Остальная территория Руси находилась в состоянии глубокого упадка и запустения, усугубленных татарским владычеством. Первые симптомы преодоления кризиса наметились лишь в 1320-е гг., когда на территории Владимиро-Суздальской земли возродился четвертый очаг консолидации. За первенство в нем боролись Москва и Тверь. Победа Москвы и принятая ею роль лидера в борьбе против ордынского ига вели к зарождению великорусской национальной идеи и «московитского» этноса.
Но и этот расклад кубиков был лишь промежуточным. Наметившиеся процессы этногенеза вскоре испытали ряд глубоких трансформаций. Литва под властью талантливого политика Гедимина окрепла настолько, что начала подчинять соседние русские земли. Поначалу это привело к конфликту с южным («червонорусским») очагом, от которого под контроль Литвы примерно в 1320-е гг. отошли южные земли Белоруссии (Пинск и Брест). Но вскоре ситуация еще более резко изменилась, когда династия потомков Даниила Галицкого пресеклась. Их владения стали ареной борьбы между Литвой и соседней Польшей и к середине XIV в. оказались разделенными между ними.
Так южный этногенетический очаг утратил свое единство. Его западная часть (Галиция) на несколько столетий вошла в состав Польши, в то время как Волынь вслед за Полесьем попала под власть Гедиминовичей. Это не могло устранить объективные черты сходства местных жителей, но крайне затруднило субъективное осознание этого сходства и воплощение его в форме национальной идеи. Наоборот, политическая и интеллектуальная элита в Галиции не могла не испытывать сильное влияние идей польской государственности, а на остальной территории - аналогичных идей государственности «литовской» (в вышеуказанном межэтническом смысле»). После Кревской унии 1386 г., когда оба государства образовали конфедерацию под властью единого монарха, между польской и «литовской» идеями началась конкуренция.
Позиция местной шляхты накануне Люблинской унии, когда сеймики Подляшья, Волынской земли и большей части Киевского воеводства высказались за прямое включение в состав Польши, была итогом этой конкуренции. В то же время шляхта этнографически близких волынянам Брестского, Пинского и Мозырского поветов приняла решение остаться в составе ВКЛ, что можно расценивать как свидетельство полной дезинтеграции южнорусского этногенетического центра. На одной части его территории возобладала польская идея, на другой - «литовская». В итоге его население влилось потом в два разных народа, линия раз- дела между которыми прошла как раз по границе между ВКЛ и Польским королевством после Люблинской унии.
Северорусский этногенетический очаг к этому времени также исчез - в результате завоевания Новгородской земли Москвой во второй половине XV в. Окончательный удар ему был нанесен Иваном Грозным в годы опричнины, когда Новгород подвергся невиданно жестокому разгрому. После этого уцелевшее местное население утратило всякую опору для этнической консолидации и постепенно слилось с великорусским этносом.
Но вернемся к этническим процессам на территории Речи Посполитой. К середине XVI в. среди ее восточнославянского («руского» по самоназванию) населения актуальными были две консолидирующие идеи: политическая (идея сохранения государственности ВКЛ в условиях нарастающей польской экспансии и постоянной угрозы со стороны Москвы) и культурно-религиозная (поддержание общерусского наследия и православной веры на фоне экспансии католицизма). Первая из них сконцентрировалась в границах ВКЛ после Люблинской унии (довольно точно совпадавших с современной территорией Белоруссии и Литвы, что явно не случайно), вторая жила на всей восточнославянской территории. Нетрудно заметить, что они действовали в противоположных направлениях, при этом обеим противо- стояла идея польской государственности.
С другой стороны, польская и «литовская» политические идеи способствовали активному заимствованию новых культурных и языковых черт с Запада, тогда как «общерусская» идея препятствовала (впрочем, довольно безуспешно) этому процессу. Литературный «руский» язык ВКЛ этого времени обогащается полонизмами - настолько интенсивно, что начинает напоминать польско-древнерусский гибрид. Любопытно, что современные белорусские исследователи предпочитают называть этот язык «старобелорусским», а украинские - «староукраинским», хотя от нынешних белорусского и украинского языков он отличался почти в той же степени, как и от великорусского. Тогда же, видимо, и разговорный язык предков белорусов приобрел основной лексический пласт, отличающий его от русского языка. Практически весь этот пласт составляют, помимо диалектизмов, заимствования из польского языка или из немецкого при посредничестве того же польского.
По-видимому, в XIV - XVI вв. сформировалась и фонетическая система белорусского языка, составляющая его наиболее яркое отличие от русского (сочетание «дзекания», «акания», глухого г, твердого р и ряда других черт). По мнению М. Ф. Пилипенко, большинство этих черт находят параллели в говорах Литвы, особенно восточной («Дзукии») [23,102]. Данная система явно сложилась в балто-славянской контактной зоне Верхнего Понеманья, ставшей ядром образования ВКЛ и позднее его политическим центром. Распространение ее на территорию всей современной Белоруссии происходило, очевидно, под воздействием идеи государственности ВКЛ, в форме престижного «столичного» говора.
