С давних пор с нами поддерживали отношения два чешских деятеля — господа Макса и Черник, арестованные во время первых боёв на Волге, которые во время всего срока нашего содержания в тюрьме проявили себя прекрасными товарищами. Пользуясь режимом благоприятствования с тех пор, как Советы стали добиваться расположения юной Чешской республики, они беспрестанно искали любые возможные средства сноситься с нами и облегчить наше снабжение. Освобождённые в декабре, они лично обратились к Председателю ВЧК Дзержинскому с просьбой о нашем освобождении, однако напрасно. За неимением лучшего, они после выхода из тюрьмы обеспечили нам дополнительное питание от чешских купцов, к которых ещё оставались кое-какие запасы.
Пользуясь менее строгим надзором, я к 15 декабря набросал кое-какие записки в Министерство с тем, чтобы переправить их через посредство директора Французского института г-на Патуйе.
Мл. лейтенант Пюиссан, блягодаря устным сообщениям, передаваемым от посланца к посланцу, держал меня в курсе событий в Миссии, в которой рядовые, несмотря на многочисленные соблазны и даже угрозы, отказались создать Совет и остались ло конца верны своему долгу и отданным приказам8. Только три диссидента из общего числа примерно в 50 человек перешли на сторону капитана Садуля и лейтенанта Паскаля.
Об этих последних мне ничего не известно, за исключением заметки в «Известиях», рассказывавшей о торжественном открытии монумента Революции, на котором выступал Садуль, провозгласивший «призыв к трудящимся», и его приглашениях в клуб «III Интернационала». Однажды я узнал, что Садуль отправился в камеру Людовика Нодо и рассказал ему о том, что положение арестованных офицеров является серьёзным и что они будут расстреляны.
Председатель французской колонии в Москве г-н Дарси заболел и умер в клинике 31 декабря, очень поражённый тем, что он называл «заброшенностью со стороны Франции».
31 декабря, после нескольких приступов малярии и абсцесса в печени с двери моей камеры убрали табличку «Строго одиночная» и мне было разрешено жить, подобно другим офицерм, в определённые часы посещать ванную и участвовать в общих прогулках. Я воспользовался этим, чтобы установить отношения с некоторыми русскими и иностранными заключёнными: поскольку в последнее время тюрьма в России стала своего рода салоном, где устраиваются консультации и назначаются свидания наиболее интересных людей; там я смог увидеть князя Львова, генерала Джунковского, бывшего московского губернатора, князей Браковского и Оболенского, а также многочисленных чиновников, финансистов, заложников — русских, армян, грузин, прибалтов, арестованных за последние месяцы.
Вся знать прежнего режима, мелкая буржуазия или студенты, даже анархисты, недавно посаженные за решётку, не считают возможным подъём России без военной акции Союзников против обеих столиц. Лейтмотивом их бесед является «Приходите скорее!» Когда у них спрашиваешь, что они сами сделают для защиты и победы их дела, они молчат, но через несколько минут отвечают: «Мы будем вынуждены, если вы не придёте, броситься в объятия Германии». Эти две фразы резюмируют нынешнее состояние мышления антисоциалистической оппозиции в Великороссии. Для меня она перестала быть таковой после Октябрьской революции 1917 года.
Когда единственная большевистская газета провозглашает волю Антанты остаться нейтральной в военном плане и действовать только путём экономической блокады, большинство заключённых покоряется. При новости, распространённой этой же газетой, что впредь Антанта останется нейтральной и что затем она предлагает свидание на Принкипо, был взрыв отчаяния, даже среди наименее нервных и наименее ослабевших в заключении.
К 4 января к нам поступили первые слухи о возможном освобождении. Через несколько дней, 11 января, г-ну Дюшену было разрешено встретиться с нами. Он вводит нас в курс переговоров и говорит о надежде на наше освобождение «через месяц». В то же время тиф свирепствует всё больше в зданиях Бутырской тюрьмы, причём настолько, что два коридора целиком (350 мест) отводятся для заражённых в качестве дополнительного лазарета, поскольку не хватает мест.
17 января, в 23 часа, поступает приказ об освобождении 1-го конвоя, состав которого был определён самим г-ном Дюшеном. К большому удивлению чиновника, приставленного охранять нас, мы выходим из тюрьмы, несмотря на нашу карточку, в которой записано, что мы должны предстать перед Революционном трибуналом.
Подпись:
ШАПУЙИ
Примечания
За исключением лейтенанта Фуасси, арестованного несколько дней спустя.
