П. Кошель
Петербургу исполнилось 300 лет. И, любуясь его великолепием, всякий раз поражаешься, что этот город-музей, пронизанный историческими ассоциациями, по существу, еще очень молод.
История здесь воспринимается не как далекое прошлое, а как нечто близкое, непосредственно связанное с современностью, с собственной судьбой. Почти зримо представляешь себе, как порывистый, неутомимый Петр впервые решительно ступил на болотистый невский берег; как по улицам Выборгской стороны пробирался в Смольный Ульянов-Ленин осенью 1917 года, чтобы начать вооруженное восстание; как по обледенелым набережным спускались к Неве за водой истощенные жители блокадного Ленинграда...
В этом, пожалуй, главное отличие Петербурга от других культурных центров мира и один из секретов его притягательности. История Петербурга не уходит корнями в древность, как, скажем, история Рима или даже Москвы, ее можно охватить в памяти целиком, хотя она и богата эпохальными событиями.
О Петербурге было немало написано уже в XVIII веке. В произведениях Феофана Прокоповича, Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова, Державина Петербург предстает как "преславный град", "Северный Рим", "убежище покою", "Северная Пальмира". В XVIII веке северную русскую столицу реже описывали, чаще воспевали.
Преславный град, что Петр наш основал
И на красе построил столь полезно,
Уж древним всем он ныне равен стал,
И обитать в нем всякому любезно, -
писал Тредиаковский в "Похвале Ижорской земле и царствующему граду Санкт-Петербургу".
Ваше суетно препятство,
Ветры, нашим кораблям.
Рассыпается богатство
По твоим, Нева, брегам.
Это строки из "Дифирамба" Сумарокова. Здесь, как и в произведениях его современников, чувствуется стремление поэта передать не личное восприятие города, а общий, близкий всем "россам" восторг по поводу юного, но прекрасного Петербурга.
Писатели XVIII века часто подчеркивали, что Петербург накрепко связал Россию с Европой. Гаврила Державин, например, писал в "Шествии по Волхову российской Амфитриды":
Вижу лентии летучи
Разноцветны по судам;
Лес пришел из мачт дремучий
К камнетесанным брегам.
Уже тогда, в XVIII веке, начали говорить о том, что Петербург - настоящий европеец, потому что при его застройке широко использовался или, по крайней мере, был учтен европейский опыт планировки и строительства. Творения Д. Трезини, Б. Ф. Растрелли, Д. Кваренги, Т. де Томона - выходцев из различных стран Западной Европы - во многом определили его облик. Но было в судьбе русской столицы нечто совсем не европейское: ни один из великих городов Европы не был построен так быстро. Знаменитые европейские столицы росли постепенно, это был естественный и в значительной мере стихийный рост. А тут город возник как бы сразу и строго по плану.
Державный дух Петра и ум Екатерины
Труд медленных веков свершили в век единый, -
писал П. А. Вяземский в 1818 г. в стихотворении "Я вижу град Петров". Хотя поэт тут и упоминает Екатерину, но город и в XVIII, и в XIX веках воспринимался прежде всего как город Петра I. Пожалуй, и тогда многие не сознавали, да и сейчас не все знают, что город назван не в честь царя, а в честь одного из апостолов. Название города ассоциировалось с именем царя-основателя.
В столь быстром росте города видели нечто чудесное. Так раньше на Руси города не возникали (вспомним пословицу: "Москва не скоро строилась"). Петербург воспринимается как воплощение великого замысла великого человека.
"По манию царя воздвигнутый из блат", - писал Вяземский.
"Здесь будет город заложен" - так передает мысли Петра Пушкин в поэме "Медный всадник". Построить город "здесь", на болоте, рядом с постоянно грозящим наводнением морем, значило покорить саму природу. Это строительство должно было стать и стало торжеством человеческой воли, расчета, разума над стихией.
Но в отношении к Петербургу, если брать не только литературу, но и самые различные формы проявления народного сознания, была определенная противоречивость. Наряду с восторгами и прославлением - сомнения в целесообразности строительства города и даже пророчества о его гибели. "Петербургу быть пусту" - пророчество, появившееся еще во времена Петра. Чужой город с нерусским, немецким именем не устоит! - гласила молва.
Противоречие было в самой истории создания города: современнейший, европейский город, воплощение опыта европейской цивилизации, строился варварскими методами в традициях жесточайшего деспотизма, строился буквально на костях. Здесь страдали и гибли сотни и тысячи людей, память об этих страданиях была жива в народе, смысл молвы был в том, что городу придется еще расплатиться за это зло, за гибель невиновных. И потому: "Петербургу быть пусту".
