Как польская, так и «литовская» государственная идея были в равной степени чужды этим маргиналам. Первоначально их объединяла «общерусская» идея, на почве которой родилась и знаменитая Переяславская рада. Но сформировавшаяся новая элита вскоре осознала собственные интересы, которые воплотились в идее гетманского государства - самостоятельного субъекта в отношениях с Речью Посполитой, Россией и Турцией. Это государство вело активную экспансионистскую политику (казацкие войны), стремясь подчинить своему контролю весьма обширные территории. Воздействие нового центра ощущалось далеко за его пределами. Под этим воздействием создавались особенности материальной и духовной культуры, которые впоследствии были осознаны как специфически украинские. Наличие схожих черт у изначально родственного населения правобережной («слободской») Украины дало основания для включения его в тот же этнос путем своеобразной ассимиляции.
Зато такая ассимиляция не могла распространиться на территорию Белоруссии, где идея принадлежности к «Литве» ощущалась гораздо сильнее, а казаки («черкасы») воспринимались как относительно чуждый, в эпоху казацких войн - даже враждебный элемент. В итоге на территории ВКЛ так и не возникла созидательная идея, сравнимая по значимости с имперской идеей России или идеей вольного казачества Украины. Старая идея государственности ВКЛ сыграть эту роль не могла - не только из-за своего вынужденно оборонительного характера, но и потому, что в равной мере принадлежала как славянскому, так и балтскому (литовскому в современном понимании) населению. По мере нарастающей полонизации шляхты ВКЛ жизненная среда «литовской» идеи неуклонно сокращалась, последний ее всплеск произошел во время восстания 1863 г. Вскоре культурная элита этнической Литвы и Жемайтии сконцентрировалась на собственной национальной идее, черпая опору в трактовке ВКЛ как этнически литовского государства.
Таким образом, на бывшей территории Киевской Руси в разное время и в разных исторических условиях возникли несколько консолидирующих центров, между которыми происходила конкуренция за близлежащие территории. Эта конкуренция выражалась не только и не столько в форме военно-политического соперничества, но прежде всего как борьба идей в сознании местного населения, которое осознавало свою преимущественную причастность к тому или иному центру. Современное этническое членение явилось результатом этой конкуренции, причем в зоне тяготения московского центра сформировался великорусский этнос, а в зоне тяготения значительно более позднего казацкого - украинский. Региональные этнографические особенности, восходящие к племенному членению восточных славян и впитанному ими субстрату, были лишь фоном для этих процессов. В центре этногенетических очагов они придавали новым этносам специфический колорит, на стыке же их зон тяготения скорее препятствовали окончательному выбору, но нигде не имели решающего значения.
Что касается белорусского этноса, то в его состав вошло население, оказавшееся вне сферы действия обоих вышеуказанных центров, но в свое время испытавшее воздействие «литовской» государственной идеи, униатской конфессиональной принадлежности и культурных импульсов со стороны католического мира Западной Европы. Отсутствие собственной ярко выраженной идеи, которая могла бы быть воспринята в качестве национальной, объясняет относительную запоздалость и значительно меньшую выраженность этнического самосознания белорусов в сравнении с русскими и украинцами. Определение границ их этноса происходило методом исключения - в его состав были зачислены те, кого нельзя было по языковым и этнографическим чертам отнести ни к русским, ни к украинцам, ни к полякам.
Эта же особенность этногенеза белорусов хорошо объясняет те трудности, с которыми столкнулась молодая национальная интеллигенция при определении своего места в системе исторических координат. Отсутствие ярко выраженного исходного рубежа этногенеза вынуждало одних отодвигать этот рубеж вглубь доисторических времен (вспомним версию В. Ластовского об изначальной самобытности белорусов-кривичей), других же побуждала к откровенной фальсификации истории, когда ВКЛ объявлялось национальным белорусским государством (здесь наиболее характерна концепция Н. Ермоловича [28], которая доныне весьма популярна, несмотря на свою очевидную научную несостоятельность).
