(Если бы...)
Рядом с прапорщиками:
— Да, против мирных лозунгов всё трудней становится спорить. Опора может быть — только на честь, на патриотизм. А у них — расчёт на шкурное чувство.
— Не скажите, — раздумчиво возражал седой господин. — В этом позыве к немедленному миру — не просто шкурность. Тут угадана русская душа. Тут народным сердцам слышится вековечная правда.
Костя с Вадимом переглянулись. Неужели так? Если так — то не довоюем, нет.
С трибунки — железнодорожник:
— Петроград много на себя берёт. С ним не согласны и Москва, и фронт, и страна! Я — делегат Юго-Западной дороги. 70 тысяч железнодорожников послали меня сказать: мы готовы недоедать! недосыпать! умереть! — но ни за что не согласимся на позорный мир!
„Ура” ему!
И студенты — за правительство! (Когда это было в России, чтоб студенты — и за правительство?!)
Офицер:
— У нас, в Кавказской армии, только за последние дни узнали о вредной агитации Ленина тут, и что она делается совершенно свободно. Кавказская армия удивляется, почему эта вредная агитация до сих пор не пресечена. Кавказская армия лучше умрёт, чем допустит позорный мир! Долой Ленина!!
Солдат с жёлтой клочкастой бородой:
— У меня пуля вот: под глазом вошла, около уха вышла. Я бы сам эту войну убил, но дайте разума: как?
Собрались уже тысячи — и росло нетерпение, чтобы вышли, выступили сами министры. Послали депутацию во дворец. Где ж оно, наше правительство? (Гримм — молчал, он — знал, где.)
Только на верхнем балконе, спугнутые с мостовой, разгуливали голуби.
И всё так же висело через весь дворец: „Да здравствует Интернационал!” А германское посольство, сзади, с массивными решётками, всё так же глядело пустыми глазницами окон. А „да здравствуют германские рабочие” — кто-то, видимо, ночью снял.
Выступает без переводчика английский морской офицер: воюйте заодно с союзниками! Германский флот заперт в Кильском канале. С каждым днём мы приближаемся к победе.
Французский лейтенант. Капитан сербской армии. Жена бельгийского офицера:
— Не покидайте нас! Не заключайте сепаратного мира!
Им сильно аплодировали.
А тут подъехали на автомобиле члены Исполнительного Комитета Скобелев и Богданов и, вставая в рост, уговаривали толпу разойтись, не нарушать порядка, это вносит раскол, опасный для революционных стремлений.
Оба прапорщика — соседям:
— А мы и не нарушаем. Почему надо расходиться, кто за правительство?
Исполнительный Комитет примет меры, чтобы не было эксцессов.
Ну, и принимайте.
Уехали.
А толпа на площади множится — уже тысячи, тысячи, и все заодно. И уже тесно становится, много не походишь, кучки сливаются.
Ко дворцу стали подъезжать автомобили. Расступались перед ними, смотрели, спрашивали — кто. Оказались товарищи министров, съезжались на своё совещание. Толпа приветствовала их — но требовала речей.
Выступили — военный, земледелия. Тут подъехал и председатель всех товарищей и сам товарищ министра просвещения профессор Гримм, старший. Он обратился со ступенек:
— Верьте, граждане, что Временное правительство в эти тяжёлые дни не отдаст на растерзание такими усилиями добытую свободу. Тем, что вы, много тысяч, пришли сюда на площадь, вы показали, как дорога вам родина. Чтобы явно вредная ленинская пропаганда не получила бы распространения — идите к менее сознательным и непросвещённым массам и разъясняйте им, что в свободной стране не может быть места насилиям!
Сын слушал с гордостью за отца.
Аплодировали, кричали: „Доверяем! Доверяем!” — но никто никуда не уходил разъяснять, а хотели сами слушать дальше.
И ещё одного задержали, заставили говорить,— товарища министра юстиции адвоката Зарудного, со смоляными бакенбардами:
— Граждане! Мы — не чиновники, мы такие же, как и вы, граждане Великой России. И если мы признаем, что Временное правительство стало на ложный путь, — мы первые об этом скажем, открыто и громогласно...
Господа! Наконец-то у России честное правительство. Наконец-то в России свобода!
— ... К счастью, мы не наблюдаем ложного пути. Но пока разыгрываются страсти — тормозится наша творческая работа. К сожалению, по-видимому, сохранились тёмные силы, которым нужны смуты, и они их вызывают...
Неискоренимая распутинско-протопоповская агентура!
Прошли товарищи министров.
А толпа всё густела, сама не зная, в ожидании чего. Уже забрались и на массивные столбы по обе стороны дворца. И тут
— тут — достиг с краю толпы и огненно передавался дальше ужасающий слух: что на Невском было — кровавое столкновение?..
Да — стреляли! убили!!
Кто? кого? сколько?
Кто — против кого?
Бросаться туда? (Или и самим тут небезопасно?)
А вот и на трибунку поднялся очевидец, типа торгового приказчика, и рассказал: группа рабочих, вооружённых винтовками, стреляла в сторонников правительства.
Толпа загудела в гневе.
Кричали разное, что теперь делать.
