Народы и личности в истории. том 3 Миронов В.Б 2001г. (стр. 78 из 173)

Стоит напомнить читателям метаморфозу некоторых известных писателей Америки. Фенимора Купера (1789–1851) называли великим писателем, ставя в один ряд с Гомером и Сервантесом. Его юношеские годы прошли довольно бурно. В годы обучения в Йельском университете Купер, по воспоминаниям педагогов, «был довольно своенравен, терпеть не мог серьезного ученья, особенно отвлеченных наук, и без памяти любил читать романы и забавные повести». Кульминацией его научной карьеры стало то, что он, будучи студентом, с помощью пороха взорвал в университете дверь, после чего его исключили. Славу писателя ему удалось обрести не в США, а за их пределами. Вначале он был убежден, что Америка «стала образцом для мудрых и добрых людей в любом краю». Вскоре он понял, что страна эта «не для поэтов» и резко осудил жесточайший конфликт «между людьми и долларами». В одном из писем художник с горечью вынужден признать: «Бесспорно одно – я разошелся с моей страною, – пропасть между нами огромна…» Вскоре Купер вышел на свою первую тропу войны. В знаменитой пенталогии о приключениях охотника Натаниэля Бампо, по прозвищу Зверобой, или Кожаный Чулок, и могиканина Чингачгука, называемого Великим Змеем, он показывал жизнь колонистов и индейцев в Америке XVIII века (в 1823 г. вышли в свет его «Пионеры»). В то время четырех жизней средней продолжительности было достаточно, чтобы передать из уст в уста в виде преданий все, что цивилизованный человек совершил в пределах американской республики. В романах с симпатией описаны простые люди, охотники, рыболовы, пионеры. Среди тех и других встречались разные люди, ощущается, что он на стороне индейцев, а не на стороне белых колонизаторов. С уважением говорит об обитателях лесов и прерий. Белых же Купер характеризовал так: «Предпринимая свой второй набег на индейский лагерь, Хаттер и Непоседа руководствовались теми же самыми побуждениями, которые внушили им в первую попытку; к ним лишь отчасти примешивалась жажда мести. В этих грубых людях, столь равнодушных к правам и интересам краснокожих, говорило единственное чувство – жажда наживы».^[310] В его романах предстала страна, стремящаяся к богатству, знаниям, смело овладевавшая природными богатствами континента. Купер писал: «Повсюду виднеются дороги: они тянутся по открытым долинам и петляют по запутанному лабиринту обрывов и седловин. Взгляд путника, впервые попавшего в эти места, через каждые несколько миль замечает «академию» или какое-либо другое учебное заведение; а всевозможные церкви и молельни свидетельствуют об истинном благочестии здешних жителей и о строго соблюдаемой здесь свободе совести. Короче говоря, все вокруг показывает, чего можно достичь даже в диком краю с суровым климатом, если законы там разумны, а каждый человек заботится о пользе всей общины, ибо сознает себя ее частью. И каждый дом здесь – уже не временная лачуга пионера, а прочное жилище фермера, знающего, что его прах будет покоиться в земле, которую рыхлил его плуг; или жилище его сына, который здесь родился и даже не помышляет о том, чтобы расстаться с местом, где находится могила его отца. А ведь всего сорок лет назад тут шумели девственные леса».^[311]

Джеймс Фенимор Купер

Америка была страной строителей, не культуртреггеров. Как известно, до 80-х гг. XIX века ни один из писателей США не смог заработать себе на жизнь литературным трудом. Для многих известных писателей и художников Америка стала не лучшим местом. Для Э. По (1808–1849) США стали громадной тюрьмой, по которой он отчаянно метался, словно затравленный зверь. Впрочем, трагическим фактом его биографии стала потеря родителей в младенчестве (Эдгару не было и трех лет). Его приемный отец Дж. Аллан был табачным торговцем и мало что понимал в воспитании, балуя пасынка, не очень принуждая к учебе. После школы тот поступил учиться в один из старейших университетов США – Виргинский, или, как его тогда называли, Оксфорд Нового Света. Виргинскому университету повезло на знаменитостей. По проучился тут целый семестр. Учился он легко, вознамерившись стать военным. Массу времени проводил в библиотеке. Домой пишет о грубых и необузданных нравах, царивших тогда в университете. Обыденным явлением были драки. На это никто не обращал внимания. Зато объявление экзаменов вызвало у студентов переполох. О нем говорили так: «Дома в Америке он закончил школу и поступил в Виргинский университет, где проучился только один семестр, но вовсе не потому, что его исключили, как принято думать. И репутацию пьяницы и игрока ему вряд ли придумали бы, если бы он не стал знаменитым писателем. Всего четырьмя годами раньше в Боуденском колледже был оштрафован на пятьдесят центов за игру Готорн. К счастью, из этого случая не раздули для Готорна дурной славы. По же, несомненно, играл на большие суммы чаще, чем его собрат по перу, да и пил больше. Что ж, с тех пор миновали поколения студентов, более злостных игроков и пьяниц, не обладавших в свое оправдание гениальностью. Просто По, на свою беду, был на редкость подвержен действию алкоголя и к тому же имел обыкновение пить залпом. А это очень несчастливое совпадение. Привычка пить залпом до сих пор распространена в Америке и породила два исторических явления: горького американского пьяницу и 18-ю поправку к Конституции – сухой закон».^[312] Но разве у нас на Руси мало писателей, деятелей искусств, да кого угодно, ставших жертвой «зеленого змия»?

