В.Н. Рудаков
В статье анализируются бытовавшие в памятниках агиографии и летописания XIII-XVI веков представления о поведении ростовского князя Бориса Васильковича, который в 1246 году присутствовал при мученической гибели в Орде своего деда — великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского. Смена оценок князя Бориса — от нейтральных к негативным — происходит в рамках общего переосмысления ордынской власти и отношения к ней русских князей, произошедших в XVI веке в рамках формирования новой идеологии Московской Руси.
Посмертную характеристику, которую летописец дал белозерскому князю Глебу Васильковичу (1237-1278), вполне мог получить и его родной брат ростовский князь Борис Василькович (1231-1277): про него также можно было сказать, что он с юности своей «начал служить поганым татарам» и, возможно, благодаря этому помог многим «обиженным» ими христианам. Однако этого не случилось: в русской исторической памяти Борису Васильковичу Ростовскому была уготована несколько иная судьба.
Причина — в том, что князь Борис оказался в ставке хана Батыя в тот самый момент (20 сентября 1246 г.), когда там был казнен его родной дед — великий князь Михаил Всеволодович Черниговский, впоследствии причисленный к лику святых [2: стб. 795; 6: стб. 471]. Все источники, сообщающие об обстоятельствах гибели князя («История монголов» Иоанна дель Плано Карпини, Галицкая летопись, летописание Северо-Восточной Руси, а также житийное Сказание о гибели в Орде князя Михаила Всеволодовича), единодушны в том, что расправа последовала за отказом великого князя выполнять языческие обряды [1: с. 139]. При этом сопровождавший Михаила князь Борис не только не пострадал, но после казни деда был отпущен Батыем к своему сыну Сартаку, который, «почтивъ» его, «отпусти я в своя си», после чего князь еще неоднократно ездил в Орду. И если в начальный период церковного почитания Михаила Черниговского ни в летописных памятниках, ни в различных редакциях житийных Сказаний о гибели князя в Орде не содержалось сколько-нибудь осуждающих ноток в адрес
Бориса Васильковича, то позже, в XVI веке, их появляется предостаточно. Попробуем разобраться, в чем причина.
Самая жесткая оценка князя Бориса содержится в Житии Евфросинии Суздальской, составленном, вероятно, в середине XVI века [4: с. 103-104]. Согласно житию, Евфросиния (именуемая в миру Феодулией) — дочь Михаила Черниговского, а значит, родная тетка Бориса.
Житие повествует о том, что спустя некоторое время после нашествия Батый начинает звать к себе князей. «Мнози же от князь приходящее по- клоняхуся ему», — отмечает книжник. Среди этих «многих» оказывается и Михаил Всеволодович. Хан предлагает Михаилу «поклонитися кусту и идолом» и тем самым «чести сподобитися со отвергшимися Христа». Сделать это князя уговаривает и его внук Борис Ростовский: «Сотвори волю цареву лестию, да не погибнетъ благоденствие твое и последи покаяшися». Далее, по версии автора Жития, Михаил поступает совершенно неожиданным образом (по крайней мере, для тех, кто знаком с «канонической» версией его гибели в Орде): он «малодушьствовавше и хотяше прельститися».
Но все меняет письмо Евфросиньи. Она, «слышав во своемъ монастыре, яко хощет отецъ ея велики князь Михаилъ прельститися, цареву волю сотво- рити и поклонитися кусту и снЬсти идоложертвеная», пишет Михаилу, отговаривая его от неблаговидного поступка. В итоге князь все-таки не идет на поводу у «безбожных», отказывается подчиниться царской воле и принимает мученическую смерть. «Увы мне, како лукавого прелестника князя Бориса хотЬх послушати!» — восклицает Михаил Всеволодович перед кончиной.
В «письме Евфросинии», равно как и в Житии в целом, князь Борис Ва- силькович получает весьма нелестную характеристику. «Изволил еси послу- шати льстивых словесъ — врага всякая правды, друга дияволя — князя Бориса Ростовского, иже самъ окаянный недугом прельстися, падеся и тебе хощет прельстити; хощеши царю тлЬнному угодити, а Христа отврещися», — пишет Евфросинья.
Однако автор Жития обвиняет Бориса не только в желании «прельстить» Михаила, но и в гораздо более тяжком грехе — измене православию. В Житии сообщается, что после похода на Русскую землю «царь Батый, рыкая на православие», повелел «кланятися идолом и вЬровати вЪру бесермен- скую». И «великий князь Борис Ростовский» (вопреки реальному положению дел автор Жития называет его «великим» князем. — В.Р.) «сотворшу волю его» — то есть не просто поклонился идолам, но и принял мусульманскую («бесерменскую») веру. За это Батый «воемъ» своим «заповЬдати да преминут (то есть «обойдут стороной». — В.Р.) града Ростова» и одарил Бориса. Таким образом, еще до поездки Михаила в Орду князь Борис оказывается в числе тех, кто поступился принципами и изменил вере, поддавшись «прельщениям» татар. «Ини же многие, — сообщает далее агиограф XVI в., — зрящее си- цевое, прельстишася, сотвориша волю цареву. Царь же честь имъ воздавшее прелестную, яко же и князю Борису Ростовскому, и отпущаше их на своя вотчины» [4: с. 91].
