Взойдет и всколосится новь,
И по весне — для новой нови
Прольем ковши из жирной крови,
Чтоб зрела новая любовь.
(III, 521).
Приведем еще два стихотворения — Белого и Блока (1907), — дающие более широкое освещение эпохи.
У Белого это «Отчаяние», уже упоминавшееся нами вступление к «Пеплу», как бы эпиграф автора ко всей книге:
Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать:
Туда, на равнине горбатой, —
Где стая зеленых дубов
Волнуется купой, подъятой
В косматый свинец облаков,
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И в ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков, —
Туда — где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
У Блока это — «Тропами тайными».
Тропами тайными, ночными,
При свете утренней зари,
Придут замученные ими
Над ними встанут упыри.
Овеют призраки ночные
Их помышленья и дела,
И загниют еще живые
Их слишком сытые тела.
Их корабли в пучине водной
Не сыщут ржавых якорей,
И не успеть дочесть отходной
Тебе, пузатый иерей!
Довольных сытое обличье,
Сокройся в темные гроба!
Так нам велит времен величье
И розоперстая судьба!
Гроба, наполненные гнилью.
Свободный, сбрось с могучих плеч!
Все, все — да станет легкой пылью
Под солнцем, не уставшим жечь!
(III, 87)
И опять перед нами два мира, два противоположных осмысления эпохи реакции.
У Белого это — страна безысходности, страна и народ, обреченные на гибель.
Вяч. Иванов так объяснил эти стихи: «...У Андрея Белого послышались крики последнего отчаяния» потому, что он слишком близко принял кощунственную действительность, «опровергшую бога»,— действительность периода «войны и освободительного движения», источавших «тончайшие яды недуга». Но такой пессимизм теурги преодолевают «во имя религиозного приятия нетленной под покровом тления Земли».
Слова Иванова, главы теургов, очень точно характеризуют идею «Отчаяния» (да и всей книги «Пепел»). И они вносят ясность, прежде всего, в заклинание Белого, который призывает «исчезнуть России... где смертей и болезней лихая прошла колея»,— колея, очевидно, «земли, источавшей яды».
Религиозное же приятие «нетленной земли», спасающее от «отчаяния», Белый дал в ряде других стихотворений книги, в частности, в своем «Обете»; где «горестные земные пространства» преодолеваются в мистико-теософских мирах:
Уносимся в обитель нашу
Эфиром плещущих степей...
Там вспыхнет луч...
Тема России у Белого — тема ее «религиозного спасения». Блок же шел другим путем, и Россия периода реакции предстает поэтому перед ним совершенно иной. В стране лишь временно властвуют «гроба, наполненные гнилью». И воплощено это в жизненно-конкретных «слишком сытых телах», торжествующих («довольных сытое обличье») вкупе с «пузатым иереем». Но за всем этим поэт видит грядущее «величие времени», величие народа, который победит этот мрак. В другом варианте стихотворения социальная мотивировка еще обнаженней:
Гроба, наполненные гнилью,
Рабочий сбросит с вольных плеч.
(III, 522)
Так в годы реакции отчетливо возникает принципиальное различие путей Белого и Блока.
Белый продолжает путь символиста-мистика. Блок же, освободившись от ранней мистики, от уродовавшей его «старой веры», не ищет больше спасения в надземном. Наоборот, он все теснее сближается с реальной действительностью. Глубочайшим образом переживая муки Родины, Блок ищет выхода не в небе, а на земле. И отсюда также совершенно другой «обет» Блока, противостоящий «обету» Белого:
Да. Так диктует вдохновенье:
Моя свободная мечта
Все льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
Туда, туда, смиренней, ниже —
Оттуда зримей мир иной...
Ты видел ли детей в Париже,
Иль нищих на мосту зимой?
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне, —
Дай гневу правому созреть,
Приготовляй к работе руки...
(III, 93)
Бесспорно: Блок в это время еще не знал действительных путей освобождения от мрака жизни. Он поэтому и искал подчас забвения, «топя отчаянье в вине», в страстях, самое «имя — Россия» произносил нередко «внешне наивно, внешне бессвязно» (1908, VIII, 266). Но за этой внешней бессвязностью всегда крылось глубокое чувство Родины, любовь к ней, вера в нее. Именно эти чувства, созревая и укрепляясь, убеждали поэта в великом будущем Родины:
В голодной и больной неволе
И день не в день, и год не в год.
