Впрочем, в проложных редакциях Сказания прямых осуждений в адрес Бориса не было. Негативная характеристика, скорее, давалась всем русским князьям, поддавшимся татарским прельщениям ради «славы света сего скоро минующего». Книжники сетовали по поводу того, что князья предпочли власть (которую можно было сохранить, лишь пойдя на компромисс с совестью), а не христианские идеалы, которым остался верен лишь Михаил Всеволодович и его боярин Феодор. Тем не менее рассказ о поведении Бориса в версии про- ложных редакций Сказания лег в основу дальнейших интерпретаций.
Совсем иную трактовку поведение Бориса приобретает спустя три столетия — в середине XVI века. Интересно при этом, что процитированное выше Житие Евфимиии Суздальской было не единственным произведением, в котором осуждался князь Борис Ростовский. Компрометирующий Бориса Василько- вича рассказ появляется также в Лицевом летописном своде (1568-1576 годы, Лаптевский том, в основе которого лежит текст Никоновской летописи) и Степенной книге царского родословия (1560-1563 годы).
Уже в Никоновской летописи уговоры Бориса приобретают несколько иной оттенок. В отличие от пространных проложных редакций Сказания, в которых Борис просит Михаила выполнить «волю цареву» и тем самым сохранить себе жизнь («Господине-отче, поклонися — жывъ будеши!» [10: с. 61]), в версии Никоновской Борис с боярами ратуют за сохранение не только жизни великого князя, но и собственных жизней («Приступи къ нему внукъ его князь Борисъ Василковичь Ростовский со многими слезами и съ плачемъ, и иныи мнози Русстии князи з бояры своими съ плачемъ и со слезами гла- голаша ему, да сътворить волю цареву: «да не погибнеши ты, и мы тебе ради; в^сть бо Господь Богъ, яко неволею сие сътвориши, егда же взратимся въ свою землю, и мы вси всею землею возмемъ сей гр'Ьхъ на себя, и во всей земли държимъ сию епитемью за тебя, и многа блага сътвориши Русской земли и всЬмъ намъ» [8: с. 132]).
В Лицевом же летописном своде и в Степенной книге появляются уже прямые выпады в адрес Бориса Васильковича.
Во-первых, указывается, что «смущает» великого князя не кто иной, как дьявол, который действует не только через «мучителей» Михаила (то есть татар), но и через «своеплеменныхъ» (они, подчеркивает книжник, «паче вра- говъ» творят «лютейшее смущение»). И один из искусителей — внук Михаила, князь Борис («Диаволъ сугубы и зелны сети святому простираше спешаше, не точию мучителя на нь възяри, и варварскую бурю въздвиже, но паче вра- говъ и отъ своеплеменныхъ лютейшее смущение творя», — замечает книжник. Не только посланные Батыем «искусители», но и «князи Русстии мнози обседяше» Михаила [8: с. 241]).
Во-вторых, про Бориса говорится, что он оказался плохим сыном своего отца — погибшего от рук татар, в 1238 году, князя Василька Константиновича: «душю си повредивъ», он дает «не добре» советы Михаилу и соблазняет его («Единъ же отъ техъ ласкателей князь Борисъ, на того бо тогда Ро- стовсъское начальство преиде, и не исправися ходити по стопамъ отца своего, святаго и добропобеднаго мученика и исповедника князя Василия, рекомаго Василка, сына Констянтинова, иже мало преже сего отъ того безбожнаго царя Батыя страданиемъ скончася за исповедание Христово, тако сий князь Борис и съ прочими съ начальствомъ и душю си повредивъ светлому же Михаилу не добре совещеваху: «да сътворить волю цареву, да нет погыбнеши, рече, зде, и мы съ тобою; можеши бо и лестью сотворити волю цареву, токмо да избави- шися ярости его»). Михаил же, отмечает летописец, не соглашается, «дьяволя сети, иже отъ устъ несмысленыхъ друговъ протязаемы, якоже паучинныя мрежи, растерзая» [8: с. 241].
