Я создал, и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать.
Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!
Вместе с тем Брюсов вовсе не уверен, что уже нашел «немыслимое знание», удовлетворяющее его «последнее желание» («Последнее желание»). И, перебирая обычные символистские пути, которым и он отдал известную дань, — уединенность, жизнь среди книг, «миги», союзничество в «разных ратях», ношение «чужих знамен», — поэт намечает, как возможный путь — путь повседневного труда, радости повседневной жизни, борьбы на баррикадах:
Здравствуй, тяжкая работа,
Плуг, лопата и кирка!
Освежают капли пота,
Ноет сладостно рука!
Прочь венки, дары царевны,
Упадай порфира с плеч!
Здравствуй, жизни повседневной
Грубо кованная речь.
* * * * * * *
— Иль в городе, где стены давят,
В часы безумных баррикад...
Я слиться с жизнью буду рад?...
Так уже в первом разделе книги («Вступление») отчетливо возникает лирический герой: человек, неутомимый в стремлении к познанию, воинственный искатель истины, отбрасывающий альковную жизнь: «Как змей на сброшенную кожу, смотрю на то, чем прежде был».
К стихотворению «Побег» — центральному в этом разделе — дается эпиграф из книги «Tertia Vigilia»:
И если страстный, в час заветный
Заслышу я мой трубный звук...
Знакомый мотив «возвращения» к жизни выступает здесь с новой силой, как утверждение единства поэта с жизнью «толпы многоголовой», в которой «победно возрастающий звук» открывает «родник новой жизни».
Социальные мотивы, естественно возникающие в этой «жизни повседневной», развиты в следующем разделе — «Песни». Это, прежде всего, песни о жизни простых людей: рабочих («Фабричная»), женщин из рабочей среды («Фабричная I», «Девичья», «Веселая»). В них раскрыта социальная трагедия «прискорбной» жизни бедноты («Как ты, бедный друг, страдаешь под гуденье, за станком...»); жизни, которая нередко гонит женщин в непотребные дома: «Помни, помни, друг милой, красненький фонарик!» Вместе с тем и в формальном плане (как один из первых опытов использования в поэзии просторечия) это все та же встреча, по словам поэта, с «жизнью повседневной» через «грубо кованную речь».
Наиболее поэтически сильный раздел книги — «Думы». И здесь опять отчетливо предстает герой сборника — человек вечных исканий, постоянно неудовлетворенный найденным, человек, который всегда в пути.
И вот возникают знакомые символистские варианты «исхода»: утешительная смерть, путь «сверхчеловека»—ницшеанца («Искушение»), «мир безумцев и пророков» («In hac lacrimarum valle»), возникают бесконечные и мучительные собственные противоречия, когда «от смены дум, желаний, вкусов, истин, рифм» хочется не быть самим собой («L'ennui de vivre»).
Однако за всеми этими сомнениями, разочарованиями, усталостью, падениями, временными утешениями неизменно выступает поэт, преодолевающий жесточайшую «мглу противоречий» и возвещающий иное: «Я к вам вернусь, о люди, — вернусь преображен». «Не знаю сам, какая, и все ж я миру весть»; возникает поэт, утверждающий, что, несмотря ни на что, люди— «цари», «мраком мир не связан» и будет «после ночи — свет».
Наиболее отчетливо это выражено в пьесах «Habet illa in alvo» и «Париж».
«Habet illa in alvo», как об этом говорит само название, — гимн «тайне и величию зачатия». Здесь исковая «тайна бытия» раскрывается именно в антисимволистском духе. Ибо, по логике стихотворения, тайна жизни и ее величие — в преемственности веков, в бесконечном возрождении людских поколений, в материнстве, — благотворной и великой силе, «охраняющей мир»:
Ребекка! Лия! Мать!..
Труд ответственный дала тебе судьба:
Ты охраняешь мир таинственной утробой,
В ней сберегаешь ты прошедшие века,
Которые преемственностью живы...
Неси, о, мать, свой плод!..
Яви земле опять воскресший май!..
Это уже — не тяжкий груз «L'ennui de vivre» («скуки жизни»), — груз мучительных дум, уединенности среди книг и т. п. Это встреча с жизнью лицом к лицу. И, прикоснувшись к ней, поэт, как Антей, полон новых сил. Не случаен поэтому другой вариант рукописи, где о «матери» говорится:
В ней все минувшее и будущее мира;
Он был бы без нее мелькнувший, беглый звук;
В ней вся история, все домыслы наук,
Мечты пророков, образы Шекспира...
В «Париже» снова дается целостное воплощение жизни — это город, чья «стихия — жизнь». Притом очень разнообразная жизнь: искусство («Собор Парижской богоматери», воспринимаемый как «мир красок»); сменяющие друг друга эпохи варварства, средневековья, сурового владычества Наполеона; годы революций, замыкающие «поток мятущихся времен». И знаменательно, что именно с революцией связывает Брюсов пути к будущему: «В тебе возможности, в тебе есть дух движенья».
Париж воплощен Брюсовым вне всяких мистических «откровений» и символистских «соответствий», он — часть истории, «человечества Мальстрем», и в этом — «свое бессмертье ты понял, о, великий!»
