В. Д. Камынин
Уральский промышленный район на рубеже ХIХ—ХХ вв. занимал одно из ведущих мест в стране по объему промышленного производства и численности промышленных рабочих. Организация промышленного производства на Урале существенно отличалась от таковой в центральных районах России. Горно-промышленные округа на Урале продолжали существовать вплоть до 1917 г., лишь формально видоизменяясь под воздействием развивающихся капиталистических отношений. К числу наиболее важных проблем истории промышленного Урала этого времени и относилась, и относится до сих пор проблема общего и особенного в формировании и социальном положении уральских рабочих, их отличия от индустриального пролетариата других регионов России.
Вопрос о том, что представляли собой уральские рабочие, интересовал исследователей начиная с дореволюционных времен. Это видно по большому количеству историографической литературы, посвященной истории уральских рабочих. Анализ этой литературы проведен на страницах обобщающего труда, появившегося совсем недавно [см.: Камынин, Грунь, Берсенев]. Немало историографических исследований создано и современными авторами по интересующей нас теме [см.: Алеврас; Заболотный; Иванов; Кармазин; Коробков; Постников; Фельдман; и др.].
При анализе историографической традиции в изучении истории уральских рабочих конца ХIХ — начала ХХ в. обращают на себя внимание два обстоятельства.
Во-первых, далеко не все исследователи признавали сам факт отличия уральских рабочих от рабочих других промышленных регионов страны. Такая позиция доминировала в советское время как в общесоюзной, так и в уральской историографии.
Во-вторых, исследователи, признававшие наличие особенностей в формировании и социальном положении уральских рабочих, оперировали разными терминами для обозначения этих особенностей. Чрезвычайно распространенными были указания на особый «облик» уральского рабочего, на особый его «социальный облик», подчеркивался «полукрестьянский характер» уральского рабочего, он характеризовался как «рабочий с наделом», «полурабочий-полукрестьянин» и т. д. Данной точки зрения придерживались многиедореволюционные авторы, начиная с В. И. Семевского, одного из первых исследователей истории уральских рабочих [см.: Семевский], имела она сторонников и в советской историографии.
Суть этой точки зрения иллюстрируют источники личного происхождения, в частности воспоминания русских эмигрантов, лишь недавно введенные в научный оборот.
Из них следует, что после того как с заводов Урала после окончания Первой мировой войны стали уходить пришлые рабочие, там «оставались коренные заводские элементы, тесно связанные не только с работой на заводе, но и прикрепленные к этим местам всякими имущественными правами, домами, клочком поля или сенокосом и скотом… В этом отношении уральские рабочие резко отличались от рабочих остальной России» [Исследования новейшей истории России … , 31]. Д. И. Федичкин так характеризовал ижевских рабочих: «Ижевские рабочие почти все люди семейные, имели собственные дома, имущество, сады, огороды, покосы, домашний скот, птицу. Они прочно живут на своих местах в Ижевске и прочно держатся за постоянную и хорошо оплачиваемую государственной казной работу» [Там же, 336]. По воспоминаниям работника Камско-Воткинского завода С. Н. Лоткова, заводские рабочие пользовались значительными социальными благами, которые обеспечивали безбедную старость. С. Н. Лотков считал, что так же жили рабочие большинства уральских заводов [см.: Там же, 423].
В современной историографии вопрос об отличиях уральских рабочих от рабочих других российских регионов стоит не менее остро, чем в дореволюционной и советской историографии. Мы не согласны с утверждением И. В. Нарского, что по поводу связи уральских рабочих с землей «в исторической науке нет серьезных разногласий» [Нарский, 1995, 1, 32]. Сам автор признает, что «большинство исследователей» разделяет его мнение относительно особенностей российского пролетариата [см.: Там же, 34].
Более верным является наблюдение С. П. Постникова и М. А. Фельдмана, указавших, что «в 90-е гг. ХХ в. темы истории рабочего класса в целом, в том числе и социокультурного облика трудящихся, оказались на главном направлении научных исследований не только историков, но и философов, политологов, культурологов» [Постников, Фельдман, 3]. К этому необходимо добавить следующее: особенностью современной постановки данного вопроса является ее многоконцептуальность. В основе последней лежит признание того, что в настоящее время ученые в условиях научного плюрализма выбирают для себя различные методологические основы и создают на их базе концептуальные построения. Это приводит к тому, что сегодня среди занимающихся историей уральских рабочих можно найти как сторонников всех основных точек зрения, бытовавших в историографии уральских рабочих, так и исследователей, выдвигающих новые подходы к изучению особенностей рабочих Урала.
