М. Петрова
В отечественной историографии давно сложился, прямо скажем, малопривлекательный и даже откровенно негативный образ Екатерины II-матери. Это касается не только ее сложных, неоднозначных отношений со старшим сыном Великим князем Павлом Петровичем, имевших отчетливую политическую подоплеку, но и с младшим - внебрачным - Алексеем Григорьевичем Бобринским, родившимся 11 апреля 1762 года.
Практически все исследователи, лишь слегка перефразируя друг друга, пишут о равнодушии Государыни к Алексею, о чисто формальном исполнении ею своих материнских обязанностей, о том, как в 1782 году Екатерина отправила сына в многолетнее, затянувшееся не по его воле путешествие, а затем в 1788 году определила на постоянное проживание в далекий Ревель"
Все указанные факты действительно имели место, и перечень этот можно продолжить. В частности, напомнить, что Августейшая мать не сдержала обещания ввести Алексея по достижении им 30-летнего возраста во владение "сколоченным" ею для него огромным состоянием. Кроме миллионного капитала, положенного императрицей в Сохранной казне, специально учрежденной для этого в Воспитательном доме в ноябре 1772 года, оно включало имения в Тульской губернии и под Москвой в общей сложности на 16 тысяч душ крепостных, дворцы, там построенные, а также "Штегельмановский дом" на Мойке в северной столице. Приобретенный когда-то у придворного купца Штегельмана и подаренный Г.Г.Орлову, дом после смерти графа был выкуплен у его братьев, отремонтирован на сумму 100 тысяч рублей, записан на имя А.Г.Бобринского и оставлен ждать своего хозяина.
Возникает естественный вопрос: почему всего этого Алексей при жизни матери так и не получил, живя только на проценты со своего капитала" Как ни странно, никто из исследователей даже не задался таким вопросом, ограничиваясь голыми констатациями. И напрасно, поскольку именно здесь, на наш взгляд, неожиданно выявляются далеко идущие замыслы императрицы относительно Алексея и, главное, обнаруживаются подлинные мотивы ее династической политики.
Как мы знаем, Государыня - вполне в духе времени - была истовой "законницей". Ее законотворческая деятельность хорошо известна. И в нашем случае Екатерина решила проложить Алексею путь "наверх" исключительно на законном основании. С самого начала речь шла не о троне, а лишь о месте, максимально приближенном к нему. Но и это было непросто из-за постоянной угрозы, исходившей от вечного политического конкурента Екатерины - Великого князя Павла Петровича, максимальное понижение политических акций которого являлось для нее насущнейшей задачей.
В сентябре 1773 года Павлу исполнялось 19 лет. По законам Пруссии, в состав которой входило унаследованное им от отца герцогство Голштиния, он обретал статус совершеннолетнего и мог вступить во владение своим наследством, что должно было существенно укрепить позиции Его Императорского Высочества, за спиной которого сразу замаячила бы огромная тень Фридриха Великого. Соответственно активизировалась бы и поддерживавшая Павла партия канцлера Н.И.Панина, воспитателя наследника российского престола, известного своими пропрусскими настроениями. Случись такое, Екатерина вряд ли усидела бы на троне.
Предвидя подобный оборот дела, Екатерина II еще в 1765 году начала переговоры с Данией об обмене Голштинии на датские владения в Германии - Ольденбург и Делменгорст. Получив десять лет назад от своего мужа - голштинского принца и одновременно наследника русского престола Петра Федоровича - рескрипт, дававший ей полномочия на ведение всех дел по Голштинии, Екатерина Алексеевна, конечно, прекрасно знала о двухмиллионном долге, висевшем на герцогстве еще с 1720 года. А поскольку ни Петр Федорович, у которого просто не было таких денег, ни Елизавета Петровна, начавшая вскоре войну с Пруссией, ни тем более сама Екатерина, став императрицей, не собиралась гасить этот долг, то он все время возрастал из расчета наиболее тогда распространенных пяти процентов годовых. Не составит большого труда подсчитать, сколь огромная сумма набежала к 1773 году, то есть за 50 с лишним лет, и какое иго брал на себя (и возлагал на Россию) Павел, принимая столь убыточное наследство.
Формально именно долговая проблема стала отправной точкой "Голштинской истории": под предлогом освобождения страны от готового свалиться на нее финансового бремени Екатерина жертвует Голштинию Дании, которая, в свою очередь, обязуется выплатить все долги "Герцогскому Дому", "нажитые как до, так и после 1720 г.". Это и было зафиксировано в так называемом "Запасном трактате", "апробированном и ратифицированном" 22 апреля 1767 года1. Согласно "Трактату" в обмен на "великокняжеские части в Голштинии" Дания отдавала под юрисдикцию России Ольденбургское и Делменгорстское графства, также освобождая их от всех долгов. Для того чтобы выдержать эквивалентность обмена, Ольденбург и Делменгорст "возвышались в Герцогство". Таким образом Россия в лице Павла Петровича навсегда освобождалась от голштинского долга, за что и следует ему быть благодарным "Всеавгустейшей Государыне Матери своей".
