Будущий Император получил весьма хорошее домашнее образование. В детстве по воле своего отца, Великого Князя Александра Александровича, он воспитывался в спартанском духе. Его первая воспитательница А. П. Олленгрэн вспоминала слова Александра Александровича: “Ни я, ни Великая Княгиня не желаем делать из них (т. е. сыновей) оранжерейных цветов. Они должны хорошо молиться Богу, учиться, играть, шалить в меру. Учите хорошенько, повадки не давайте, спрашивайте по всей строгости законов, не поощряйте лени в особенности. Если что, то адресуйтесь прямо ко мне, а я знаю, что нужно делать. Повторяю, что мне фарфора не нужно. Мне нужны нормальные русские дети. Подерутся - пожалуйста. Но доказчику - первый кнут. Это - самое мое первое требование”.
По-видимому, эта программа воспитания добросовестно исполнялась и во многом принесла свои плоды. Во многом, но не во всем. Проходя курс особого домашнего образования, Николай никогда не проявлял к занятиям ни рвения, ни любопытства. “Спрашивать по всей строгости” учителям запрещалось, а сам ученик ни о чем не спрашивал, но скучал безмерно. Об этой скуке вспоминает К. П. Победоносцев. Об этой же скуке пишет в дневнике и сам будущий Император. Для подготовки его именно к этому поприщу в его школьную программу были введены занятия по политической истории. Однако политика навевала на него, по его собственному выражению, “спячку”, и в дальнейшем окружающие не могли избежать впечатления, что этот род деятельности стоически им переносится, но глубоко чужд его природным склонностям. Об этом пишут многие мемуаристы. Политические вопросы, особенно требовавшие ответственных решений, дисгармонично вторгались в его внутренний мир досадным инородным телом.
Завершив домашнее образование прослушиванием курсов по военным и юридическим наукам, будущий Император на всю жизнь сохранил особое расположение к военной службе.
Среда, в которой он чувствовал себя уверенно, спокойно и благодушно, - прежде всего узкий семейный круг, а также среда военных людей. Атмосферу естественности придавали ему встречи по нескольку раз в день одних и тех же лиц из свиты, конвоя, офицеров охраны, которые не скажут ничего неприятного, неожиданного, не приведут к необходимости тут же решить сложный вопрос и принять ответственное решение. Характеризуя уровень развития Государя, С. Ю. Витте писал, что “Император Николай II по нашему времени обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства”.
Государь Император Николай II любил военное дело, и среди военных людей чувствовал себя более свободным. Эта склонность в сочетании с привитым ему его воспитанием убеждением привносить в государственную жизнь христианские религиозно-нравственные принципы своего мировоззрения обусловили весьма своеобразное проведение Императором казавшейся ему особенно важной военной политики.
Еще в 1898 году он обратился к правительствам Европы с предложением о созыве конференции для обсуждения наиболее эффективных методов обеспечения сохранения всеобщего мира и установления пределов в отношении роста вооружений. Вследствие этого обращения состоялись Гаагские мирные конференции 1899 и 1907 годов, решения которых в значительном объеме действительны по сей день.
К войне с Японией Россия пришла неподготовленной. Именно этим и воспользовалась Япония, начав войну в январе 1904 года. Общество было исполнено неоправданного оптимизма, смотря на войну как на эпизод. Этому эпизоду не придавали большого значения, а по отношению к японцам с уст не сходило презрительное “макаки”. В начале войны Государь определенно высказывает свое мнение, что война будет недолгой, конечно же, победной и никак не отразится на внутреннем положении в стране, которое совершенно устойчиво. Прекратив все прочие дела, Император много ездил по стране, инспектировал войска, участвовал в освящении военных кораблей и щедро раздавал солдатам и офицерам образочки и крестики. В войне Россия потеряла 400 тысяч убитыми, ранеными и пленными. Материальные потери тоже были значительны. Следует сказать, что после этой войны взгляд Государя на возможность вовлечения России в новую войну претерпел всеобщее изменение.
