Всем — необычно, всем — чудесно.
К Казанскому собору! Там поговорим. Где ж ещё и говорят?
72
* * *
И уже по всему Невскому — необычайное лихорадочное оживление. Уже не кучки, а едва ли не толпы чистой городской публики, как никогда не бывает. И солдаты есть. А рабочих не видно. Стеснены все перекрестные трамваи, звонят, медленно едут.
Вышла на улицу — интеллигенция! Ещё не знают, как себя держать, куда идти, — просто показать свою гражданскую убеждённость.
— С нами, товарищи! Кто за доверие — присоединяйтесь!
Молодёжь лезет на стены, снимает красные флаги с домов, их много натыкано, и несут. У кого-то на флагах уже и скороспелые надписи.
На углах расклеены, в витринах выставлены жгучие воззвания партии Народной Свободы: „Выходите на улицу! Проявляйте свою волю!”
* * *
На углу Пушкинской студент кричит возражательно с ящика:
— Нам надоели эти общие места! Народу противна буржуазная казуистика!
Гимназический учитель в форме:
— А причём тут буржуазия? Не буржуазия ведёт войну, а для жизненных интересов России!
Тот студент: — Нет оснований доверять Временному правительству!
Матрос с тротуара, густо:
— Вполне доверяем правительству, оно нас не подвело. А кто может сказать, что оно изменило?
Из гула: — Ленин и компания.
Матрос, приступая к студенту:
— А велика наука, вон, быть вагоновожатым? А ну, стань на его место, далеко ли уедешь?
* * *
У Аничкова дворца, к Фонтанке, большая толпа. Между шляпок и котелков — есть и картузы и бабьи платки. Всё сегодня получило горло, перекликается, но обывательские речи смирные, а если резко крикнет, то вот реалист:
— Отказаться от ноты! Потребовать от союзников присоединиться к манифесту Совета!
Дама, сплетя на груди пальцы в лайковых перчатках:
— Но нельзя же заставить союзников пересматривать договоры во время войны!
— Опубликовать тайные договоры!
— Это подло!! Секретный договор может быть опубликован только с согласия всех сторон.
Военный чиновник объясняет: опубликование договоров равно усилению шансов наших врагов. От оглашения могут быть большие осложнения, это бестактное требование.
Вроде банковского служащего:
— Ну, хорошо, с нашей земли изгнать врага, это мы согласны. Но надо точно объявить наши условия мира — тогда и немецкий народ пойдёт нам навстречу.
— Да кто ж до Учредительного Собрания может устанавливать условия мира?!
Студент: — Да зачем дальше воевать, когда на фронте уже братание идёт?
Представительный рослый господин в хорошем пальто:
— Это возмутительно! Сперва надеялись: немцы свергнут Вильгельма. Не свергают. Теперь — надежда на братание. Да откуда эта мечта, что немцы не пойдут на нас наступать? У нас просто голова кружится. Но надо встряхнуться! Мир — это многостороннее действие: надо, чтоб и союзники были согласны, надо, чтоб и противник шёл на мир. Как же мы можем сами объявить мир?
Та же дама, всё так же с руками на груди:
— Да имейте терпение! Вот, Америка вступила! — теперь война скоро кончится. Америка тоже долго говорила — мир без победителей и побеждённых, — а вот же присоединилась!
Тот господин:
— Мир вничью — так Германия скоро оправится, и опять нападёт на нас. Нам нужно укреплять нашу военную силу — и вот тогда нас будут бояться, и наступит мир.
Ему курсистка, чёлка из-под меховой шапочки:
— Вы хотите победы? Вам нужно ещё миллионы калек? А нам нужно — братство народов! Германский народ очнётся.
Тому студенту — лакей:
— Хотите с немцами брататься? А чем же французы хуже?
Студент — не ему, а всем сразу, с ледового бугорка:
— Выслушайте спокойно! Это иллюзия, что одержав победу над кайзером, мы потом своим революционным благородством заразим союзников, и они откажутся от захватов. Они — всё равно захватят! — и хоть с ними потом воюй. Нет, кто-то должен благородно отказаться, и с самого начала. Нельзя упускать ни малейшей мирной возможности!
— Нет! Это если мы с Вильгельмом помиримся — вот тогда придётся воевать с союзниками!
Курсистка, встряхивая чёлкой:
— Мы согласимся защищать свободную Россию, но не алчные аппетиты богачей.
Два солдата прикатили бочку. И раненый солдат, рука на перевязи, влез на неё:
— Слушайте! Как так всё кинуть? А за что ж мы кровушку лили? А за что ж я три месяца, не зная покою ни днём ни ночью, лежал на лазаретной койке? Наши братья в окопах, а мы тут неужто будем слушать подзужников? А что бы мертвые сказали? Кто затеял эту суматошь? Не мы.
— Ленинцы! — кричат из заднего ряда.
Студент громоздится на снежной куче:
— При чём тут ленинцы? Я вот никакой не ленинец. Но демократия должна сыграть почётную роль посредника мира. Тайные договоры были заключены царским правительством, а демократия не обязана их соблюдать. Вон, австрийцы заявили, что нет препятствий к переговорам о мире, — почему же мы не вступаем? Почему нужно не только отразить врага, но свалить на землю и наступить на горло?