Отпущены на следующий день под подписку о невыезде из Москвы.
Этот прекрасный унтер-офицер постоянно присоединялся большевистскими властям к офицерам за свою энергичную и очень чёткую позицию. Некоторые были отпущены, затем вновь заключены в тюрьму (мл. лейтенант Иллиакье, старшина Жанно).
Этот офицер, уже арестовывавшийся в первый раз в Петрозаводске Верховныи комиссаром Натзандремусом, был доставлен под эскортом в Петроград и освобождён после встречи с Председателем Петроградской ЧК Урицким. Он добрался до Москвы, чтобы доложить о выполнении задания генералу Лаверню.
Казни, называемые «расстрелами», были на самом деле заурядными убийствами. Осуждённый выходил из камеры со связанными за спиной руками; его вели на соседний двор и среди всякого мусора (разбитые автомобили, бидоны из-под бензина, пищевые отходы) он получал выстрел в затылок. В отдельных случаях его заставляли подняться на грузовик и приканчивали винтовочным выстрелом в спину. Тот же час автомобиль увозил мёртвого или умирающего в братскую могилу. Список заключённых в ЧК содержал в отношении расстрелянных запись: «Отправлен в штаб Духонина».
Военная миссия постоянно посылала продукты всем французским, английским и сербским заключённым, взятые на её запасных складах, которые теперь почти полностью израсходованы.
В Бутырской тюрьме от тифа умерло 80 человек за 10 дней в начале декабря из-за паразитов, которыми кишат все русские тюрьмы и, в частности, помещения Чрезвычайной комиссии.
Подробнее будет изложено в специальном рапорте.
***
РАПОРТ капитана Эдуарда Вакье (Служба разведки в Петрограде) по поводу его ареста русскими большевистскими властями
Арестованный в Петрограде после провала на дому одного из моих агентов одновременно с капитаном Фо-Па Биде в ночь с 1 на 2 сентября. я был доставлен в помещение Петроградской «Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией». В сентябре подвергался краткому допросу для установления личности: мне не было предъявлено какое-либо обвинение. 4 сентября подвергся крайне суровому заключению; нехватка воздуха и пищи1.
17-го переведён из Петрограда в Москву в центральное здание Чрезвычайной комиссии; был допрошен русским следователем; был обвинён в Москве в том, что состоял в контрреволюционной организации; в заговоре против безопасности Государства и в тесных связях с английским и французским консулами. После резких отрицаний с моей стороны был препровождён в тюрьму.
Был снова допрошен примерно через две недели другим следователем по имени Делафар, являющимся секретарём председателя ВЧК Дзержинского. Повторив вновь обвинения в заговоре против государственной безопасности, он задал мне следующие вопросы:
1) Почему вы находитесь в России?
2) Знаете ли вы Видхоффа? Господина Анри?
3) Чем занимались офицеры, занимавшие должности на всех линиях железных дорог?
Избежав ответа или ответив уклончиво на эти вопросы, я был помещён в центральную московскую тюрьму в Бутырках. 13 октября последовал новый допрос у Делафара. Признав, что я никогда не был в Москве и что речь идёт о другом лице2, Делафар допрашивал меня в течение двух часов о моём пребывании и деятельности в Петрограде, пытаясь, по его выражению, «проникнуть в то, что кроется под личиной капитана Вакье».
Он задавал мне следующие вопросы. Знаете ли вы Садуля, майоров Шапуйи, Эзара, Гибера, а также господ Видхоффа и Вигье. Не слишком настаивая на этих лицах, когда я сказал ему, что знал их в Петрограде, но не знаю, что они находятся в Москве и чем они занимаются, он снова поместил меня в Бутырскую тюрьму.
23 ноября Делафар снова допросил меня о моём пребывании в Петрограде и заявил мне, что Чрезвычайная комиссия не имеет против меня никаких* обвинений и ознакомил меня с постановлением об отсутствии состава преступления в моих действиях.
Несмотря на надежду выйти на свободу, я снова был помещён в Бутырскую тюрьму, из которой был выпущен только 16 января с первой партией освобождённых.
Подпись:
ВАКЬЕ
Примечания
Мы были помещены (20 человек) в камере размером 7 на 4 метра; её единственное слуховое окно выходило во двор. Три дня мы оставались без пищи; один раз в день выдавался кипяток.
На самом деле речь шла о Гокье, но его имя не называлось в ходе допросов.
* В оригинале это место подчёркнуто красным карандашом и на полях поставлен вопросительный знак. — Прим. пер.