План
Введение
1 Биография
1.1 1931—1939 годы
1.2 С 1940 года
2 Семья
3 Интересные факты
4 Труды
5 Награды
Список литературы
Вышинский, Андрей Януарьевич
Введение
Андре́й Януа́рьевич Выши́нский (польск. Andrzej Wyszyński; 10 декабря 1883, Одесса — 22 ноября 1954, Нью-Йорк) — советский государственный деятель.
Член РКП(б) с 1920 года, член ЦК ВКП(б) (с 1939 года), кандидат в члены Президиума ЦК КПСС (1952—1953). Член ЦИК СССР 7 созыва, депутат Верховного Совета СССР 1—2, 4 созывов.
Академик АН СССР (1939)[1]. Доктор юридических наук (1936)[2]. В 1925—1928 годах ректор Московского государственного университета
Чрезвычайный и Полномочный Посол Советского Союза (14.6.1943).
1. Биография
Отец, выходец из старинного польского шляхетского рода Януарий Феликсович Вышинский, был провизором; мать — учительницей музыки. Вскоре после рождения сына семья переехала в Баку, где Андрей Вышинский окончил гимназию.
В 1901 году поступил на юридический факультет Киевского университета, но окончил его только в 1913 году (так как исключался за участие в студенческих беспорядках), был оставлен на кафедре для подготовки к профессорскому званию, но отстранен администрацией как политически неблагонадежный. В 1903 году вступил в меньшевистскую организацию РСДРП. Участвовал в революции 1905 года в Баку. В начале 1908 года был осуждён Тифлисской судебной палатой за «произнесение публично противоправительственной речи». Отбыл год лишения свободы в Баиловской тюрьме, где близко познакомился со Сталиным [3]. По окончании учёбы преподавал в Баку в частной гимназии, занимался адвокатской практикой.
Сразу после окончания вуза уехал в Баку, где до 1915 г. в частной гимназии преподавал русскую литературу, географию и латынь, а также занимался адвокатской практикой.
После февральской революции 1917 года был назначен комиссаром милиции Якиманского района, тогда же подписал «распоряжение о неукоснительном выполнении на вверенной ему территории приказа Временного правительства о розыске, аресте и предании суду, как немецкого шпиона, Ленина» [4][5].
В 1920—1921 годах преподаватель Московского университета и декан экономического факультета Института народного хозяйства имени Плеханова. В 1923—1925 годах прокурор уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР и одновременно профессором I МГУ по кафедре уголовного процесса. В 1925—1928 годах ректор Московского государственного университета (тогда — I-й Московский государственный университет).
В 1928 председатель специального присутствия Верховного Суда СССР шахтинскому делу.
В 1928—1930 годах возглавлял Главное управление профессионального образования (Главпрофобр). В 1928—1931 гг. член коллегии Наркомата просвещения РСФСР. Заведовал учебно-методическим сектором Наркомпроса и замещал председателя Государственного учёного совета.
в 1930 председатель специального присутствия Верховного Суда СССР по делу «Промпартии».
1.1. 1931—1939 годы
С 11.05.1931 прокурор РСФСР, с 21.05.1931 также заместитель наркома юстиции РСФСР.
С июня 1933 года заместитель, а с марта 1935 года по май 1939 года прокурор СССР. Потребовал пересмотра решения о высылке из Ленинграда, состоявшейся после убийства Кирова, бывших дворян, сенаторов, генералов, интеллигенции, лишённых политических и гражданских прав. Большинство вернулись в Ленинград, их восстановили в правах. Добился отмены судебных приговоров по закону от 7 августа 1932 г. (так называемый закон «о трёх колосках»).[6] Выступал как государственный обвинитель на всех трёх Московских процессах 1936—1938 годов. Настоял на пересмотре дел инженеров и техников угольной промышленности проходивших по Делу Промпартии, их реабилитации[6].