Перед Первой мировой войной настроение Государя раздваивается между стремлением всеми силами сохранить мир и недооценкой опасности грядущей войны. Разумеется, нельзя доверять букве высказываний военного министра Б.А. Сухомлинова, но в известной степени, вероятно, его слова отражали реальность, когда он в конце 1912 года говорил: “Государь и я, мы верим в армию и знаем, что из войны произойдет только одно хорошее для нас”. В.Н. Коковцов в своих воспоминаниях пишет о влиянии на Государя “воинственно-патриотически” настроенных министров: “Эта часть министров имела на своей стороне в сущности и Государя. И не потому, что Государь был агрессивен. По существу своему он был глубоко миролюбив, но ему нравилось повышенное настроение министров националистического пошиба. Его удовлетворяли их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема его благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег на производительные надобности. Нравились также и заверения о том, что Германия только стращает своими приготовлениями и никогда не решится на вооруженное столкновение с нами и будет тем более уступчива, чем яснее дадим мы ей понять, что мы не страшимся ее и смело идем по своей национальной дороге. Аргументы этого рода часто охотно выслушивались Государем и находили сочувственный отклик в его душе”.
Тяжело пережив неудачи русской армии в первый год войны, Император счел нравственно необходимым взять на себя ответственность за ведение войны и принял 23 августа 1915 г. верховное командование. Император с самого начала рассматривал пребывание на посту верховного Главнокомандующего как исполнение своего нравственно-государственного долга перед Богом и народом, предоставляя ведущим военным специалистам широкую инициативу в решении всей совокупности военно-стратегических и оперативно-тактических вопросов. При этом Государь категорически отвергал возражения против своего решения тех советников, которые считали, что возглавление армии в период тяжелых военных поражений может поколебать политический авторитет Государя и способствовать падению престижа государственной власти вообще.
Объективно русско-японская война, также как впоследствии и Первая мировая война, вызвала внутренние мятежи в Империи. Но на эти беспорядки Император, подавленный ходом войны на востоке, по свидетельству приближенных к нему людей, смотрел скорее безучастно, не придавая им особенного значения, и все говорил о том, что они охватывают только небольшую часть страны и не могут иметь большого значения. Государь вслух неоднократно высказывал мысль, что рабочий вопрос близок его сердцу. И это проявлялось в последовательной поддержке и развитии социального законодательства в направлении защиты и расширения прав рабочих и ограничения привилегий предпринимателей на всем протяжении его царствования. Своим личным участием в разрешении этого вопроса он желал внести успокоение в рабочую среду. События 9 января 1905 г., произошедшие в результате авантюристической деятельности священника Георгия Гапона, некомпетентных действий министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского и ряда высших чинов петербургских военного и полицейского ведомств, явились полной неожиданностью для Государя, отсутствовавшего в это время в столице. Глубоко переживший трагедию 9 января и пытавшийся оказать помощь семьям жертв этой трагедии, Император был представлен политической оппозицией в качестве главного виновника происшедших событий, что во многом извратило представление общества об отношении Государя к рабочему вопросу.
Использование оппозиционными кругами событий 9 января 1905 г. для подрыва морально-политического престижа Государя в глазах российского общества может быть сравнимо с их аналогичными действиями в 1896 г., когда во время коронационных торжеств по вине московских полицейских властей, не контролировавших должным образом размещение народа на Ходынском поле, произошла давка, приведшая к многочисленным жертвам. Между тем, отличавшийся нелицеприятными характеристиками по отношению к Государю С.Ю. Витте следующим образом описывал Ходынские события и отношение к ним императора Николая II: “Обыкновенно после коронации делается громадное гуляние для народа, причем народу этому выдаются от Государя различные подарки, большей частью и даже почти исключительно съедобные, т.е. народ кормится, угощается от имени Государя Императора. Затем на этой громадной площади, находящейся вне Москвы, но сейчас же около самого города, для народа делаются всевозможные увеселения; обыкновенно и Государь приезжает посмотреть, как веселится и угощается его народ.
В тот день, когда все должны были приехать туда, должен был приехать к полудню и Государь...
Едучи туда, садясь в экипаж, я вдруг узнаю, что на Ходынском поле, где должно происходить народное гулянье, утром произошла катастрофа, произошла страшная давка народа, причем было убито и искалечено около двух тысяч человек. Когда я приехал на место, то уже ничего особенного не заметил, как будто никакой особой катастрофы и не произошло, потому что с утра успели все убрать, и никаких видимых следов катастрофы не было; ничто не бросалось в глаза, а где могли быть какие-нибудь признаки катастрофы, все это было замаскировано и сглажено. Но конечно, все приезжающие (для этого случая была устроена громадная беседка для приезжающих) чувствовали и понимали, что произошло большое несчастье, и находились под этим настроением.