Но хотелось бы подчеркнуть, что обе консолидирующие идеи (как «литовская», так и «общерусская») в условиях Речи Посполитой имели чисто оборонительный, консервативный характер и в силу этого не могли привести к рождению нового этноса, как это происходило в России, объединенной наступательной имперской идеей («Москва - третий Рим»). Там выкладывалась именно та комбинация кубиков, которая сохранилась до наших дней, чего нельзя уверенно сказать о территории Белоруссии и Украины. О незавершенности этногенетических процессов на этой территории свидетельствует, в частности, отсутствие самоназвания на уровне этноса. Вопреки мнению М. Ф. Пилипенко [24,97], термин «Белая Русь» в местном употреблении (т. е. в роли самоназвания) в XVI в. практически не зафиксирован [25,4], а с этнической территорией белорусов он окончательно совпал лишь во второй половине XIX в. До того бытовали либо более широкие метаэтнонимы, политонимы и конфессиональные названия («Русь», «литвины»), либо более узкие, региональные.
На фоне активной российской консолидации процесс «регионализации» сознания жителей ВКЛ и будущей Украины особенно характерен. На первое место выступили местные этнографические и диалектные особенности, что проявилось в появлении в обиходе региональных названий (хоронимов): Волынь, Подляшье, Подолье, Полесье, Понизовье и т. п. Интересно, что роль региональных названий взяли на себя даже такие многозначные термины, как «Русь» и «Литва». Источники второй половины XVI в. пестрят сообщениями о поездках, скажем, из Руси на Полесье, Волынь или в Литву, о «руских имениях» какого-либо «литовского» или волынского феодала и т. д. Как показали специальные исследования М. Ф. Спиридонова и автора этих строк, под «Русью» в узком смысле в это время понималась восточная, северная и отчасти центральная часть современной Белоруссии (именно за ними в XVII в. закрепилось название «Белая Русь»), а под «Литвой» - северо-западная часть Белоруссии и восточная часть Литвы (исключая Жемайтию), что довольно близко совпадает с первоначальным государственным ядром ВКЛ второй половины XIII в. [26,66]. Наряду с этим сохранялось и широкое значение термина «Русь», свидетельством чему служит, в частности, приведенная в начале статьи цитата из Густынской летописи.
Более ранним оформлением великорусской национальной идеи объясняется то, что она первой узурпировала общий для всех восточных славян метаэтноним «Русь» в качестве самоназвания. Это впоследствии сильно затрудняло национальную самоидентификацию украинцев и белорусов, которые привычно называли себя «русскими», «русинами» и долго не осознавали, что в Московском государстве в это имя вкладывался уже совсем новый смысл (вспомним «две русские народности» Костомарова).
Для продолжения процессов этногенеза на данной территории необходимо было появление новых конструктивных, наступательных идей. Отчасти такую роль сыграла идея церковной унии с католичеством, которая вывела местное православное население из под контроля Московской патриархии. Этой идее в начале XVII в. пришлось выдержать ожесточенную борьбу с «общерусской» идеей, в которой униатство в конце концов одержало победу. В XVIII в. на территории Белоруссии порядка 70 % населения были униатами [27], причем факты их активного сопротивления переводу в православие после присоединения к Российской империи свидетельствуют, что данная идея успела пустить глубокие корни и сильно способствовала самоидентификации белорусов, их противопоставлению себя русским.
Но все же идее униатства нельзя приписывать решающую этнообразующую роль, тем более роль национальной религии белорусов. Оставшиеся 30 % населения Белоруссии либо сохранила православное вероисповедание (преимущественно на востоке), либо принадлежала к католической конфессии (на западе и в центре), причем среди политической элиты - шляхты - процент католиков (а в определенный период времени - также протестантов) был еще более высок. Консолидировать белорусов в единую нацию униатство поэтому никак не могло. К тому же оно распространилось в равной мере и на территории Украины, поэтому его ролью можно опять-таки объяснить лишь упрочение этнической границы между русскими и белорусами, но не появление таковой между белорусами и украинцами.
Но во второй половине XVI в. зарождается, а к середине следующего столетия кристаллизируется еще одна активная идея, которой суждено было сыграть решающую роль в этногенетических процессах. Речь идет об идее вольного казачьего самоуправления (переросшей позднее в идею казацкого государства), которая зародилась на лесостепных просторах Украины в процессе их вторичной колонизации. Начало повторного освоения районов, опустевших после татарского нашествия, фиксируется с конца XV в. Массовый характер оно приобрело столетием позднее, уже после Люблинской унии, причем на «Низ», или «Украину», как назывались эти земли, уходила наиболее мобильная и предприимчивая часть населения. Основной поток шел с запада (хотя и долю выходцев с территории Белоруссии не следует преуменьшать), поэтому среди казачества возобладали этнографические и диалектные черты, привнесенные потомками волынян и других наследников культуры Луки- Райковецкой.