Тут с Морской подъехал грузовик, переполненный солдатами. Перед ним расступались, и он въехал в середину. К борту вышел штатский в пальто, с окровавленным рукавом, не перевязывал даже:
— Вот, в меня попали. Стреляли в упор.
Что поднялось!!
— Позор!
— Окрестили революцию стрельбой!
— Арестовать их!
С грузовика солдат:
— Это стреляли тёмные силы, и не без немцев. Они только прикрылись рабочей курткой, или шинелью.
Не стало ясней. Матрос гвардейского экипажа:
— Стрелявшие называли себя ленинцами. Соберём депутацию, и пусть с очевидцами пойдут сообщить Временному правительству.
Охотно собрали, и пошёл тот с окровавленным рукавом, и два солдата очевидца.
Вскоре на балкон вышел тот же смоляной Зарудный, спугивая голубей. Оттуда его далеко было слышно, только щуриться на него против солнца.
— ... Мы решили принять самые строгие меры. Немедленно мною будет сформирована специальная следственная комиссия, которая, я уверен, будет санкционирована министром юстиции Керенским. И она немедленно приступит к выяснению виновных. Через несколько минут сюда прибудут представители следственной власти и прокурорского надзора. Очень прошу прибывающих очевидцев не расходиться и дать показания.
Вся площадь залилась „ура-а-а-а!..”
Нет, мы не уступаем! Мы — русское общество! Насилием — нас не взять!
Правительство не бездействовало! Граждане не были покинуты на произвол. Всех — накажут.
По всей Мариинской площади крики:
— Они начинают гражданскую войну!
— Они её и проповедывали всё время!
— Дайте нам возможность разоружить тёмные силы!
— Мы требуем ареста Ленина!
Забывалось, что не сами же министры тут перед ними.
Зарудный:
— Об этом вашем желании мы сообщим Керенскому.
На помощь ему вышел и Гримм:
— ... Будут приняты самые энергичные меры к борьбе с насильниками... В стране, где отменена смертная казнь, не может иметь место натравливание брата на брата.
Молодчина, отец!
Восплески толпы.
И долго продолжалось, и долго гудело уже перед опустевшим балконом. Придумали сочинять резолюцию, и кто-то собирал мнения, а кто-то записывал, и потом оглашали трижды, в три разных стороны:
— ... Граждане просят правительство стать на защиту закона и личной безопасности граждан...
Понесли во дворец, но чтобы передали непременно лично Керенскому.
А между тем с Морской вливались на площадь целые манифестации. И несли: „Полное доверие гражданину Милюкову!” — „Да здравствует Гучков!”
Да весь Петроград был здесь! Да весь Петроград заодно!
Кто же стреляет?.. Кто же мутит?
Манифестации прибывали — но тут уверяли, что сейчас ещё большее торжество начинается у Казанского собора.
Возбуждённой колонной многие потекли туда.
81
* * *
На приметной внешней каменной лестнице городской думы висит: „Ленина и К° — в Германию!”
Имя Ленина на Невском не сходит с уст. Требовать указа об аресте Ленина.
— Это Ленин и объявил войну Временному правительству!
— Он и приехал вносить смуту в армию.
— „Всё решит бронированный кулак” — этот лозунг Вильгельма теперь переняли большевики.
— Ленинцы протестуют против братоубийственной войны на фронте — а как же они развязывают её внутри страны?
— А вот когда подпишем мир — тогда они и устроят нам настоящую войну!
— Да ничего подобного! Ленинцы вовсе не хотят вести гражданской войны! И даже взять власть они не хотят: знают, что не справятся.
— И как это: заменить победу свободой? Свободу мы завоевали, а победа не в наших руках!
Старик лет семидесяти:
— У меня четыре сына на фронте, но я считаю: войну довести до победы!
* * *
В открытом легковом автомобиле едет пятеро раненых георгиевских кавалеров с плакатом: „Доверие Временному правительству!” Их шумно приветствуют.
У Надеждинской они встречают толпу человек 500-600, и есть вооружённые: „Доверие только Совету Рабочих и Солдатских депутатов!”
Из автомобиля кричат тем:
— Эй, тыловые герои! Вы оружие на фронт передайте, оно нужно там! Стыдно тут выходить с оружием!
Та колонна заминается.
* * *
Идут по Невскому рядом две враждебные манифестации. Плакатов друг у друга не рвут, но переругиваются:
— Это буржуазия идёт. Им легко живётся! Поработали б с наше.
— Ходите „долой правительство” и думаете — сокращаете войну? Нет, вы отдаляете мир! Вы ведёте к гражданской войне!
— А Гучкову и Милюкову — штык в горло!
* * *
„Вся власть Совету!” „Доверие только Совету!”
На углу Литейного и Невского кучка рабочих и солдат набросились на мотор и сорвали плакат: „Полное доверие Временному правительству”.
У Фонтанки, напротив, рвут ленинские плакаты и бросают их в воду.
А студент кричит:
— Милюков и Шингарёв — крупнейшие землевладельцы!
* * *
Студент-путеец Балыков подошёл к колонне ленинцев и попросил объяснения, почему они вооружены. Ленинцы набросились на него, прикладом в голову, и сильно побили, прежде чем солдаты выручили.