В сфере языкознания идея вторичности отличительных черт восточнославянских языков нашла развитие в работах Ф. П. Филина. Он обосновывал сложение к первой половине XII в. общерусского языка, в котором выделял северную и южную этнографические зоны. Образование трех восточнославянских языков было, по его мнению, результатом последующих эволюционных процессов. В частности, в западной части общерусского ареала примерно в XIV - XVI вв. развились такие вторичные явления, как отвердение звука «р», «дзекание» и другие характерные особенности белорусского языка [12]. Причины подобных новаций лингвисты склонны объяснять внутренними законами развития языка (по аналогии с биологией их можно назвать своего рода «мутациями»).
Московский археолог В. В. Седов, опираясь главным образом на данные археологии и топонимики, в ряде работ сформулировал концепцию, которую можно условно назвать «субстратной» [13,7]. Согласно этой теории, первоначально единый славянский массив при расселении по территории Восточной Европы наслоился на разные этнические субстраты. На территории современной Белоруссии славяне смешались с племенами балтской языковой группы, родственными литовцам и латышам. Ассимилированные потомки древних балтов привнесли в культуру и язык кривичей, дреговичей и радимичей самобытные черты, которые впоследствии не исчезли полностью в эпоху Киевской Руси и вновь проступили после ее распада. Именно на их основе произошла интеграция потомков указанных племен в единый белорусский этнос. Эта концепция в советский период встретила довольно холодный прием, в основном по идеологическим соображениям. Во-первых, приверженцев официальной догмы настораживал сам акцент на различия, а не на общность. Во-вторых, слишком бросалось в глаза сходство с «племенной концепцией», приверженцы которой в то время носили ярлык «буржуазных националистов».
Ситуация резко изменилась после образования на территории бывшего СССР новых независимых государств. Как и можно было ожидать, «племенная» и родственная ей «субстратная» концепции стали пользоваться повышенной популярностью. В статье В. П. Грицкевича «Какой быть белорусской исторической науке», появившейся в 1992 г., приведен целый перечень «мифов и умолчаний, которые на протяжении последних десятилетий сло- жились в советской белорусской исторической науке и с помощью историков укоренились в сознании людей». Среди них названы и мифы «о прогрессивной роли славянского элемента в формировании белорусского этноса», «об общей древнерусской народности», а также «о запоздалом до XIII - XIV веков оформлении белорусского этноса» [14,202]. Понятно, что альтернативой может быть только признание прогрессивной роли балтского субстрата, отрицание древнерусской народности и датировка оформления белорусского этноса периодом не позднее IX - X вв., т. е. до включения белорусских земель в состав Киевской Руси.
Политический смысл противостоящих концепций вполне очевиден. Так же очевидно, что для их сторонников важно не столько соответствие этих представлений действительности, сколько вытекающие из них выводы «на злобу дня». Но понять суть этнических процессов внутри восточного славянства можно только путем опоры на реальные исторические факты. Итак, отличия белорусов от русских и украинцев могут восходить либо к древнему субстрату (при посредстве дреговичей, кривичей и радимичей, в наибольшей мере впитавших его), либо к периоду существования Великого княжества Литовского (вторая половина XIII - XVIII вв.). Естественно, нельзя исключать и того, что вклад в копилку этнического своеобразия делался в оба периода. О чем же говорят имеющиеся факты?
«Повесть временных лет» дает общие указания на локализацию славянских племенных княжений, но содержит очень скудные данные об их происхождении. Сообщается только о западном («от ляхов») происхождении радимичей и вятичей. Данные археологии позволяют несколько уточнить эту информацию. Так, по современным представлениям, накануне массового расселения славян по Восточной Европе ареалом их расселения была пражская археологическая культура, существовавшая в VI - VII вв. в среднем Поднепровье, бассейнах Припяти и Западного Буга. В VIII - IX вв. на ее месте сложилась культура Луки-Райковецкой, черты которой находят затем прямое продолжение в древностях волынян, древлян, полян и дреговичей Х - XI вв. Таким образом, указанные племена представляют собой близкородственную группу, в формировании которой роль какого-либо субстрата не прослеживается [15].