...Вскоре приехали Великие Князья и Государь Император, и, к моему удивлению, празднества не были отменены, а продолжались по программе... вообще все имело место, как будто бы никакой катастрофы и не было. Только на лице Государя можно было заметить некоторую грусть и болезненное выражение. Мне представляется, что если бы Государь был тогда предоставлен собственному влечению, то, по всей вероятности, он отменил бы эти празднества и вместо них совершил бы на поле торжественное богослужение. Но, по-видимому, Государю дали дурные советы...”.
В 1905 г. Государь под давлением сложившихся обстоятельств был вынужден пойти на создание Государственной Думы с ограниченными законодательными правами. После торжественного приема Думы в Зимнем дворце Императрица-мать говорила: “Они смотрели на нас, как на своих врагов, и я не могла отвести глаз от некоторых типов, - настолько их лица дышали какой-то непонятной мне ненавистью против нас всех”. Думы первого и второго созывов просуществовали недолго, обнаружив свою крайнюю оппозиционность Самодержцу и Правительству и полную неспособность к реалистическому законодательному творчеству. Для Государя Дума была источником постоянного раздражения и ущемленного самолюбия.
Рискуя давать общую оценку тому, как Император принимал те или иные государственные решения, мы встречаемся с большой трудностью. Дело в том, что свидетельства современников, независимо от их симпатий и антипатий, очень противоречивы. По-видимому, эта неоднозначность объективно обусловлена некоторыми чертами характера Государя. Сам о себе Государь свидетельствует: “Я люблю слушать разные мнения и не отвергаю сразу того, что мне говорят, хотя бы мне было очень больно слышать суждения, разбивающие лучшие мечты всей моей жизни, но верьте мне, что я не приму решения, с которым не мирится моя совесть”. Вряд ли уместно сомневаться в искренности этой самооценки. Однако факты свидетельствовали о том, что принятие Государем решений часто было связано с мучительными душевными переживаниями, исполненными глубоких противоречий. Подавляющее большинство свидетелей, близких и далеких людей, так или иначе утверждает о впечатлении раздвоенности, которое производил Император. Примеров подобной противоречивости очень много. Так, назначив своим указом председателя Департамента экономии в 1905 г., Император через два дня аннулировал этот указ. Чтобы сгладить неловкость положения, он произносит следующие слова: “Вы не знаете, что стоило мне уничтожить мою подпись на указе... Мой покойный отец не раз говорил мне, что менять моей подписи никогда не следует, разве что я имел возможность сам убедиться в том, что я ошибся или поступил сгоряча и необдуманно. В отношении Вашего назначения я был уверен в том, что я поступаю не только вполне справедливо, но и с пользою для Государства, и между тем меня заставили отказаться и уничтожить подпись. Я этого никогда не забуду...”. Слова эти сопровождались жестами, должными обнаружить крайнюю степень расположения”.
В январе 1914 года при увольнении с должности Председателя Совета министров и министра финансов одновременно, на столбцах одного и того же официального органа появляются два противоположных друг другу рескрипта. Один из них объявляет увольнение уступкой настойчивой просьбе увольняемого в связи с его нездоровьем (на самом деле ни нездоровья, ни просьб об увольнении не было). При этом увольняемый возводится в графское достоинство, благодарится за безупречное служение и за услуги, оказанные Отечеству; соседний рескрипт, назначающий нового министра, объявляет деятельность предшественника крайне неудовлетворительной. В.Н. Коковцов вспоминает о последовавшей за этими указами прощальной аудиенции: “Никогда не изгладятся из моей памяти тягостные минуты, когда с такой наглядностью передо мной встала картина всего прошлого, трудное положение Государя среди всевозможных влияний безответственных людей, зависимость подчас крупных событий от случайных явлений. Государь... быстро подошел ко мне навстречу, подал мне руку и, не выпуская ее из своей руки, стоял молча, смотря мне прямо в глаза... Не берусь определить, сколько времени тянулось это тягостное молчание, но кончилось оно тем, что Государь, все держа мою руку, вынул левой рукой платок из кармана, и из глаз просто полились слезы”.