Когда же всколосится поле,
Вздохнет униженный народ?
Что лето, шелестят во мраке,
То выпрямляясь, то клонясь
Всю ночь под тайным ветром, злаки:
Пора цветенья началась.
Народ — венец земного цвета,
Kраса и радость всем цветам:
Не миновать господня лета
Благоприятного — и нам.
(1909, III, 88)
Блок все более осознавал: «мир безмерно больше и прераснее, чем каждый из нас»; «социальная тема — самая важная»; писатели, красующиеся своим «Я», черпающие материал «из чего угодно, только не из жизни», могут создавать лишь «нечестную, декадентскую литературу (VIII, 412, 413, VII, 217). В объективном мире — в революции — Блок и ищет спасения России. С наибольшей силой это поэтически воплощено в цикле «Ямбы» (1907—1914):
Я верю: новый день взойдет...
Пусть день далек — у нас все те ж
Заветы юношам и девам:
Презренье созревает гневом,
А зрелость гнева — есть мятеж.
(III, 96)В этой связи особенно знаменателен цикл «На поле Куликовом» (1908).
Блок стремится осмыслить здесь исторический путь России. Куликовская битва для него — символ величайших испытаний, которые Родина, несмотря ни на что, преодолела.
И поэт видит далее все тот же трудный путь: «вечный бой, покой нам только снится». Но вместе с тем он глубоко верит в будущее России и притом совсем не в религиозном духе. Окружающую «ночную и зарубежную тьму» победит «древняя воля» народа, пробужденная еще «татарской стрелой».
Она победит и современную тьму:
Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
Не «божья мать», а реальная Россия с ее ковылями, реками, вековой тоской, непрекращающимися боями и пожарами,— вот что живо в душе поэта, всегда его «кличет», оставаясь для него «дивным дивом».
Явись, мое дивное диво,
Быть светлым меня научи!
Цикл завершается стихотворением, где тьма эпохи реакции, когда как будто наступила «тишь», вовсе не воспринимается поэтом как «перст судьбы». Это очередное испытание: «суровое облако заволокло грядущий день». Но неизбежны новые битвы, великие дни революции. Это продолжение темы «Ямбов» о грядущем величии времен, которые сбросят «гроба, наполненные гнилью»:
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Высоких и мятежных дней.
(III, 253)
Цикл «На поле Куликовом» входит в раздел «Родина» (1908—1916). И здесь еще отчетливей предстают пути, которые видятся поэту как возможный выход для Родины. В стихотворении «Россия» (1908—1910) Блок обращается к неиспользованным величайшим богатствам страны:
Твои болотистые топи
Обманчивы, как ты сама:
Там угля каменного копи,
Там драгоценных камней тьма!
Сулишь ты горы золотые,
Ты дразнишь дивным мраком недр.
Россия, нищая Россия,
Обетованный край твой щедр.
(III. 590)
В стихотворении «Родине («Русь моя, жизнь моя», 1910), Блок противопоставляет «тьме» тогдашней России, «сонному мареву — царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма» — «вольное сердце» — вариант «древней воли» народа:
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться...
Вольному сердцу на что твоя тьма?
(III. 259)
В стихотворении «Задобренные лесом кручи» речь идет о сектантах, высоко возносившихся Мережковским и другими символистами. У Блока же это люди, которые «не знают о весне», шепчут вечные молитвы «людской врагине—тишине»; и растут они с «запуганными душами», «несут испуганной России весть о сжигающем Христе» (в вариантах — «о чудовищном Христе»). Но и за этой вековой тишиной запуганной и униженной страны поэт видит иное: огромные, неиссякаемые творческие возможности:
Но в каждой тихой, ржавой капле
Зачало рек, озер, болот.
(III, 248, 586)
В стихотворении «Новая Америка» (1913, первоначальное название «Россия») «старческий и постный лик» униженной страны вытесняет страна величайших возможностей, Россия заводов и труда. И этой «невесте-России» «не страшны голоса каменных песен»:
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
«Новая Америка в понимании Блока, — справедливо замечает В. Орлов, — это поэтический образ будущего мира Великой Демократии». И там, по Блоку, оттеснив врагов человека — тишину и лень, — восторжествуют новые люди и творческий труд:
И Америка новая снится,
Новый род и его города...
Там за белым, за красным, за черным —
Есть великое счастье труда.
(III, 270, 596, 597).