возникает ощущение, что слова дробятся, растягиваются, сбиваются в неорганизованную кучку. Чтобы понять смысл поэм, приходится раскручивать или скручивать отдельные цепочки слов (кто-то из литературоведов не без остроумия назвал стиль поэм Цветаевой "макароническим").
Ритм в эпических творениях Цветаевой не только отражает настроение автора, несет символическую нагрузку, но и превращается в нечто самодовлеющее, заслоняя "живое человеческое содержание" (Ортега-и-Гассет), тем самым выполняя уже отрицательную художественную функцию. Происходит "дегуманизация искусства" (Ортега-и-Гассет), которое становится непонятным и недоступным большинству людей. А это, несомненно, приводит к кризису искусства.
Ритм и стиль поэм символизировал духовный кризис самой Цветаевой. Резкость, болезненность, надрывность "Поэмы Горы" и "Поэмы Конца", "Лестницы" и "Крысолова" отсылают к одной цветаевской строчке:
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!
("Знаю, умру на заре. На которой из двух...")
Стиль "предсмертной икоты" - вот стиль и содержание эпических произведений Цветаевой. Наибольшей степени проявления такой стиль достигает в "Поэме Воздуха". При чтении этого произведения буквально физически ощущаются судороги повесившегося человека. "Кончен воздух. Твердь". Не зря А.Павловский называл эту поэму "Поэмой Удушья" или "Поэмой самоубийства".
31 августа 1941 г. М.И.Цветаева повесилась. Она ушла от мучительных вопросов жизни и смерти, быта и бытия, человека и Бога. Но ее поэзия, сильная и откровенная, дает ответы на эти вопросы и предостерегает читателей от той "лазури", к которой стремилась Цветаева.