Распространённая легенда, согласно которой Вышинский утверждал, что признание обвиняемого[7] является лучшим доказательством,— действительности не соответствует. В своей главной работе он декларировал обратный принцип:
С другой стороны, было бы ошибочным придавать обвиняемому или подсудимому, вернее, их объяснениям, большее значение, чем они заслуживают этого как ординарные участники процесса. В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что призвание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае, считавшейся наиболее серьезным доказательством, «царицей доказательств»(regina probationum). К этому в корне ошибочному принципу средневекового процессуального права либеральные профессора буржуазного права ввели существенное ограничение: «царицей доказательств» собственное признание обвиняемого становится в том случае, когда оно получено правильно, добровольно и является вполне согласным с другими установленными по делу обстоятельствами. Но если другие обстоятельства, установленные по делу, доказывают виновность привлеченного к ответственности лица, то сознание этого лица теряет значение доказательства и в этом отношенпи становится излишним. Его значение в таком случае может свестись лишь к тому, чтобы явиться основанием для оценки тех или других нравственных качеств подсудимого, для понижения или усиления наказания, определяемого судом. (Вышинский А.Я. - Теория судебных доказательств в советском праве. М.: Юр. изд-во НКЮ СССР,1941г. Стр.177)
Поэтому обвиняемый в уголовном процессе не должен рассматриваться как единственный и caмый достоверный источник этой истины. Нельзя поэтому признать правильными такую организацию и такое направление следствия, которые основную задачу видят в том, чтобы получить обязательно «признательные» объяснения обвиняемого. Такая организация следствия, при которой показания обвиняемого оказываются главными и —еще хуже — единственными устоями всего следствия, способна поставить под удар все дело в случае изменения обвиняемым своих показаний или отказа от них. Несомненно, следствие может только выиграть, если ему удастся свести объяснения обвиняемого на уровень обычного,рядового доказательства, устранение которого из дела неспособно оказать сколько-нибудь решающего влияния на положение и устойчивость основных установленных следствием фактов и обстоятельств. Это положение, как нам кажется, является одним из важнейших методолошческих правил, строгое применение которого чрезвычайно облегчает задачи следствия, ускоряет развитие следственных дейстиМ и гарантирует следствию значительно больший успех, чем это может быть при отказе от руководства этим правилом. (Вышинский А.Я. - Теория судебных доказательств в советском праве. М.: Юр. изд-во НКЮ СССР,1941г. Стр.180)
Однако, будучи официальным обвинителем на сталинских политических процессах 1930-х годов, Вышинский считал принцип "сведения объяснений обвиняемого на уровень обычного,рядового доказательства" неприменимым к обвиняемым по, так называемым, «делам о государственном заговоре», по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР 1927 г., по следующим причинам:
Однако не следует это правило понимать абстрактно, отвлекаясь от конкретных особенностей того или другого уголовного дела, особенно же такого, в котором участвует несколько обвиняемых, связанных к тому же друг с другом в качестве сообщников. В таких делах вопрос об отношении к объяснениям обвиняемых, в частности к таким их объяснениям, которыми они изобличают своих сообщников, соучастников общего преступления, должен решаться с учётом всего своеобразия таких дел — дел о заговорах, о преступных сообществах, в частности, дел об антисоветских, контрреволюционных организациях и группах. В таких процессах также обязательна возможно более тщательная поверка всех обстоятельств дела, — проверка, контролирующая самые объяснения обвиняемых. Но объяснения обвиняемых в такого рода делах неизбежно приобретают характер и значение основных доказательств, важнейших, решающих доказательств. Это объясняется самими особенностями этих обстоятельств, асобенностями их юридической природы. Какие требования в делах о заговорах следует предъявить к доказательствам вообще, к объяснениям обвиняемых как доказательству в частности? В процессе по делу антисоветского троцкистского центра обвинитель говорил: «Нельзя требовать, чтобы в делах о заговоре, о государственном перевороте мы подходили с точки зрения того — дайте нам протоколы, постановления, дайте членские книжки, дайте номера ваших членских билетов; нельзя требовать, чтобы заговорщики совершали заговор по удостоверению их преступной деятельности в нотариальном порядке. Ни один здравомыслящий человек не может так ставить вопрос в делах о госу- дарственном заговоре. Да, у нас на этот счет имеется ряд документов. Но если бы их и не было, мы все равно считали бы себя вправе предъявлять обвинение на основе показаний и объяснений обвиняемых и свидетелей и, если хотите, косвенных улик.,.». И дальше: «Мы имеем в виду далее показания обвиня- емых, которые и сами по себе представляют громаднейшее доказательственное значение. В процессе, когда одним из доказательств являлись показания самих обвиняемых, мы не ограничивались тем, что суд выслушивал только объяснения обвиняемых; всеми возможными и доступными нам средствами мы проверяли эта объяснения. Я должен сказать, что это мы здесь делали со всей объективной добросовестностью и со всей возможной тщательностью». Таким образом, в делах о заговорах и других подобных делах вопрос об отношении к показаниям обвиняемого должен быть поставлен с особой осторожностью как в смысле их признания в качестве доказательства, так и в смысле отрицания за ними этого качества. При всей осторожности постановки этого вопроса нельзя не признать в такого рода делах самостоятельного значения этого вида доказательств. (Вышинский А.Я. - Теория судебных доказательств в советском праве. М.: Юр. изд-во НКЮ СССР,1941г. Стр.180-181)