Эдгар По в молодости

Трудности и неувязки той поры можно было бы пережить, если бы не скаредность опекуна Эдгара – Дж. Аллена. Миллионер (его состояние оценивалось тогда в 750 тысяч долларов), он присылал пасынку гроши, включая доллар «на карманные расходы». Стоимость пребывания в университете равнялась 350 долларам в год. Жадность опекуна привела к трагическим результатам: Эдгар вынужден был залезть в кредит, стал поигрывать в карты и выпивать. Рассвирепевший Аллен, заплатив часть долгов, без лишних слов отлучил его от университета.^[313] Затем его уволили из Военной академии Вест-Пойнт (1831). Впрочем, это не помешало литературной славе Э. По. Из знаменитых рассказов По («Убийство на улице Морг», «Золотой жук» и др.) вышла едва ли не вся мировая детективная литература… Чем же была вызвана эта личная трагедия? Поэт и переводчик Бальмонт так объяснил ее: чем острей, идеальней, воздушней талант, чем он своеобразнее, тем страшнее и неотвратимее осложнения. В особенности часто это случалось в Америке, где «общество состояло, да и теперь состоит главным образом из искателей доллара и учредителей деловых предприятий, и где умственная грубость и художественная тупость – господствующий факт».^[314] Эдгар По – удивительный, таинственный, пророческий художник… В одном из рассказов («Человек толпы») он описал загадочного старика, лицо которого напомнило ему Дьявола. Поэт-символист К. Бальмонт, тонко чувствующий игру символов, писал о нем так: «Смотря на лицо Эдгара По и читая его произведения, получаешь представление о громадной умственной силе, о крайней осторожности в выборе художественных эффектов, об утонченной скупости в пользовании словами, указывающей на великую любовь к слову, о ненасытимой алчности души, о мудром хладнокровии избранника, дерзающего на то, перед чем отступают другие, о торжестве законченного художника, о безумной веселости безысходного ужаса, являющегося неизбежностью для такой души, о напряженном и бесконечном отчаянии».^[315] Враги и недоброжелатели приклеили ему прозвище «планета без орбиты».

С интересом читал рассказы Э. По и художник Делакруа, находя в его необычайных или сверхчеловеческих концепциях некую фантастическую привлекательность, свойственную, по его, да и общему мнению, северным или каким-то там иным натурам, но совершенно чуждую французской природе. «Эти люди, – пишет он, – нравятся другу другу только тем, что в них есть сверхъестественного или неестественного. Мы ж, французы, не умеем до такой степени терять равновесие, разум должен быть на страже всех наших блужданий. Лишь в крайнем случае я допускаю такого рода распущенную манеру, но у него все рассказы написаны в том же духе. Уверен, что нет ни одного немца, который бы среди всего этого не чувствовал себя как дома»^[316] Вдумываясь в смысл его странных образов, понимаешь, что он, возможно, более чем кто-либо обладал уникальной способностью – увидеть истинный лик Америки. Ее демонический символ предстает перед нами то в образе могучей Науки, этого «дитя Седых Времен», то в образе Убийцы с улицы Морг, то в образе Вечного Жида, спешащего по улицам нью-йоркских кварталов, то в облике Красной смерти, поражающей пирующих «в забрызганных кровью» залах, то в образе дома Ашеров, что вот-вот рухнет при блеске молний и кроваво-красном свете луны от страшной трещины, что роковым зигзагом уже пересекла фасад американской цивилизации.

В числе духовных учителей человечества я назову Джека Лондона (1876–1916). Выходец из рабочей среды, сам он скажет о себе, что с 8 лет «прилежно работал», а в 15 лет «был уже взрослым». Он обошел всю Америку, от Калифорнии до Бостона, вернувшись к побережью Тихого океана через Канаду. И куда только судьба не забрасывала писателя: был матросом, грузчиком, золотоискателем, контрабандистом, бродягой. Очутился однажды даже «на дне, в бездне, на свалке цивилизации». Такова полная испытаний и приключений жизнь этой Rara avis («редкой птицы») американской литературы.^[317]

Художник, Великий Мечтатель, Правдолюбец, Романтик… Он, подобно Мессии, пришел в американскую литературу, дабы очистить ее от «бесхребетных слюнтяев» и литературных «евнухов». Ранее у нас много писали о социалистическом облике писателя. Действительно, в его творчестве отчетливо слышны социальные нотки… Но, как Лондон однажды заметил, он «стал социалистом примерно таким же путем, каким язычники-тевтоны стали христианами, – социализм в меня вколотили». Согласитесь, как бы вы ни относились к данной идее, в любом случае это не лучший способ воспитывать в душах твердые идеологические убеждения. Мы видим в нем великого художника (а вовсе не «пролетария», как утверждал Горький). Но мне в тысячу раз ближе и роднее труженик, чем скоты, гордо именующие себя демократическими писаками. Равнодушные к горестям людским, такие литераторы (а такие есть в России) хуже трупных червей… Но Лондона никак не назовешь равнодушным. В рассказе «Отступник» им нарисован образ мальчугана из бедных, что родился прямо в ткацком цеху. Он с детства прикован к безжалостной машине, как раб. Школа для него недостижима. Вымотанный системой, вынуждающей его совершать 25 миллионов движений в год, он даже ходит «не как человек и не был похож на человека».^[318] И таких юношей немало в США.