"Трактат" состоял из множества "Артикулов" (статей) и преамбулы, где излагались "побудительные причины" к его заключению. Разумеется, "главный предмет натурального союза" - не "голштинское дело", хотя именно оно фигурирует в титуле, а исключительно стремление сохранить "тишину и спокойство во всех северных областях", постоянно нарушаемых Швецией и Францией. Теперь они убоятся "союза и беспрерывной дружбы между Россией и Данией" и оставят "северные области" в покое.
Забегая вперед, скажем, что исторической наукой этот договор оценивается не очень высоко, так как Россия-де в результате мало что выиграла, а территориально даже и проиграла. Но, надо полагать, Екатерина Великая была не настолько глупа, чтобы, инициируя подготовку (на которую ушло два года!) и подписание столь важного документа, заложить туда свой заведомый проигрыш. И, значит, истинный смысл "Трактата" следует искать не во внешнеполитической, а в иной сфере. В отличие от наших предшественников, изучавших "Трактат" с точки зрения его внешнеполитического значения для России, мы попробуем взглянуть на него, так сказать, в династическом ракурсе.
При первом же знакомстве с текстом сразу бросается в глаза, что полный титул Павла Петровича называется неоднократно и даже очень часто, а вот имя цесаревича, Великого князя, наследника, Его Императорского Высочества не упомянуто ни разу - в отличие от имени "датского принца Фридриха". Если учесть, что при заключении международного договора каждое слово скрупулезнейше выверяется, "пропустить" имя Великого князя и престолонаследника никак не могли просто случайно. Следовательно, сделали это сознательно - возможно, под таким предлогом: всем и так хорошо известно, как зовут единственного сына Екатерины II. Но, обезличив титул, Государыня тем самым дает нам повод задуматься: носители его приходят и уходят, а сам-то титул остается! И уже не отделаться от подозрения: что, если "Трактат" заключался не только и даже не столько ради погашения государственного долга, в данном случае явившегося лишь ширмой, скрывающей совсем иные устремления" Подозрение это находит обильную пищу уже при чтении преамбулы. Здесь сквозь довольно расплывчатый и зыбкий политический декор "побудительных причин" вдруг проступает нечто очень четкое: статус будущего владельца двух герцогств, в обрисовке которого чувствуется твердая рука дальновидного политика - и который, кстати, мало вяжется с личностью Павла Петровича!
Поскольку в 1760-е годы Екатерина еще не была столь сильна, чтоб действовать напрямик, она пока соглашается на признание "особы Российского Цесаревича и престола наследника" навсегда ваззалом Германской Империи и Императора", но тут же выговаривает ему право "при каждом случае по спорным германским делам или же по одной Голштинии" быть вовлекаемым во многие хлопоты", то есть участвовать в решении внутригерманских дел и даже влиять на них, чему и "подвергает Его Императорское Высочество подобное ваззальство", а "отдаленность места" не имеет значения. Иными словами, указанное право сохраняется за российским цесаревичем независимо от того, где он находится - в Пруссии или в России.
Разумеется, Его Императорское Высочество берет на себя заботу о "прочном пристроении" и "щедрейшем попечении" младшей линии Готторпского Дома", оставаясь "навсегда" его главою, обязанным обеспечивать Российской империи "на Имперских собраниях Голос" надежный". Итак, везде и во всем искать выгоду для России - вот что в первую очередь предполагает политический статус русского владетельного герцога. Но именно это как раз решительно противоречит характеру Павла Петровича, питавшего известное расположение ко всему прусскому. На роль представителя России во враждебной ей Пруссии он явно не годится. Между тем очевидно: новообретенный русский державный форпост на далеком Западе страны можно передать только в руки соратника и единомышленника, "своего человека", беззаветно преданного "матушке Императрице". Но тогда что же: начав переговоры с Данией, Екатерина II уже на стадии ратификации "Запасного трактата" - а то и раньше - выводила Павла из игры" Как же это возможно, если предметом переговоров являлось не что иное, как его отцовское наследство" Оказывается, возможно.
Что, если, затеяв "Голштинскую историю", Государыня попыталась разыграть многоходовую комбинацию, в которой политическое ослабление Великого князя Павла Петровича - не цель, а всего лишь средство для достижения цели" Какой же глубины должен быть замысел, если борьба за власть - не более чем почва для его реализации"
Похоже, Екатерина деперсонифицирует титул нового владетельного герцога для того, чтобы распространить действие договора только на лицо, которое официально объявит наследником престола "действующий" Государь (в нашем случае - Государыня). Дело в том, что когда "Трактат" подписывался, в России еще не было закона о престолонаследии. Он появится много позже, уже в царствование Павла I. Пока же этот важнейший государственно-династический вопрос "висел в воздухе", чем и намеревалась воспользоваться Екатерина II, надеясь со временем издать соответствующий закон, основанный на идее Петра I о праве Государя самому назначать себе преемника. Прецедент, созданный великим предшественником императрицы, полностью развязывал ей руки.