Итоговые слова произнес Достоевский: "Россию вели Петербург и Москва".
В конце концов, дело ведь не в том, какой из городов, Москва или Петербург, "лучше" или "хуже" отразил дух русской культуры, а в том, что каждая из столиц, оставаясь по сути русской, выражала этот дух по-своему.
Величие и сила культуры любого народа в ее открытости, которая позволяет отбирать лучшее из культурного опыта других стран и передавать миру свое, неповторимое. И реально существовавшие и существующие различия между Петербургом и Москвой представляют собой факт многообразия отечественной культуры, далекой и от вселенского имперства, и от национальной замкнутости.
Как бы ни называли в пылу полемики Петербург немецким городом, как бы ни отрицали в его стиле, архитектуре, образе жизни русские корни, он ? великая колыбель русской культуры во всех ее проявлениях.
Конечно, характер Петербурга в отличие от московского строгий, сдержанный. И таков стиль петербургской повседневности. В жизнь и быт горожан незаметно входят и сопровождают их осенний холодный воздух, дождь за окном, ранние сумерки, мосты в тумане, томление и беспокойство белых ночей. Но петербургский дождь - это отражение арок и колоннад в мокром асфальте. Сырой туман - это фантасмагория архитектурных громад, выплывающих из потока времени. Осенние листья - это томящая душу красота старых дворцовых парков с черными решетками и тонкими стволами деревьев. Белые ночи - это силуэты шпилей и куполов в бледном свете.
Конечно, в каких-то проявлениях повседневной жизни стиль города выражен ярче, а где-то он размыт, растворен. Так, например, его труднее почувствовать на вокзале, где волны приезжающих вливаются в город, внося что-то иное в городской муравейник. Духа Петербурга не почувствуешь на больших рынках, в предместьях. Его нет в новых кварталах города, хотя в метро, в троллейбусах едут те же горожане.
Когда говорят о петербуржцах, имеют в виду не просто население, а особый тип горожанина, отличающийся от жителей других городов России некими своими качествами психологии, поведения, общения с другими людьми, вкусами, даже речью. А если внимательно вглядеться в собрание этих качеств, то вдруг поймешь, что они составляют приметы российского интеллигента.
В других европейских языках, между прочим, понятия интеллигенция вообще нет; наше слово образовано от французского intelligence, что означает совсем другое - ум, интеллект. Это понятие было у нас изобретено писателем П. Боборыкиным в XIX веке и вошло в обиход, чтобы обозначать некое специфическое, не известное другим странам и не существовавшее прежде в России социально-культурное явление. "Русская интеллигенция, - отмечал известный философ Н. Бердяев, - есть совсем особое, лишь в России существующее, духовно-социальное образование, и возникла она в XVIII веке в результате дела Петра".
Когда В. Ленин определял интеллигенцию по ее месту в общественном разделении труда, он говорил, что "она охватывает всех образованных людей, представителей умственного труда". Здесь Ленин рассуждал как социолог. Между тем, интеллигенция ? явление культурологическое, а не социологическое. Это хорошо видно на примере Петербурга.
Самыми заметными хранителями петербургского стиля в повседневной жизни традиционно остаются пожилые горожане. Их сдержанность, неспешность - это не столько старость, это внимательность к жизни, к ее мгновеньям и полутонам. Не потому ли так красивы их лица, глаза? Очень разные лица, но в них есть нечто общее - отраженный город. Эти люди отмечены удивительным достоинством. Как часто именно пожилые горожане сохраняют чувство юмора, горькую иронию, доброту, умение сопереживать, удивляться, радоваться.
Петербургские черты обыденной жизни, обстановка квартир, занятия - у всех горожан различны. Особенно сейчас, когда расслоение в обществе идет полным ходом. Но повседневность петербургского школьника, студента, профессора, служащего, рабочего, бизнесмена при всей различности образа жизни объединена пространством города и в большей или меньшей степени ориентирована на культурные ценности северной столицы.
Главная черта петербуржца ? развитое эстетическое чувство, особая роль требования вкуса во всех сферах жизни горожан. Это свойство было сформировано средой ? архитектурной и природной, бытовой и духовной, речевой и художественной. Высокий эстетический потенциал, развиваясь на протяжении всего XVIII века, развернулся в полную силу в пушкинскую пору петербургской истории и культуры и, при всем драматизме последующей эволюции, сохранялся и даже достиг определенных высот в ХХ веке.
Этот город удивительно властен над своими детьми. Как для героев "Белых ночей" Достоевского, он остается их любовью, мучением, их другом и собеседником.
Петербургский поэт Иосиф Бродский, еще совсем юный, обращаясь к своему городу, написал такие строки:
Все умолкнет вокруг.