Эта двойственность и внешняя непоследовательность отразились на взаимоотношениях Государя и П.А. Столыпина. Вот свидетельство Императрицы-матери, хорошо знавшей характер сына, в разгар одного из правительственных кризисов: “Если Столыпин будет настаивать на своем, то я ни минуты не сомневаюсь, что Государь после долгих колебаний кончит тем, что уступит... Он слишком самолюбив и переживает создавшийся кризис вдвоем с Императрицей, не показывая и вида окружающим, что он волнуется и ищет исхода. И все-таки, принявши решение, которого требует Столыпин, Государь будет глубоко и долго чувствовать всю тяжесть того решения, которое он примет под давлением обстоятельств... И чем дальше, тем больше у Государя и все больше будет расти недовольство Столыпиным, и я почти уверена, что теперь бедный Столыпин выиграет дело, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его не у дел, а это очень жаль и для Государя, и для всей России”. Это было сказано весной 1911 года. Примерно через полгода П.А. Столыпин был убит в Киеве. Обстоятельства его гибели многократно описаны, равно как известно и холодное отношение к нему Двора в то время.
Двусмысленность, которую наблюдатели отмечают в поведении Государя, во многом объясняется чувством бессилия под натиском неумолимых обстоятельств, в частности, ввиду драматических событий в семейной жизни. Полны подспудного смысла слова Императора, произнесенные им в размышлениях о безнадежном положении в первой Думе: “Бывает, что и самая безнадежная болезнь проходит каким-то чудом, хотя едва ли в таких делах бывают чудеса”.
Это пассивное упование на чудо, на то, что все как-то само собой уладится, с одной стороны, отвечало той черте его характера, которую можно назвать оптимизмом, но с другой стороны, выдавало в нем затаенный фатализм. За полгода до начала Мировой войны Император, чувствуя близость и неотвратимость катастрофы, отрешенно говорил: “На все воля Божия”.
Давая с христианской позиции ту или иную оценку государственному деятелю, мы не должны забывать, что оценка эта отнюдь не должна касаться формы государственного устройства или той функции, которую имеет конкретное лицо в данном государственном механизме. Оценке может подлежать только то, насколько государственный деятель в данной своей функции сумел воплотить в своей деятельности христианские идеалы блага. Вполне естественно, что в научной и популярной литературе мы встречаем полярно противоположные взгляды на Императора Николая II как государственного мужа. Однако, весь спектр различных мнений сводится по меньшей мере к одному общему утверждению: основная тенденция царствования Николая II - охранительство. Все жизнеописатели согласно утверждают также, что эта тенденция привита Императору его учителем К.П. Победоносцевым, в котором “никогда не угасала пламенная страсть к Самодержавию, в защиту которого он выступал талантливо и пылко”.
Чтобы уяснить исходные взгляды Николая II на государственную деятельность, имеет смысл проследить основные положения К.П. Победоносцева по данному вопросу. Они были изложены в его “Московском Сборнике” (1896).
Парламентское правление - “великая ложь нашего времени”, - писал Победоносцев. “История свидетельствует, что самые существенные, плодотворные для народа и прочные меры и преобразования исходили от центральной воли государственных людей, или от меньшинства, просветленного высокой идеей и глубоким знанием; напротив того, с расширением выборного начала происходило принижение государственной мысли и вульгаризация мнения в массе избирателей”.
Зло парламентского правления К.П. Победоносцев видит в том, что на выборах получается не отбор лучших, а только “наиболее честолюбивых и нахальных”. Особенно опасна избирательная борьба в государствах многонациональных: “Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы - и не одною только силой, но уравнением прав и отношений под одной властью. Но демократия не может с ними справиться, а инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей - не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти - и к господствующему племени, и к другим племенам, и к связующему все части Государства учреждению”.
“Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента, с той разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли; а в парламенте нет его, ибо здесь все зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством... Такое состояние неотразимо ведет к анархии, от которой общество спасается одною лишь диктатурою, т.е. восстановлением единой воли и единой власти в правлении”.
Все эти мысли были с молодости хорошо знакомы и близки Государю. Он глубоко, во след Победоносцеву, верил, что для стомиллионного русского народа Царская власть была и остается священной. В нем всегда жило представление о добром народе, противопоставляемом враждебной интеллигенции.
В то же время на протяжении всего своего царствования Император был вынужден считаться с мнениями таких государственных деятелей, которые подобно С.Ю. Витте и П.А. Столыпину признавали неизбежность сосуществования монархии в России с представительными органами законодательной власти. Пойдя вопреки своим убеждениям в 1905 г. на подписание Манифеста 17 октября, реально ограничившего власть Самодержавного Государя, Император никогда не пытался отменить этот законодательный акт, и вместе с тем 12-летний период существования в России Государственной Думы не убедил Государя в необходимости для страны государственности парламентского типа.
