Недоучившийся семинарист 2 августа 1846 года вступает в дерзкое соперничество с дворянскими сынками, выпускниками пансионов и гимназий, и одерживает блестящую победу. 14 августа он зачислен на историко-филологическое отделение философского факультета. На первом курсе Чернышевский много занимается, читает Лермонтова, Гоголя, Шилле-ра, начинает вести дневник. Его увлекают идеи нравственного самоусовершенствования, настольной книгой по-прежнему является Библия. Чернышевский сочувственно относится к "Выбранным местам из переписки с друзьями" Гоголя и осуждает неприятие этой книги Белинским и Некрасовым. Вспыхнувшая в феврале 1848 года во Франции революция существенно изменяет круг интересов студента-второкурсника. Его увлекают философские и политические вопросы. В дневнике появляются характерные записи: "не уничтожения собственности и семейства хотят социалисты, а того, чтобы эти блага, теперь привилегия нескольких, расширились на всех!" В сентябре 1848 года Чернышевский знакомится с участником "пятниц" М. В. Петрашевского Александром Ханыковым, который дает ему читать сочинения французского социалиста-утописта Фурье. Достоевский замечал, что "зарождающийся социализм сравнивался тогда, даже некоторыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего, сообразно веку и цивилизации". В социализме видели "новое откровение", продолжение и развитие основных положений этического учения Иисуса Христа. "Дочитал нынче утром Фурье,- записывает в дневнике Чернышевский.- Теперь вижу, что он собственно не опасен для моих христианских убеждений..." Но более глубокое знакомство с социалистическими учениями рождает сомнение в тождестве социализма с христианством: "Если это откровение,- последнее откровение, да будет оно, и что за дело до волнения душ слабых, таких, как моя... Но я не верю, чтоб было новое, и жаль мне было бы расстаться с Иисусом Христом, который так благ, так мил душе своею личностью, благой и любящей человечество, и так вливает в душу мир, когда подумаешь о нем". Чернышевский уподобляет современную цивилизацию эпохе Рима времен упадка, когда разрушались основы старого миросозерцания и всеми ожидался приход мессии, спасителя, провозвестника новой веры. И юноша готов остаться с истиной нового учения и даже уйти от Христа, если христианство разойдется с "последним откровением". Более того, он чувствует в своей душе силы необъятные. Ему хотелось стать самому родоначальником учения, способного обновить мир и дать "решительно новое направление" всему человечеству. Примечательна в этой связи такая трогательная деталь. Дневники пишутся специально изобретенным методом скорописи, непонятной для непосвященных. Однажды Чернышевский замечает следующее: "Если я умру, не перечитавши хорошенько их и не пере-писавши на общечитаемый язык, то ведь это пропадет для биографов, которых я жду, потому что в сущности думаю, что буду замечательным человеком".
23 апреля арестуют петрашевцев, в их числе и знакомого Чернышевского А. Ханыкова. По счастливой случайности юноша не оказался привлеченным по этому политическому процессу. И однако Чернышевский не падает духом. Летом 1849 года он записывает: "Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян, распустил более половины войска, если не сейчас, то скоро ограничил бы как можно более власть административную и вообще правительственную, особенно мелких лиц (т. е. провинциальных и уездных), как можно более просвещения, учения, школ. Едва ли бы не постарался дать политические права женщинам". По окончании университета он мечтает стать журналистом и предводителем "крайне левой стороны, нечто вроде Луи Блана", известного деятеля французской революции 1848 года.
Саратовская гимназия.
Однако годы "мрачного семилетия" не дают развернуться его призванию. Вскоре по окончании университета, в марте 1851 года Чернышевский уезжает в Саратов и определяется учителем в тамошнюю гимназию. По воспоминаниям одного из его учеников, "ум, обширное знание... сердечность, гуманность, необыкновенная простота и доступность... привлекли, связали на всю жизнь сердца учеников с любящим сердцем молодого педагога". Иначе воспринимали направление молодого учителя его коллеги по гимназии. Директор ее восклицал: "Какую свободу допускает у меня Чернышевский! Он говорит ученикам о вреде крепостного права. Это - вольнодумство и вольтерьянство! В Камчатку упекут меня за него!" Причем слова директора ничего не преувеличивали, ибо сам вольнодумец-учитель признавал, что говорит учащимся истины, "которые пахнут каторгою". И все же участь провинциального педагога была для кипящих сил Чернышевского явно недостаточной. "Неужели я должен остаться учителем гимназии, или быть столоначальником, или чиновником особых поручений,- сетует в дневнике Чернышевский.- Как бы то ни было, а все-таки у меня настолько самолюбия еще есть, что это для меня убийственно. Нет, я должен ехать в Петербург".