Итак, еще в XVIII веке отчетливо проявились две крайние тенденции в осмыслении судьбы Петербурга: или "чудотворный град", "Пальмира новая", город "победителя стихий", или проклятый город, город Антихриста. Эти тенденции и обусловили те драматические или даже трагические мотивы, которые мы слышим часто в романах и пьесах, поэмах и очерках, посвященных Петербургу.
В традиционном русском самосознании столица должна была представлять собой средоточие политической активности всего общества, быть центром управления, политических связей земли, олицетворять экономическое благополучие государства, являться символом святости, духовности России. Петербург как столица разрушал этот образ, разрывал его на составные части, предлагал совершенно иную модель центра. Несходство двух столичных городов подчеркивали и частично определяли положение в пространстве и природа местности. Если Москва находилась посреди равнины, на возвышенности, была удалена от морей и больших водных пространств, то Петербург был не просто городом, стоящим на полноводной реке, ? фактически это морской порт, город с морским воздухом, ветрами, наводнениями. В отличие от Москвы, "язык" Петербурга - это язык не только улиц, площадей, домов, но также и воды, островов, каналов, кораблей и т. д.
Особенностью русской (московской) ментальности является то, что в образе, видении России, страны аграрной, именно земле (природе) как источнику жизни отдается основное, центральное место. В силу этого земля, на которой был построен Петербург, его окрестности в начале XVIII века стали объектом эмоционального критического отношения. Земля Петербурга - по сравнению с центром России - оказалась болотистой, топкой, со скудной растительностью и фауной. Характер отношений города и округи, в отличие от Москвы, был враждебным, ибо Ингерманландия была не способна прокормить новый город. Стоимость продуктов, по свидетельству современника, в 3-4 раза превышала московскую. Это отмечали практически все иностранцы, писавшие о петровском "парадизе". Даже считая град Петров "чудом света", они соглашались с русскими, когда речь шла о "плохой местности города".
Сложность смены московской городской среды на петербургскую нашла отображение в оценках Петербурга, петербургских пророчествах, легендах, мифах. Однако в них присутствовала не только объективная, но и сильно выраженная субъективная сторона. Например, это касается "неплодородия" невской земли и выросшего из него образа строительства города на пустом месте, среди топей и болот.
Уже много столетий берега Невы были обжиты людьми. Несколько веков здесь жило и русское население, построившее города Копорье, Ям, Орешек, Иван-город. Около 16 поселений находилось только на территории исторического центра города к моменту его основания. Обитатели приневских земель жили за счет местных природных возможностей и жили неплохо. Впечатление скудости земли возникло именно вследствие быстрого строительства большого города. Как отмечал неизвестный автор "Описания Санкт-Петербурга и Кроншлота в 1710-1711 гг.", прежде продукты (мясные, домашний скот) "можно было покупать за безделицу, все изменилось, когда при большом стечении народа в С.-Петербург потребление чрезвычайно увеличилось".
Очень сложно петербуржцам оказалось принять облик иной, слишком отличной от центра России природы. Привычка видеть вокруг себя более живой мир иногда приводила к неожиданным действиям. Так, в окрестности Петербурга были завезены из Москвы и Подмосковья и выпущены на волю несколько тысяч птиц. В XVIII веке в Петербурге даже появились описания скворечников-берестянок, у которых "дворцовые скворцы приятным свистом увеселяют слух человеческий".
Субъективность петербуржцев проявилась и при оценке невских наводнений. Для России в целом наводнения, например весенние паводки, были обычны. Сильные половодья-наводнения знала и Москва. Так, в 1708 г. "великая вода" на Москве "с берегов дворы сносила и с хоромами, и с людьми, и многих людей потопила". Сведения об этом московском потопе до нас донесли письменные источники ? в народной памяти они оказались стерты. Петербургские же наводнения прочно вошли в образ города и послужили благодатным материалом для пророчеств о его гибельной судьбе. Так, по ассоциациями с мифами о потопе, о городах, уходящих в пучину вод, в петровскую эпоху возникли слухи, что Петербург погибнет от воды.
Триста лет Россия живет с двумя столицами.
Москву нередко противопоставляли Петербургу как город естественного развития, последовательно разраставшийся в узле дорог, расходившийся от него во все стороны, город, который возвысился над русскими городами и стал столицей государства благодаря географическому положению. А Петербург изображали как город, созданный исключительно волей Петра I в гиблой местности, вдалеке от ядра русского государства. Анатолю Франсу, восхищавшемуся Москвой и подчеркивавшему ту роль, которую Москва сыграла в русской истории, принадлежат слова: "Петербург можно было создать где угодно, а Москва создала Россию".