Под пером книжников выходило, что науськиваемый врагом рода человеческого Борис искушал святого мученика в самый ответственный момент его земного служения и тем самым фактически встал не только на сторону Батыя, но и на сторону дьявола. Именно за это он, наряду с другими русскими князьями, получил из рук «безбожного» хана «славу свЪта сего скороминую- щего» — то есть власть над ростовской землей.
Между тем размышления о природе «славы света сего» — весьма распространенная тема древнерусской литературы, в том числе и в произведениях, посвященных «татарской» теме. Так, под 6778 (1270) годом в Симеоновской летописи, после сообщения об убийстве в Орде рязанского князя Романа Ингваревича, помещено так называемое «обращение к русским князьям»: «О вълюбленнии князи Русскии, не прельщаитеся пустошною и прелестною славою свЬта сего, еже худьше паучины есть и яко стЬнь мимо идеть, не принесосте бо на св^тъ сеи ничто же, ниже отнести можете, не обидите меншихъ си сродникъ сво- ихъ, аггели бо ихъ видять лице Отца вашего, иже есть на небесЪхъ, взълюбите правду и долготерпение и чистоту, да радости святыхъ исполнитеся, якоже и сии балженныи князь Романъ купи си страстию царство небесное и вЪнецъ приать отърукы Господня съ сродникомъ своимъ Михаиломъ» (имеется в виду Михаил Всеволодович Черниговский. — В.Р.) [11: с. 73].
Скорее всего, резко критические отзывы о поведении ростовского князя в Орде стали результатом переосмысления предшествующего исторического нарратива, посвященного судьбе Михаила Черниговского и роли князя Бориса в тех событиях, которые разворачивались в 1246 году в ставке Батыя. Вероятно, появление таких оценок в XVI веке было обусловлено прежде всего идеологическими причинами. В это время завершается формирование исторических нарративов, призванных зафиксировать новые идеологические воззрения на прошлое и настоящее Московской Руси. Эти идеи находят выражение в целом ряде памятников, прежде всего в масштабных летописных проектах (Никоновская летопись, Лицевой свод и др.), а также публицистических и полемических произведениях. Задачи новых идеологем — подтвердить и укрепить высокий статус и предназначение Русского государства. Для решения этих задач требовалось уточнение тех исторических сюжетов, которые касались отношений Руси и Орды.
Параллельно существенной переоценке подвергались и некоторые деятели той эпохи, среди которых оказался и ростовский князь Борис. Формирующееся Русское царство, вырастая на обломках «поганых» татарских «царств», нуждалось не только в обосновании своей легитимности, но также в собственных героях и «антигероях», проявивших себя в годы вынужденной зависимости от ныне низвергнутой «поганой» Орды [3: с. 387-391; 9: с. 57-61]. Тот факт, что сразу в нескольких произведениях XVI века (в том числе и во вполне официальном Лицевом своде) появились новые, весьма нелицеприятные характеристики князя, говорит о том, что поведение Бориса в Орде было соотнесено с новой системой ценностных координат, формировавшихся в этот период в Московской Руси.
Список литературы
Горский А.А. Гибель Михаила Черниговского в контексте первых контактов русских князей с Ордой // Средневековая Русь. Вып. 6. М.: Индрик, 2006. С. 138-154.
Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 2. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1908. 934 с.
Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л.: Наука, 1970. 594 с.
Колобанов В.А. Владимиро-Суздальская литература XIV-XVI вв. Спецкурс по древнерусской литературе. Вып. 1. Владимир: Б/и., 1975. 123 с.
Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII - первая четверть XIV в.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. Вып. 1. М.: Б/и., 1990. С. 15-69.
Лаврентьевская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып. 2. Л.: Государственная академическая типография, 1927. 577 с.
Лаушкин А.В. К истории возникновения ранних проложных сказаний о Михаиле Черниговском // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1999. № 6. С. 3-25.
Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 10. СПб.: Типография Министерства внутренних дел, 1885. 244 с.
Рудаков В.Н. В поисках героев: к вопросу о переосмыслении прошлого русскими книжниками XV-XVI вв. // Вестник славянских культур. 2012. № 1 (XXIII). С. 57-61.
Серебрянский Н.И. Древнерусские княжеские жития (Обзор редакций и тексты). М.: Б/и., 1915. 512 с.
Симеоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 18. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1913. 316 с.