Если осмыслить «Urbi et Orbi» в целом, во внутреннем единстве книги, мы вправе сказать следующее.
Несомненно, что поэт еще отдает здесь щедрую дань символизму, стремится объединить и примирить разных его представителей. Тем не менее здесь отчетливо предстает единый основной лирический герой. Он ярко воплощен в образе человека, неутомимого в жажде познания, полного сил, утверждающего активную жизнедеятельность. Искания эти все более и более уводят его от уныния «старших» и мистицизма «младших» и приводят к убеждению в «величии человека-царя», к убеждению, что история человечества — не бесплодные метания в «зловонной клетке», а преемственное, в веках, строительство культуры.
Более того, искания эти закономерно приводят поэта к социальной теме, к «простым людям», к теме революционной борьбы, где он находит и «мудрость простой жизни» и «дух движения». Не случайно поэтому в разделе «Картины» находим известное стихотворение «Каменщик» (1902) — одно из ранних в русской поэзии произведений о рабочем, который уже сознает несправедливость и неприемлемость мира богатых.
Рассмотрением поэзии Брюсова (до «Urbi et Orbi» включительно) мы проследили путь поэта до того времени, когда старшие символисты достигли своего расцвета, когда появилось на сцене младшее поколение и когда все они вместе объявили себя вершиной человеческой культуры. Но уже в эти годы, казалось бы, бесспорного утверждения русского символизма «вождь» его был, собственно, поэтом, все более и более уходившим в другой лагерь. Явление знаменательное.
Для наших целей нет, однако, необходимости подробно рассматривать последующие книги Брюсова. Отметим лишь некоторые, наиболее характерные позднейшие произведения, показательные как вехи на пути его к революционно-демократической литературе. Так, тема исторического пути человечества как пути прогресса, разрешающегося революцией, получает яркое выражение, в частности, в стихотворении «Фонарики» (книга «Венок»). Здесь не случайно рядом с «фонариками» культуры Египта, Индии, Греции, Рима — революции позднейших веков возникают уже, как «сноп молний», «грядущие огни», которым поэт «молится». В стихотворении «К счастливым» мир «идущих поколений» — это для Брюсова мир, где «вольный человек твердо станет на своей планете»; это «общий дар» завоеванных человечеством «Свободы, Равенства, Братства», осуществленной «Красоты», тайн, открытых «бессонной жаждой знания»... Стихотворение «Хвала человеку» (книга «Все напевы») — это гимн «державному» человеку, его разуму и деяниям, непосредственно перекликающийся с горьковским «Человеком»:
Верю, дерзкий! Ты поставишь
Над землей ряды ветрил.
Ты по прихоти направишь
Бег в пространстве, меж светил.
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, человек!
Тема культуры связана у Брюсова с темой труда. Труд осмысливается как «суровый», «прилежный», веками завещанный труд «пращуров», который преодолевает жесточайшие исторические испытания («годы и бедствий, и смут»), оставаясь великим и непобедимым, как сама природа («Век за веком», книга «Все напевы»). А в дальнейшем тема эта венчается стихотворением «Работа» (1917, книга «Последние мечты»), где общий труд крестьян, рабочих, интеллигенции объявляется «единым счастьем» людей, отданным Родине:
Великая радость — работа,
В полях, за станком, за столом!
Работай до жаркого пота,
Работай без лишнего счета,
Все счастье земли — за трудом!
Тема поэзии развивается в там же направлении: поэт все более уходит от разных формаций эстетства к народу и его жизни. Это дальнейшее развитие мотива «бегства из алькова» и «возвращения» к людям, с которым мы встретились в «Tertia Vigilia». Яркое свидетельство сказанного — ивестные стихи «Кинжал» (в книге «Венок»), «Служителю муз» (в книге «Все напевы») и другие. Особый же интерес в этом отношении представляет стихотворение «К народу», не случайно, нужно думать, не вошедшее ни в одну из книг ранних лет. Ибо здесь Брюсов (еще в 1905 году) объявляет о своем «уходе» с «корабля» символистов:
Давно я оставил высоты,
Где я и отважные товарищи мои,
Мы строили быстрокрылый арго...
И он оставляет «пестрый плащ скомороха, личину площадного певца», чтобы служить народу — единственному своему «властителю»:
Давно я с тобой, в твоем течении, народ...
Бз тебя я — звезда без света,
Без тебя я — творец без мира...
Ты дал мне, народ, мой драгоценный дар:
Язык, на котором слагаю я песни...
Я — уста, говори, кричи мною...
Наконец, в том же направлении развивается социально-революционная тема. Она получила яркое воплощение в замечательных «Гребцах триремы» (1904), в «Славе толпе» (1905), где связывается с «ослепительным днем» революции, открывающим «дорогу в столетья грядущие». Венчается эта тема стихотворением «Октябрь 1917 года» (книга «Миг»), где опять утверждается единый путь прогресса человечества — путь «святых дат» революций от Брута, 1789 года, декабристов, Парижской коммуны, 1905 года — вплоть до нашей социалистической революции: