Ольга Морозова
Источники, относящиеся к периоду Гражданской войны, полны упоминаний об эпидемии тифа, поэтому обойти вопрос о влиянии этого фактора на военно-политические события невозможно. Статистические данные о видах потерь в годы Гражданской войны в России свидетельствуют, что доля санитарных превышало боевые. Исследование, проведенное под руководством генерал-полковника Г. Ф. Кривошеева, показало, что если в 1918 г. потери заболевшими и умершими от болезней составляли около 138 тыс. чел., то уже в 1919 г. выросли до 1 млн. 275 тыс., а в 1920 г. – до 2 млн. 908 тыс. человек [1]. Основной причиной их роста был тиф, который опередил все другие виды эпидемических инфекций: холеру, дизентерию, оспу и пр. Только по зафиксированным данным в 1918-1923 гг. было зарегистрировано свыше 7, 5 млн. случаев заболеваний сыпным тифом; умерло от него более 700 тыс. чел. Но и эти данные не являются полными.
В вопросе о происхождении эпидемии тифа в годы Гражданской войны официальная история привыкла ориентироваться на мнение наркома здравоохранения Н.А. Семашко, который в 1920 г. назвал в качестве основного источника эпидемических заболеваний в Красной армии «60-тысячную армию противника, перешедшую на нашу сторону в первые же дни после разгрома Колчака и Дутова», в которой 80% оказались зараженными тифом [2]. То есть, как утверждал советский нарком, сыпной и возвратный тиф пришел с востока и юго-восточных пустынных территорий в период с конца лета до начала зимы 1919 г. Но движение эпидемии, зафиксированное современниками, было иным.
Во время Первой мировой войны случаи тифа зафиксированы на Кавказском фронте и в Туркестане – в районах, которые являются природными очагами ряда инфекционных болезней. Благодаря тому, что санитарная служба выполняла свои функции, эти вспышки достаточно быстро гасились [3]. Майкопский врач В.Ф. Соловьев прибыл на Турецкий фронт на берега Аракса в начале 1915 г. В письмах домой он сообщал о грязи в жилищах местных турок и курдов, о массе крупных вшей и блох. В связи с тем, что казармы для армии не были подготовлены, солдаты и офицеры вынуждены были жить зимой вместе с туземцами в их землянках [4]. В это время среди нижних чинов появился возвратный тиф, а в мае – сыпной тиф и холера [5]. Следующей зимой 1916-1917 гг. число заболевших не стало меньше. Военные врачи и фельдшеры не избежали заражения. Соловьев описывает военно-медицинский пункт, весь персонал которого лежал в тифозном бреду, и только случайно пробравшийся туда через снежные заносы врач из другого лазарета смог оказать им помощь. Нужно отметить, что тиф воспринимался доктором Соловьевым в тот момент как болезнь тяжелая, но не смертельная. При том состоянии медицины летальным исходом заканчивалось не более 3-4% случаев заболевания. Когда младший зауряд-врач заболел сыпным тифом, Соловьев находился около него и ждал кризиса его болезни, не слишком переживая об исходе [6].
После развала фронта масса солдат устремилась домой, увозя с собой и возбудителей острозаразных заболеваний. Первые случаи заболевания тифом эпидемического характера на Северном Кавказе, Дону и Украине появились в самом начале 1918 г., во время демобилизации армии, когда тысячи солдат из-за снежных заносов скапливались в помещениях вокзалов [7]. Первое время тиф был профессиональной болезнью военных. Среди выступивших в корниловский поход добровольцев оказались уже инфицированные им. А к лету 1918 г. он уже распространился и на обывателей, хотя и очень медленно [8]. Первые случаи дизентерии и тифа в селах и станицах левобережья Кубани относятся к концу июля 1918 г., т.е. кануну общего исхода большевиков из Черноморья и Кубани (Асеев А.Д.) [9].
Рожденное военно-политическими факторами отступление Северо-Кавказской Красной армии за счет расширения эпидемии приобрело черты катастрофы. Еще во время боев на Ставрополье размах болезни приобрел повальный характер. От солдат инфекция попадала в дома жителей. В дневнике техника Моздокского гидромодульного участка Гуракова, жившего в х. Русском под Моздоком, представлено вымирание зараженного тифом села: «Теперь у меня 4 тяжело больных, у всех настолько повышена температура, что ночью кричат, схватываются с постели[, ] и мне приходится ночами не спать. Корма для скота в хуторе нет. Хутор объели конницы и обозы; топить тоже нечем. Дела плохи. В хуторе мрут, в город мало кто возит трупы, а устроили кладбище на хуторе, каждый день два мертвеца хоронят. Почвы брать для определения влаги не представляется возможным, так как все больные у меня, отлучиться нельзя, да и нанять некого, т.к. весь хутор больной. У некоторых скот падает[, ] некому корму подложить[, ] все лежат» [10].
По оценке Г.К. Орджоникидзе, к концу декабря 1918 г. в 10-й армии, в которую реорганизована Северо-Кавказская, 50 тыс. тифозных [11]. И это при том, что ее численность сократилась со 150 тыс. до 90 тыс. чел., т.е. уровень заболеваемости достиг 50%[12]. По оценкам командного состава, именно эпидемия сыпного тифа в конец расшатала советские войска: «Красная армия на Кавказе отходила не столько под натиском контрреволюции, сколько от тифозной вши. Армия откатывалась, заполняя города и села тысячами тифозных красноармейцев» (Саламов Н.М., также: Батурин Н.Г., 1925; Битемиров Р.Б.; Кузнецов, 1926)[13].
Распространению эпидемии способствовала погодная аномалия. С 7 (20) декабря 1918 г. по 13 (25) января 1919 г. в регионе установилась необычайно теплая погода. Это способствовало тому, что заболевшие тифом дольше находились среди здоровых, заражая их. Распространение тифа первоначально было связано с изъянами в работе медицинских и интендантских служб армии и скученностью больших масс людей; отсутствовали факторы недоедания и переохлаждения. Но только отряды вступили на территорию Элистинского уезда, как начались сильнейшие морозы и песчаные бури[14].
Участник перехода через калмыцкие степи Алексей Асеев оставил его подробное описание: «Первые дни похода протекали не так трудно: запасы продовольствия и фуража, сделанные нами в последних перед песками населенных пунктах, поддерживали силы отступавших. А потом, на восьмой – десятый день начался кошмар. Не стало корма для лошадей, хлеба и других продуктов для людей. Не было по нашему пути ни одного источника воды. [...] Бедные лошади, останавливаемые на отдых, грызли дерево – дышла, ящики; пришлось мне быть свидетелем того, как кони грызли друг другу гривы. Не злясь, а утоляя голод. На седьмой – восьмой день перехода на пути стали все чаще и чаще попадаться брошенные заморенные лошади, которые, не обращая внимания на своих собратьев по горю, стояли под ветер, склонив головы. Некоторые стоять уже не могли. Подобрав под себя ноги, воткнув ноздри меж колен, старались, видимо, хоть последние минуты жизни подышать воздухом без примеси мелкого, забивающего ноздри песка» [15].
Люди пытались согреться под еще теплыми брюхами павших лошадей (Швец В.А., 1956) [16]. Подводы были заняты тифозными больными. Пушки, пулеметы и винтовки оставлялись по пути. Но затем стали бросать и подводы с тифозными больными. Не хватало медицинского персонала. Мобилизованные врачи и фельдшера дезертировали из армии, оставшись на зимовку в селах Ставрополья. Жители в страхе перед мором не пускали солдат в дома, и те ночевали в холодных банях и в сараях (Триандафилов С., 1919) [17].
Двухнедельный переход через астраханские степи уничтожил остатки Таманской армии: 1500 красноармейцев и 3000 беженцев умерло от тифа или замерзло в пути [18]. Николай Демьянович Алтуни так описал это в своей автобиографии: «…В Александровском уезде Ставр. губ. … у нас с Белыми был бой около 2-х месяцев, за этот 2-х месячный период в нашей армии половина красноармейцев заболела тифом. Боевые части ослабли[, ] и нам сдерживать позицию не было возможности, и мы отступали постепенно из боем до Г. Кизляра. Из Кизляра отступили на [село] Черный рынок на берегу Каспийского моря. Когда отступали через пески[, ] очень много погибло красноармейцев от болезни, голода, и без воды. Нас вернулась в Астрахань одна треть… в нашем 2-м Таманском полку было тысячи две, а пришло только восемьсот человек, и эти восемьсот по приходе заболели тифом» [19].
Меньше болели кавалеристы, т.к. они больше находились на воздухе, часто ночевали в сараях вместе с лошадьми, а не в помещениях с заразными больными, которых невозможно было отделить от здоровых [20]. Один из политработников сообщал своему начальству: «Сыпной тиф ужасный. Падают уже люди и работники в политотделе» (18.02.1919 )[21].
Размах эпидемии не только ослаблял армию как боевую силу, но он подрывал доверие армии к своему командованию. Сотрудник политотдела 12-й армии Степан Триандафилов сообщал о высказываниях красноармейцев 11-й армии во время отступления зимой 1918-1919 г., что это им урок за то, что пошли за революцией [22].
В белоэмигрантских мемуарах передавался ходивший тогда слух, что красноармейцы намеренно заражались от тифозных вшей, покупаемых по 1000 руб. за баночку, чтобы после выздоровления получить месячный отпуск [23]. Это сообщение вызывает сомнения в связи с высокой смертностью заболевших. Ветеран Д. Арчаков вспоминал, что в январе-феврале 1919 г. смертность от тифа была выше, чем от военных действий. Причину этого бойцы Красной армии видели в том, что не все врачи сочувствуют советской власти и дают бойцам не «выздоравливающее лекарство», а лекарство смерти: «С этим явлением велась жестокая борьба[, ] красные бойцы уезжали в лазареты с наганами для того[, ] чтобы и на фронте медицины изжить недостатки» [24]. И в ХХ в. призрак холерных бунтов воскресал каждый раз, когда мор казался сильнее государства, начальства и церкви.
Остатки 11-й Красной армии подошли к зоне расположения советских войск в начале февраля 1919 г. И к этому времени относятся первые случаи тифа в частях Красной армии, расположенных в районе Царицына и Астрахани [25]. В марте 1919 г. заболел тифом Д.П. Жлоба, покинувший со своей дивизией Северный Кавказ до начала эпидемии. Вместе с ним тиф вывел из строя 40% личного состава его части [26].