— А что ж, вот, солдат — другое говорит?
Хорошенькая гимназистка язвит:
— Вы потому против войны, что на фронт боитесь?
Опять военный чиновник:
— Как будто кто-то спорит, что война — ужас. Но враг слышит наши раздоры, что мы устали.
Плотный седой господин, решительно:
— Всякий последовательный демократ должен быть и борец за полную победу!
Неуёмная та курсистка:
— Ну да! — завоёвывать Константинополь, присоединять Армению, отбирать обратно Польшу, — а нужно ли это народным массам? Мы выиграли уже то, что ценой войны сбросили царя! И этим помогли всем демократиям мира. А расчленять Австрию, уничтожать Турцию — это не наше дело. Сейчас Германия борется за своё самосохранение — и это даёт ей страшную силу отчаяния! Опасно доводить её так...
Плотный господин не уступает:
— Но народ отверг утопические формы мира и не выпускает винтовки! Пока Германия не откажется от захватов, пока мы не услышим голос её истинной демократии — до тех пор мы будем непоколебимо стоять!
— А — где вы стоите? — ему мастеровой. — Вы — идите побеждайте своими руками, что вы других зовёте?
А на бочку вместо раненого влез густобородый солдат, без винтовки:
— Не потому немец нас два месяца не трога'т, что рад нашей слободе, — а что мы друг дружку поедом едим. Немец понима'т, что напри он на нас — мы б сразу опамятовались, за оружие взялись. Вот он нам покой и даёт, чтоб мы ссорились...
Толпятся, толпятся... Вот так добывает масса горькое понимание политики — стиснутая плечами, спинами, едва видя через головы, едва ловя по воздуху далёкий голос, который знает? Или — не знает? Кому верить?
* * *
С Невского на Михайловскую несколько десятков человек бросаются с криками и проклятьями. Бегут, сбивая друг Друга с ног, ловят, сами не знают кого. Одни: немецкого шпиона заметили! Другие: с бомбами! Третьи: провокатор!
Поймали двух молодых: ленинцы! Повели — в комиссариат. Там — приняли их, а от толпы внутрь не впустили. Постояли — разошлись.
* * *
На Михайловской улице у подъезда „Европейской” гостиницы — тоже большой митинг, всех сортов публика, от офицеров до кухарок. Все — граждане!
Меняются ораторы на ступеньках, и только один крикнул „долой Милюкова”, ему не дали кончить:
— Гоните его!
А хорошо слушали молодого безбородого солдатика:
— Товарищи! Я трижды ранен, больше не хотел идти на войну. Но теперь — пойду. Только трусы требуют конца войны. Здесь — не имеют права говорить против войны, спросите раньше фронт, что он вам скажет? Если не разгромим немца — нам из кулька вытащат Николая...
Спорят везде горячо, но без кулаков. Перевес — везде за Временным правительством, и солдаты все — больше так.
* * *
Большая организованная кадетская манифестация, человек триста, с зелёными и трёхцветными знамёнами вышла из кадетского клуба на Французской набережной, впереди медленно идёт открытый автомобиль, в нём — Винавер, ещё несколько кадетов, во время остановок обращаются с речами к окружающей публике. За ними — грузовик с вольноопределяющимися, и те разбрасывают листовки с кадетским воззванием.
В колонне плакаты: „Победа свободных демократий!” — „Долой германский милитаризм!” — „Верим Милюкову” — „Да здравствует Времен...”
Прошли по Литейному. Потом — по Невскому. А с Морской повернули к Мариинской площади. К их шествию по пути присоединялось много солдат, офицеров, обывателей, к концу стало в шествии несколько тысяч.
На Морской толпа подняла на руки встречного французского офицера и внесла, подала его в автомобиль ЦК. Винавер приветствовал его, толпа кричала „Вив ля Франс!”
* * *
Но вот валит по Невскому совсем иное шествие: впереди, с четверть колонны, — хмурые рабочие, с винтовками на ремне через плечо. А три четверти — рабочие бабы да подростки. Несут — „Долой Временное правительство”. А кричат:
— Долой Милюкова! Не дадим ему пить нашу кровь!
— Пусть умрёт от своей буржуазной жажды!
Им в ответ из встречного шествия:
— Да не Милюков, а Вильгельм пьёт нашу кровь!
А они:
— Да здравствует Ленин!
А им:
— Долой Ленина! Долой немецких шпионов!
Прошли, друг друга не задели.
А что это они — с винтовками? Вон, все солдаты на улицах — без оружия.
* * *
И ещё — подобные же рабочие манифестации, приходят или с Литейного моста, или с Троицкого.
Враждебные — иногда минуют друг друга встречно, иногда идут параллельно рядом и перебраниваются.
Озлобление нарастает. Лица воспалённые, искажённые:
— Да здравствует Интернационал!
— Смутьянов — в Германию, они там нужней...
— Долой Милюкова!
— Долой Ленина!
— Долой войну!.. Нам не надо завоеваний!
— Верим только Временному правительству!
Трамваи — всё медленней, стоят в пробках. А извозчикам, экипажам — хоть вовсе с Невского сворачивай.
Митингуют — уже на всех углах, не пройти.