Интересно, что более ранние рассказы о событиях 1246 года сведений о том, что Борис якобы изменил христианству, не содержат. Так, в Лаврентьевской летописи, в этой части, передающей ростовский источник, упоминается лишь, что Борис был вместе с дедом в Орде, а после смерти Михаила был отпущен Батыем к своему сыну Сартаку. «Сартак же, почтивъ князя Бориса, отпусти я в своя си» [6: стб. 471]. В Ипатьевской летописи, в этой части отразившей галицкую летописную традицию, и вовсе не упоминается о поездке Бориса в Орду. Она лишь сообщает, что Михаил, вернувшись в Чернигов из «Оугры», «еха Батыеви, прося волости свое от него. Батыеви же рекшоу: “Поклонися отець нашихъ законоу”». Михаил же отказался от выполнения этого требования: «Аще Богъ ны есть предалъ и власть нашоу грЪхъ ради нашихъ во роуцЪ ваши, тобЪ кланяемся, и ч^сти приносим ти, а законоу отець твоихъ и твоемоу богонечестивомоу повелению не кланяемься». В ответ Батый, сообщает Ипатьевская, «яко свирепый звЪрь возьярися, повелЪ заклати и закланъ быс безаконьнымъ Доманомъ Путивльцемъ нечестивымъ и с нимъ закланъ быс бояринъ его Феодор, иже мученическы пострадаша и восприяста в'Ьн'Ьць от Христа Бога» [2: стб. 795].
Время появления ранних летописных рассказов о поездке великого князя в Орду (вторая половина XIII в.) примерно совпадает со временем создания проложных Сказаний о гибели в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора. Тексты Сказаний дошли в значительном количестве списков, относящихся к нескольким основным редакциям. Самой ранней считается краткая, по терминологии Н.И. Серебрянского, «ростовская» редакция Сказания.
В ней, так же как и в Ипатьевской летописи, не содержится упоминания о том, что вместе с Михаилом и Феодором в Орде находился и ростовский князь Борис Василькович. В «ростовской» редакции говорится лишь о том, что Борис вместе с братом Глебом и матерью Марией (дочерью Михаила Всеволодовича) воздвигли церковь «во имя» черниговского князя, положив тем самым начало его почитания в качестве святого. Здесь же содержится обращение к святому помолиться «за внука своя Бориса и ГлЬба» и «мирно державу царствия ихъ оуправити на многа лЪта и от нужа сея поганых избавити я» [10: с. 50].
Судя по всему, «ростовская» редакция была составлена на родине Бориса Ва- сильковича еще при его жизни — в 60-70-е годы XIII века [5: с. 27; 6: с. 14-21]. Вероятно, несколько позднее (но не позже 1313 г. — времени, которым датируется один из ранних списков) появляется протограф пространных пролож- ных редакций [7: с. 15-18]. Именно в этих произведениях впервые появляется информация о том, что Борис уговаривал великого князя подчиниться ханской воле.
В пространных проложных редакциях несколько иначе трактуют обстоятельства появления Михаила в Орде, а также поведение его внука Бориса Василько- вича.
Во-первых, там содержится принципиально иная версия причин появления Михаила в Орде. В этих произведениях указывается, что Михаил едет в Орду не по зову хана, а по собственной воле, и не за властью, коей татары прельщают русских князей, а совсем наоборот — чтобы обличить «прельщения поганых». «Начаша ихъ (князей. — В.Р.) звати татарове ноужею, глагола- ше: не подобаеть жити на земли канови, и БатыевЬ не поклонившеся имя (.) мнози же князи с бояры своими идяхоу сквозь огнь и поклоняхоуся солнцю и кустоу и идолом, славы ради свЬта сего, и прашахоу кождо ихъ власти, они же безъ взбранения даяхуть имъ (...) блаженомоу же князю Михаилоу пре- бывающю в Чернигове, видя многи прельщающася славою свЬта сего, посла Богъ благодать и даръ Святого Духа на нь и вложи ему въ сердце Ьхати предъ цесаря и обличити прелесть его, ею же льстить крестьяны» [10: с. 55-56]. Именно массовый характер таких «прельщений» и заставил Михаила отправиться на верную смерть: в обличении этих «прельщений» он видит и свой христианский долг, и залог своего будущего спасения.
А кроме того, в пространных редакциях сообщается, что внук Михаила Черниговского — Борис Ростовский не просто сопровождал деда в этой поездке, но и уговаривал его выполнить волю «царя»: «Глаголя ему внук его Борис князь ростовский с плачем многим: “Господине-отче, поклонися!” Так же и бояре глаголаху: “Все за тебя примем епитемью со всею властью своею”». Однако Михаил Черниговский вероотступничеству предпочел мученическую смерть: «Тогда глаголя имъ Михаилъ: не хощю токмо именемь христианинъ зватиися, а дЬла поганых творити» [10: с. 57, 66].
Появление князя Бориса среди тех, кто в ставке Батыя пытался уговорить Михаила Всеволодовича пойти на сговор с собственной совестью, косвенно может свидетельствовать о том, что протограф пространных проложных Сказаний создавался в иной среде, чем краткая «ростовская» редакция» произведения. И эта среда, скорее всего, была настроена явно критически по отношению к Борису. Ведь, согласно пространным текстам Сказания, получалось, что татары и Борис Василькович добивались одного и того же — обольщения будущего святого. И как раз в противостоянии этим прельщениям (а также в их обличении!) и состоял христианский подвиг Михаила («азъ хощю за Христа моего пострадати, и за православную веру пролиати кровь свою»). Неслучайно Михаил, обращаясь к соплеменникам (один из них — его внук Борис), которые пытались повторно уговорить его поддаться прельщениям, восклицает: «Не слушаю васъ!» После чего, согласно пространным редакциям произведения, великий князь «соимъ коць (то есть княжеский плащ. — В.Р) свои, и верже к нимъ, глаголя: примете славу свЬта сего» [10: с. 58, 67]. Тем самым Михаил как бы отдавал своим соплеменникам вожделенную ими власть — «славу св£та сего» (плащ именно ее и олицетворял), оставляя себе «венци нетленные».