Наличие разных взглядов на природу уральских рабочих можно обнаружить, во-первых, если обратиться к вопросу о том, как современные исследователи оценивают предшествующую историографическую традицию. Сторонники традиционных (советских) взглядов критически относятся к работам тех дореволюционных и советских исследователей, в которых содержалось указание на особый социальный облик уральских рабочих. Ю. А. Буранов и Д. В. Гаврилов критикуют К. А. Пажитнова за то, что он «рассматривал положение рабочих с тред-юнионистской точки зрения, освещал его в отрыве от социально-экономического и политического развития региона, совершенно обошел вопрос о сохранившихся на Урале остатках крепостничества» [История Урала в период капитализма, 19]. М. С. Балабанова они осуждают за «влияние меньшевистских теорий об отсталости и неразвитости российского пролетариата» [Там же]. Ю. И. Гессен, по их мнению, «смотрел на рабочий класс как на угнетенный класс, а не как на могильщика капитализма» [Там же]. В. И. Усанов полагает, что Ю. И. Гессен находился под воздействием «ошибочных положений концепции М. Н. Покровского» [Усанов, 29].
Современные исследователи, придерживающиеся либеральных взглядов, привлекают внимание к концепциям тех своих предшественников, которые говорили об особом социальном облике уральского рабочего. Особую популярность в последние десятилетия получили взгляды уральского историка В. В. Адамова, в частности его утверждение «о преобладании у уральских рабочих сословных черт и характеристик над классовыми» [Социально-экономическое и политическое развитие Урала … , 5].
М. А. Фельдман пишет: «Его [В. В. Адамова] научно обоснованный вывод о зависимости социального облика рабочих Урала от конкретного вида горно-заводского округа мы рассматриваем как основополагающий в процессе изучения истории рабочих промышленности Урала» [Фельдман, 299—300]. По словам В. С. Балакина и Л. П. Балакиной, В. В. Адамов «подверг критике концепцию о наличии на Урале в конце ХIХ — начале ХХ в.“чистого” пролетариата, о полном отождествлении его положения с положением рабочих Петербургского района. В связи с этим В. В. Адамов доказал большую роль промыслового и сельского хозяйства уральского горнорабочего, которое служило ему дополнительным источником дохода и вместе с тем привязывало к заводу» [Балакин, Балакина, 31].
В то же время эти авторы критикуют концепции тех советских историков, которые рассматривали уральских рабочих как составную часть российского пролетариата, по своим качественным характеристикам не отличающегося от пролетариата Западной Европы. Н. Н. Алеврас считает, что в современной историографии выводы советского историка Ф. П. Быстрых о преобладании тенденции пролетаризации горно-заводского населения и о формировании на Урале типичного для России отряда пролетариата «требуют переоценки с позиций задач новой социальной истории и историко-психологического ракурса, который задает культурологический подход в современном историческом знании» [Алеврас, 2001, 10]. С. П. Постников и М. А. Фельдман критикуют мнение Ф. П. Быстрых о невозможности распространения данных о землепользовании всего горно-заводского населения на рабочих, полагая, что «можно говорить об определенной близости двух названных понятий — горно-заводского населения и рабочих» [Постников, Фельдман, 190].
Во-вторых, приверженцы различных методологических концепций придерживаются противоположных взглядов на природу уральских рабочих. Точка зрения одних исследователей базируется на историографической традиции, разделявшейся большинством советских исследователей. В основе этой традиции до сих пор лежит классовый подход к изучаемой проблеме. Согласно данному подходу основная масса рабочего класса Урала не отличалась по своему положению от рабочих центральных районов России.
По мнению В. С. Аллаяровой, уже в конце ХIХ в. связь уральских рабочих с землей ослабла настолько, что они не надеялись на улучшение своего положения с помощью лишь землеустройства, а кризис начала 1900-х гг. и революция 1905—1907 гг. все больше превращали их в «чистых пролетариев» [см.: Аллаярова, 5—6]. В связи с этим автор резко критикует эмигрантскую литературу, в которой говорилось о том, что такие права уральских рабочих, как владение земельными наделами, право рыбной ловли в заводских прудах и другие, сохранялись вплоть до 1917 г. [см.: Там же, 7—8].
И. В. Лаптевская утверждает, что в период капитализма в облике уральского рабочего произошли существенные сдвиги: «Принципиально новой чертой стало сокращение, а потом и полное прекращение связи с землей на казенных заводах Южного Урала. При этом необходим дифференцированный подход к данному явлению: рабочие отсталых заводов и вспомогательных отраслей были крепче привязаны к земле, чем заводские квалифицированные рабочие кадры. Но во всех случаях социальный облик рабочего Урала как пролетария сохранялся, основным для него оставался заводской труд, а работа на земле — лишь материальной поддержкой его семьи, доход от которой в среднем составлял 15—20 % в семейном бюджете» [Лаптевская, 14].