Впрочем, подобные трудности испытывала и национальная элита многих других народов. Для того, чтобы массовое сознание смогло усвоить какую-то идею, в том числе национальную, эта идея должна быть сформулирована в предельно простой и однозначной форме, которая плохо сопрягается с реальной сложностью исторических процессов. Именно поэтому представители украинской национальной интеллигенции задним числом «аннексировали» историю южных древнерусских княжеств и объявили ее неотъемлемой частью истории «Украины - Руси» (по определению М. С. Грушевского), а литовцы придавали деятельности Гедиминовичей то узко-национальное наполнение, которого она объективно не имела. Аналогичным образом поступали и российские интеллектуалы от XV в. до наших дней, объявляя Московскую Русь единственной преемницей Киевской Руси.
Что касается белорусов, то процесс их этногенеза оказался особенно сложным и противоречивым, что не позволяло описать его в виде простой и однозначной формулы. С одной стороны, этот этнос является весьма древним, ибо он сложен из таких «кубиков», как субстратное население железного века и несколько волн славянской колонизации. Эпоха Полоцкого княжества, а затем еще более бурная эпоха ВКЛ добавили свои неповторимые компоненты. Именно тогда сложилось большинство черт, объективно свидетельствующих о существовании особого этноса. С другой стороны, ни одна из идей, владевших массовым сознанием в те времена, не совпадала с его ареалом, и в этом состоит своеобразие исторического пути белорусов. Такая ключевая примета этноса, как субъективно осознанная национальная идея, появилась не ранее конца XIX - начала ХХ в., когда белорусская интеллигенция начала борьбу за создание из белорусского этноса нации современного типа.
Для многих признание столь поздней даты кажется равнозначным отрицанию этноса как такового, и в этом причина многих проблем. Думается все же, что важна не дата какого-то события, а сам факт того, что оно свершилось. Существование белорусского народа сегодня несомненно. Правда, этот факт несколько затемняется тем обстоятельством, что разговорный язык белорусов в последние десятилетия подвергся сильнейшей ассимиляции со стороны русского языка. Точнее говоря, конкуренции не выдержала его лексика, в то время как фонетика проявляет поистине неистребимую жизнестойкость - подавляющее большинство белорусов произносит русские слова на белорусский манер. Но дело даже не в этом. Было бы большой ошибкой отождествлять национальную консолидацию белорусов с языковыми процессами. Те белорусские политики и деятели культуры, которые сделали ставку на возвращение в обиход белорусского языка, наталкиваются на полную индифферентность и даже глухое сопротивление своего народа, ощущая себя вследствие этого весьма дискомфортно.
Между тем на тысячелетнем пути белорусского этногенеза национальная идея никогда не была ключевой, что не мешало развиваться весьма своеобразным культурным и политическим процессам. Впрочем, белорусы в этом отнюдь не уникальны. Много раз территориально-государственный путь сложения этносов оказывался достаточно эффективным. Можно было бы привести длинный перечень народов, формально не имеющих собственного языка: австралийцы, австрийцы, алжирцы, американцы, англо-канадцы, аргентинцы - и так далее в алфавитном порядке. И сегодня белорусская идея гораздо лучше чувствует себя в государственной, а не в национальной форме. Правда, носители этой идеи пока составляют своего рода «национальное меньшинство» в родной стране, но в любом случае их число намного больше числа тех, кто готов принципиально отказаться от русского языка в повседневном обиходе.
Не стоит недооценивать и то обстоятельство, что в самых неблагоприятных условиях белорусская идея успешно выдержала конкуренцию с идеей «единого советского народа», пользовавшейся мощной официальной поддержкой. Тенденция достаточно красноречива: во время первых в своей истории свободных выборов (в Учредительное собрание осенью 1917 г.) менее 1 % белорусов проголосовали за местные партии с выраженной национальной ориентацией, тогда как в первом туре президентских выборов 1994 г. национально ориентированные кандидаты (З. Пазняк и С. Шушкевич) собрали в сумме более 20 % голосов. Шесть лет реальной независимости Республики Беларусь оставили глубокий след, прежде всего в умах молодого поколения, поэтому данную цифру никоим образом нельзя считать окончательной. Возникшая позже других «национальных идей», с трудом пытающаяся найти опору в прошлом и пробить себе дорогу, «белорусская идея», тем не менее, живет и укореняется. И для молодежи, подрастающей в условиях независимости, идеи белорусского народа и белорусского государства станут, очевидно, чем-то настолько привычным и естественным, что уже никогда не смогут быть утрачены.