Процесс формирования кривичей, радимичей и вятичей был не столь прямолинейным. Они сложились в результате нескольких волн славянского проникновения в ареал древнего субстратного населения, которое традиционно относится к балтской языковой группе на том основании, что названия рек и озер в этом ареале находят наилучшее соответствие в современных литовском и латвийском языках. Следы этого местного населения прослеживаются вплоть до VIII в., а славянские черты окончательно возобладали лишь в следующем столетии - вероятно, в результате завершающей волны миграций. При этом древности радимичей и вятичей действительно очень близки между собой, что неплохо соот- ветствует летописному сообщению об их совместной миграции. Культура кривичей стоит не- сколько особняком, притом ареал ее охватывал в IX - XI вв. не только север и северо-восток Белоруссии и Смоленщину, но также Псковскую и значительную часть Тверской области, где субстрат был не балтским, а финским. Наиболее близки к кривичам, судя по археологическим данным, были их северные соседи – словене новгородские.
Таким образом, различные группы восточнославянских племен действительно существовали, но ни письменные, ни археологические данные не дают оснований для выделения среди них единой прабелорусской (равно как и праукраинской и правеликорусской) группы. Полоцкие кривичи, бесспорные предки белорусов, были ближе всего к смоленским и псковским кривичам, вошедшим позднее в состав русского народа. Потомки родственных между собой радимичей и вятичей также влились затем в разные этносы. Наконец, дреговичи имели общие корни с волынянами и другими южными племенами (предками украинцев, а отчасти и поляков).
Ареал балтского субстрата также не вполне совпадает с позднейшим ареалом белорусского этноса. Помимо большей части современной Белоруссии, он охватывал не только Смоленщину и Брянщину, но также Калужскую, Тульскую и Орловскую области [16] (ареал мощинской археологической культуры, смененной древностями вятичей в VIII в. [17,41]), обитатели которых не имели отношения к этногенезу белорусов. И наоборот, на территории белорусского Полесья дославянские черты уже к VI веку полностью исчезли, поэтому принад- лежность полешуков к белорусскому этносу можно отнести на счет субстрата только с большой натяжкой.
Короче говоря, на основании «племенной» и «субстратной» концепций невозможно объяснить, почему потомки припятских дреговичей стали белорусами, а потомки древлян и волынян - украинцами, почему потомки вятичей с верховьев Оки стали русскими, а потомки радимичей - белорусами. И уж совершенно непонятно, какое общее наследие могло привести к слиянию в единый этнос пинских дреговичей с полоцкими кривичами. (Точности ради отметим, что часть дреговичского ареала, а именно в Центральной Белоруссии, впитала тот же субстрат, что и кривичи-полочане, но к исходной области дреговичей на берегах Припяти, ныне бесспорно входящей в состав белорусской этнической территории, это не отно- сится).
В то же время не выдерживает критики и концепция «древнерусской народности», к моменту сложения которой якобы исчезли черты племенного своеобразия предшествующей эпохи. Данные археологии, анализ региональных особенностей фонетики и лексики, отраженных в древнерусских летописях и берестяных грамотах, а также территориальное распространение позднейших диалектных черт, позволяют утверждать о сохранении племенных особенностей не только в XII - XIII вв., но и вплоть до наших дней. Они, скажем, неплохо объясняют дреговичским наследием наличие в полесских говорах безударного «о» или твердых согласных в словах типа «ідэ», «ходы», «ішлы», объединяющее их с территорией Украины. В свою очередь, зафиксированное в источниках смешение «ц» и «ч» («полоцане», «немечь») объединяет потомков кривичей на Витебщине и Псковщине, а вятичское «аканье» и сегодня сближает московские говоры с белорусскими [18,83]. Отмечается совпадение древнего ареала кривичей и новгородских словен с характерным погребальным обрядом «курганно- жальничного типа», сложившимся в XIІ - XV вв. [19,180]. Следы его отчетливо прослеживаются на данной территории вплоть до ХХ в. в виде надмогильных камней и каменных крестов.
Тем не менее, речь идет именно о диалектных чертах, позволяющих выделять локальные особенности в составе этносов (в том числе общие для смежных этносов), но не различать этносы между собой. Появление признаков, которые объединяют всех белорусов в одно целое и отделяют их от русских и украинцев, требует совершенно иного объяснения.