Исследования поэтики Блока, проведенные В. Жирмунским и Л. Тимофеевым, не противоречат друг другу, как не противоречит этому и найденный самим поэтом прием «действительной связи между временным и вневременным» (VII, 118). Метафоричность поэта сплошь да рядом контрастна; контраст выражен метафорическим языком; связь между временным и вневременным, как средство выражения действительных связей жвзии, в известном плане, — тоже контраст. Все стороиы поэтики Блока взаимосвязаны, переходят одна в другую, дополняют друг друга, создавая неповторимое своеобразие его поэзии. Но при всем этом именно эволюция художественных приемов Блока, связанная с его идейным ростом, выявляла их новую функцию и придавала им новую обогащенную содержательность. Так, например, абстрактно-символистский язык, соединенный с конкретно-жизненным (подчас — с просторечием) и направленный на осмысление «действительных связей», по-новому открыл свои возможности. Так сложно-метафорические структуры, обращенные не к религиозной метафизике, а к реальной жизни, придают поэтическому языку новую экспрессивность.
«Русская революция виновата перед русской поэзией», — писал Ю. Айхенвальд, считая «виной» революции создание Блоком «Двенадцати», поэмы, по его мнению, свидетельствующей о падении художника и измене искусству. Гибелью поэта и человека считали творчество Блока, «изменившего» символизму, сторонники этого течения. Логика этих суждений, очевидно, объяснена еще Гейне: «Обезьяны смотрят на людей как на извращение обезьяньей природы».
На деле все обстоит иначе. Революция спасла Блока. Она спасла его еще в 1905 году, вырвав из искусственного и больного мира мистиков. И вторично она вывела его из мучительнейшей безысходности в годы войны, утвердив его убеждение: «Жизнь прекрасна», «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию».
Символизм был губителен для художника, отвращал его от бесконечно богатой — содержательностью, красками, ситуациями, проблемами — реальной жизни, уводил в абстракцию, в вымышленный и искусственный мир. Такой путь прошли все последовательные русские символисты — Ф. Сологуб, К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Вяч. Иванов, естественно закончив свой путь духовной опустошенностью. И все они, в той или иной форме, совершили то же преступление, что Леверкюн: они «свернули с прямой дороги служения людям и предались сатанинским неистовствам». Не случайно все основные положения философии и эстетики символизма — ненависть к разуму, демократии, общественности, гуманизму, искание путей «над историей» — предусмотрены в договоре дьявола с Леверкюном.
И на этом фоне путь Блока, прошедшего через эту бездну, преодолевшего ее и ставшего крупнейшим эпохальным поэтом, представляет собой не только исторический интерес. Это живой урок для многих современных художников, так или иначе подвергающихся влиянию модного сейчас на Западе модернизма. Путь Блока — это путь от декадентства к высокому искусству, от «яда модернизма» к жизни, от тьмы к свету.
К этому свету Блок стремился всю свою жизнь, преодолевая «яд» прошлого. В самые жестокие годы реакции он писал одному своему корреспонденту: «Последняя просьба: если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем» (VIII, 386). И о том же он писал в стихотворении 1914 года, которое является его заветом, завещанием, самым глубоким выражением смысла его творчества:
О, я хочу безумно жить:
Все сущее — увековечить,
Безличное — очеловечить,
Несбывшееся — воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне, —
Быть может, юноша веселый
В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра, и света,
Он весь — свободы торжество!
(III, 85)
Советское литературоведение утверждает этот образ Блока: единственно дорогой и желанный самому поэту, единственно соответствующий его историческому и современному значению.