Только черный буксир закричит
посредине реки,
исступленно борясь с темнотою,
и летящая ночь
эту бедную жизнь обручит
с красотою твоей
и с посмертной моей правотою.
Наш знаменитый историк Н. М. Карамзин считал Петербург городом, выросшим из блестящей ошибки Петра. А Достоевский называл его самым отвлеченным и умышленным.
Да, Петербург ? это реальность и мираж. И еще это один из самых удивительных городов на свете.
Проходили года, менялись правители... Город то звенел, как натянутая струна, то погружался в спячку, но всегда на его скудной почве рождались люди, готовые упрямо любить не только дворцы с набережными, но и глухие дворы-колодцы, сырой балтийский воздух. И даже в лютую зиму сорок второго к пушкинскому дому на Мойке пришла горстка людей, чтобы прошептать смерзшимися непослушными губами памятное с детства:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия!
***
В "Журнале" Петра I читаем: "По взятии Канец (Ниеншанца) отправлен воинский совет, тот ли шанец крепить или иное место искать (понеже оный мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), в котором положено искать нового места, и по нескольких днях найдено к тому удобное место - остров, который назывался Луст-Эланд (т. е. Веселый остров), где в 16 день мая (в неделю пятидесятницы) крепость заложена и именована Санктпитербурх...". Вообще-то тамошние жители-финны называли остров Енисаари, т. е. Заячий. Но Петр оставил шведское название. Вроде бы здесь когда-то при шведах был увеселительный сад.
Таковы скупые сведения о закладке новой крепости на Неве, сообщаемые единственным официальным и авторитетным источником ("Журнал" редактировался самим Петром). Приведенная запись не оставляет сомнений в том, что вопрос об основании новой крепости не был решен до взятия Ниеншанца, т е. до 2 мая 1703 г. Это вполне понятно: невозможность превращения Ниеншанца в сильный укрепленный пункт могла обнаружиться только после осмотра крепости Петром и лицами, участвовавшими в ее взятии. Осмотр убедил их прежде всего в малых размерах Ниеншанца, очевидно недостаточных для замыслов Петра. Далее, место оказалось "не гораздо крепким от натуры". Вероятнее всего, этими словами выражалось то, что Ниеншанц с восточной и северо-восточной сторон не имел никаких водных преград (с юга он примыкал к Неве, а с запада - к Охте). Удаленность крепости от моря могла быть установлена Петром еще во время его поездки к Витусаари 28 и 29 апреля. Она явилась дополнительным доводом в пользу необходимости искать места для новой крепости. Все эти соображения заставили Петра пренебречь получением "желаемой морской пристани", славой Ниеншанца как торгового центра, его экономическими связями с балтийскими городами и побудили организовать поиски такого места, какое в первую очередь обеспечивало бы военные нужды.
"По нескольких днях найдено к тому удобное место", - так записано в "Журнале" Петра. Очевидно, что после военного совета обследование невских берегов, начатое еще до падения Ниеншанца, продолжалось. Петр остановил свой выбор на Луст-Эланде. Для целей обороны Невы место было очень удобно. Остров находился у самого разветвления реки на два рукава, и крепость, возведенная на нем, могла держать под обзором вход в Неву. Размеры Луст-Эланда были почти одинаковы с размерами Ниеншанца, и с этой стороны новая крепость преимуществ перед Ниеншанцем иметь не могла. Но стратегические выгоды острова с лихвой искупали этот недостаток. Петр, видимо, сразу оценил значение Луст-Эланда и приказал немедленно же начать работы по возведению на нем крепости.
Крепость получила название Санкт-Питербурх - так она названа в "Журнале", в "Книге Марсовой" и почти во всех документах, написанных или полученных в ней после 29 июня. Только в нескольких случаях встречается название Петрополь: письмо Петра Г. Огинскому от 16 июля помечено Петрополем, на проекте договора Петра с Августом II имеется скрепа Ф. А. Головина: "Статьи, которые посланы по указу великого государя 1703, июля в 16 день, от Петрополя", в письме князя Б. А. Голицына Петру от 17 августа Петербург называется Питерполь, да в только что приведенном письме Головина Готовцеву сообщается, что крепость названа Петрополь. На гравюре "Новый способ арифметики" (Москва, 1705) было воспроизведено изображение крепости с надписью над ним: "С. Петрополкъ, 1703". Надо думать, что название Петрополь никогда не носило официального характера и бытовало лишь короткое время. Нет оснований предполагать, что Петр когда-либо серьезно задумывался над возможностью назвать новую крепость Петрополем. Переименование им Нотебурга, Ниеншанца, Ям на голландский манер заставляет думать, что для вновь построенной крепости он не имел причин сделать исключение и назвать ее не по-голландски, а греко-византийским названием, заимствованным с языка, всегда остававшегося чуждым Петру.