Наряду со взглядами, вынесенными из традиций, воспитания, уроков Победоносцева, Государь Император своими убеждениями относительно смысла и значения Самодержавия в России во многом был обязан влиянию Императрицы. Наряду со своеобразно понятым Православием в преломлении экзальтированной души, постоянно ищущей чуда, Александра Федоровна усвоила и восприняла как политический догмат веру в несокрушимость и неизменность российского Самодержавия, которое неотделимо от существования России и ее народа. В незыблемой вере в народную любовь Государь должен черпать свою силу и спокойствие. Под влиянием обладавшего энергичным зарядом убеждения Александры Федоровны Император укреплялся в абсолютистской идее, особенно в периоды спокойной внутренней жизни в России. Политические осложнения заставляли его считаться с ними и время от времени становиться на путь уступок живой реальной жизни. Такие уступки были неприятны и органически чужды его царствующей супруге. В ее понимании Государь оставался выше закона. Он властен выражать любое желание, ибо оно, как бы по определению, всегда на пользу страны и народа. Всякое осуждение Государя, всякая критика его действий недопустимы, ибо следует помнить, что он - Помазанник Божий. Неопределенность самого понятия Самодержавия, его смешение с понятием Абсолютизма, едва ли не догматизация необходимости Царской харизмы в Церкви, - все это было не чуждо и самому Государю, и многим в окружающем его обществе. Не говоря уже о простом народе с бытовавшим в его среде полуфольклорным представлением о Царе-батюшке, даже среди высших сановников можно было встретить настроения и взгляды, более характерные для XVI или XVIII века, чем для века XX. Не удивительно, что при таких взглядах на Самодержавную власть при Дворе не могло обойтись без фаворитизма. Один из неудавшихся протеже Императрицы, лейтенант флота В.В. Мочульский говорил, что среди его военных товарищей было простое представление, что просить можно обо всем, и что Государь и Императрица могут разрешить решительно все, если только они этого желают.
С верой в Самодержавие была как-то особенно связана и вера в “народность”. Понимание “народности” в начале XX века иллюстрируется внушениями Г. Распутина Императрице: Царю и Царице следует быть ближе к народу (очевидно, в лице “старца”), чаще видеть его и больше верить ему, потому что он не обманет того, кого почитает почти равным Самому Богу, и всегда скажет настоящую правду, не то, что министры и чиновники, которым нет никакого дела до народных слез и нужды. Сам Государь высказывался неоднократно в том духе, что не может быть никакого сомнения в великой к нему народной любви. Народ скорбит лишь о том, что недостаточно близко и часто видит его. Эти слова говорились совершенно искренно, перед самыми близкими людьми. Насколько они были далеки от реальности, проявится в трагические дни цареубийства в Екатеринбурге. “На толпу, на то, что принято называть “народом”, - сообщает об этих июльских днях 1918 года В.Н. Коковцов, - эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал. В день напечатания известия я нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательством и самыми безжалостными комментариями... Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью”.
По словам того же преданного Государю человека, Император “верил в то, что он ведет Россию к светлому будущему, что все ниспосылаемые судьбою испытания и невзгоды мимолетны и во всяком случае преходящи, и что даже если лично ему суждено перенести самые большие трудности, то тем ярче и безоблачнее будет царствование его нежно любимого сына... До самой минуты отречения эта вера не оставляла его”.
Если эта оптимистичность действительно была одной из противоречивых сторон характера Государя, она могла скрашивать ему весьма безутешные дни его царствования. Взирая на это время с отдаления почти в столетие, нелишне спросить себя: а кто вообще мог бы в создавшихся исторических условиях сделать больше и лучше?
Однако, сколь бы противоречивым не представлялся характер государственной деятельности Императора Николая II, ее основным религиозно-нравственным итогом следует признать тот факт, что царствование этого Государя явилось весьма значительной, хотя и исторически запоздалой попыткой привнести в государственную жизнь России идеалы православного мировоззрения. Неудача, постигшая Государя на этом пути, стала не только его личной трагедией, но и послужила прологом величайшей исторической драмы России. Соотнести эту трагедию Императора Николая II как государственного деятеля с возможностью его канонизации как страстотерпца возможно лишь в контексте его кончины, религиозное осмысление которой и должно быть положено в основу обсуждения вопроса о канонизации Государя.