Незадолго до отъезда он делает предложение дочери саратовского врача Ольге Сократовне Васильевой. Любовь Чернышевского своеобразна: обычное молодое и свежее чувство осложнено мотивом спасения, освобождения из-под деспотической опеки родителей. Первое условие, которое ставит перед избранницей своего сердца Чернышевский, таково: "...Если б вы выбрали себе человека лучше меня - знайте, что я буду рад видеть вас более счастливою, чем вы могли бы быть со мною; но знайте, что это было бы для меня тяжелым ударом". Второе условие Чернышевский сформулировал так: "...У нас скоро будет бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем... Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня". "Не испугает и меня",- ответила Ольга Сократовна в духе "новых женщин", будущих героинь романов Чернышевского.
Подступы к новой эстетике.
В мае 1853 года Чернышевский с молодой женой уезжает в Петербург. Здесь он получает место преподавателя словесности в кадетском корпусе, начинает печататься в журналах - сначала в "Отечественных записках" А. Краевского, а после знакомства осенью 1853 года с Н. А. Некрасовым - в "Современнике". Как витязь на распутье, он стоит перед выбором, по какому пути идти: журналиста, профессора или столичного чиновника. Однако еще В. Г. Белинский говорил, что для практического участия в общественной жизни разночинцу были даны "только два средства: кафедра и журнал". По приезде в Петербург Чернышевский начинает подготовку к сдаче магистерских экзаменов по русской словесности и работает над диссертацией "Эстетические отношения искусства к действительности". Литература и искусство привлекают его внимание не случайно. "У народа, лишенного общественной свободы,- писал А. И. Герцен,- литература - единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести". Да и сам Чернышевский тремя годами позднее скажет в "Очерках гоголевского периода русской литературы": "Литература у нас пока сосредоточивает почти всю умственную жизнь народа, и потому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли уже, так сказать, в специальное заведывание других направлений умственной деятельности..."
Чернышевский с огорчением замечал, что после смерти В. Г. Белинского, в эпоху "мрачного семилетия", его бывшие друзья А. В. Дружинин, П. В. Анненков, В. П. Боткин отошли от принципов революционно-демократической критики. Опираясь на эстетическое учение немецкого философа-идеалиста Гегеля, они считали, что художественное творчество независимо от действительности, что настоящий писатель уходит от противоречий жизни в чистую и свободную от суеты мирской сферу вечных идеалов добра, истины, красоты. Эти вечные ценности не открываются в жизни искусством, а, напротив, привносятся им в жизнь, восполняя ее роковое несовершенство, ее неустранимую дисгармоничность и неполноту. Только искусство способно дать идеал совершенной красоты, которая не может воплотиться в окружающей действительности. Такие эстетические взгляды отвлекали внимание писателя от вопросов общественного переустройства, лишали искусство его действенного характера, его способности обновлять и улучшать жизнь.
В диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" Чернышевский выступил против этого "рабского преклонения перед старыми, давно пережившими себя мнениями". Около двух лет он добивался разрешения на ее защиту: университетские круги настораживал и пугал "дух свободного исследования и свободной критики", заключенный в ней.
Наконец 10 мая 1855 года на историко-филологическом факультете Петербургского университета состоялось долгожданное событие. По воспоминанию друга и единомышленника Чернышевского Н. В. Шелгунова, "небольшая аудитория, отведенная для диспута, была битком набита слушателями. Тут были и студенты, но, кажется, было больше посторонних, офицеров и статской молодежи. Тесно было очень, так что слушатели стояли на окнах... Чернышевский защищал диссертацию со своей обычной скромностью, но с твердостью непоколебимого убеждения. После диспута Плетнев обратился к Чернышевскому с таким замечанием: "Кажется, я на лекциях читал вам совсем не это!" И действительно, Плетнев читал не это, а то, что он читал, было бы не в состоянии привести публику в тот восторг, в который ее привела диссертация. В ней было все ново и все заманчиво..."