Принятие христианства вело к значительному смягчению царивших на Руси нравов. Церковь категорически запрещала человеческие жертвоприношения, ритуальные убийства жён и рабов на тризнах, упорно боролась против работорговли.
В отличие от язычества христианство представляло собой идеологическую систему не первобытного, а классового общества, и в описываемый период составляло важнейшую часть в надстройке окончательно сформированного феодализма. Христианство способствовало укреплению княжеской власти, а следовательно – централизации страны, развитию государства и права. Духовенство внушало населению и самим князьям, что на престол их сажает сам Бог. Божественное происхождение княжеской власти, по учению церкви, требовало от подданных беспрекословного повиновения, а от князя – осознания своей высокой ответственности.
Киевская Русь на протяжении своей истории так и не смогла выработать четкой системы престолонаследия, ведя активный поиск способа индивидуальной санкции каждого очередного претендента на верховную власть. Однако единовластный принцип управления, наверное, никогда не ставился под сомнение — вопреки многочисленным попыткам как-то ограничить государственные прерогативы верховного правителя. Даже в Новгороде, где с 1136 г. утвердилась республиканская форма управления с выборностью всех магистратов (князя, посадника и т. д.). Реальная власть великого князя в тогдашних условиях была едва ли не единственным залогом политических потенций Руси; поэтому те факторы, которые активно способствовали ее утверждению и укреплению, можно рассматривать как прогрессивные, конструктивные по существу тенденции. Христианству принадлежало среди них одно из видных мест.
Принятие христианства коренным образом изменило международное положение Киевской Руси. Христианизация и родство правящего рода с византийским двором ввели Русь в семью европейских народов на совершенно равных основаниях. Вчерашняя варварская держава получила цивилизованный статус, что проявлялось в многочисленных династических браках, которые заключали русские князья XI века с королевскими дворами Западной Европы. Принятие христианства из Византии оторвало Русь от магометанской и языческой Азии, сблизив её с христианской Европой.
Христианство в целом способствовало возникновению представления о единстве человечества. Вне христианства невозможно представить себе и объединение различных восточнославянских племён в единый русский народ. До принятия христианства человек осознавал себя древлянином, тиверцем, кривичем. Став христианином, он ощутил себя русским. Позднее, в годы Смуты, Русь спасли «не царь и не герой». Страна выстояла и смогла скинуть иго захватчиков благодаря цельному, сформировавшемуся национальному самосознанию и единой вере. В противном случае она давно бы стала достоянием географии, истории, но только не текущей политической жизни.
Пушкин считал, что «история новейшая есть история христианства»[11]. Он решительно отвергает утверждение П.Я. Чаадаева, что «мы черпали христианство» из нечистого (т.е. византийского) источника и что «Византия была достойна презрения».А.С. Пушкин защищает перед ним «Греческое Вероисповедание», которое «отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер», и приходит к прямо противоположному выводу: «В России влияние Духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях Римско-католических. Там оно, признавая главою своею Папу, составляло особое общество, независимое от Гражданских законов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того, завися, как и все прочие состояния, от единой Власти, но огражденное святыней Религии, оно всегда было посредником между Народом и Государем как между человеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей Историею, следственно и просвещением»[12]. Роль и значение христианства на Руси были очень изменчивы, как изменчиво было на Руси и само православие. Однако, учитывая то, что живопись, музыка, в значительной мере архитектура и почти вся литература в Древней Руси находилась в орбите христианской мысли, ясно, что Пушкин был прав, если широко понимать его мысль.
Существует мнение, что вера в универсальную церковь «обладает достаточной внутренней силой, чтобы в период опасного междуцарствия, когда на смену гибнущему социальному телу зарождалось другое, стать жизнетворным центром нового общества. В непрекращающемся процессе рождений и смерти цивилизаций, процессе, имеющем самостоятельное значение и реализующему собственные цели, церковь полезна, а может и необходима, хотя и представляет собой вторичный и преходящий феномен»[13].
Часть 3. Негативное влияние христианизации Руси на русскую цивилизацию
Христианизация, как известно, осуществлялась принудительными методами. Когда свергнутого золотоусого Перуна тащили к Днепру, побивая при этом палками, народ плакал. Креститься на Днепр киевляне пришли в основном после угрозы Владимира, что не пришедшие будут считаться врагами. Однако «некоторые ожесточённые приверженцы старой веры, слыша строгий приказ Владимира, бежали в степи и леса»[14]. В Иоакимовой летописи можно прочесть, что «когда в Новгороде узнали, что Добрыня идёт крестить, то собрали вече и поклялись не пускать его в город, не давать идолов на ниспровержение»[15]. Заставить упорных язычников покориться удалось, лишь когда киевская рать подожгла несколько домов, а пожар в средневековом деревянном городе был катастрофой. Новгородцы запросили мира. После этого Добрыня сокрушил языческих идолов и заставил их приверженцев креститься в Волхове. Сопротивлявшихся волокли к реке силой. Вскоре здесь появилась пословица: «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнём». Понятно, что такой метод распространения новой веры зачастую имел прямо противоположный результат.
Часть новообращённых возвращалась к языческим обрядам сразу после ухода княжеской рати из их местности. Особенно долго удерживалось язычество в дебрях Северо-Востока. Ростово-Суздальская и Муромская земли были обращены в христианство лишь в середине XI века, а окончательно утвердилась там новая вера только к концу столетия.
Стремясь облегчить славянам принятие христианства, церковь освятила некоторые языческие праздники. Так, языческим по происхождению является праздник масленицы. Праздник Купалы, знаменовавший приход лета, слился с днём святого Иоанна Крестителя. Поклонение громовержцу Перуну сменилось почитание Ильи Пророка, покровителем скота вместо Велеса стал святой Власий.
Эти верования прочно вошли в русское христианство. Сохранилась вера в леших, домовых, русалок. В результате такого своеобразного симбиоза формировалась религия, лишь отдалённо напоминавшая первичное, ближневосточное христианство начала новой эры.
Франко Кардини в главе «Варвары и христианство»[16] совершенно справедливо отметил, что крещение по сути своей должно было явиться заключительным актом обращения в новую веру. Исторически же оно чаще всего предшествовало, если не сказать – подменяло собой процесс обращения. И никакого связанного сфактом обращения глубокого, личностного и радикального духовного переворота в данном случае не происходило.
В душах варваров, подвергшихся, как правило, массовому крещению, старое умирало далеко не всегда и нередко воскресало вновь. Напомним послание св. Павла к ефесянам. Обращаясь к «находящимся в Ефесе святым и верным», Павел советует им «укрепляться господом и могуществом силы его», «облечься во всеоружие божие, чтобы можно было стать против козней диавольских», ибо борьба будет не материальная, а духовная, «перепоясать чресла истиною и облечься в броню праведности», «взять щит веры, которым возможно угасить все раскалённые стрелы лукавого, и шлем спасения, и меч духовный, который есть слово божие». Апостол ободряет вступивших в борьбу. Разумеется, речь идёт о духовной борьбе. Но языческая аудитория, с сочувствием воспринимая символическую образность, была гораздо менее подготовлена к пониманию реальных оснований этой образности. Такие слова, как броня, латы, щит, шлем, меч, принадлежали к будничной жизни народа, только прошедшего через «военную демократию». В их понимании война – это только физическое столкновение. И война была лишь одним из многих вопросов, по которому христианское вероучение вступало в драматический конфликт с преданиями языческих народов. Но без понимания этого факта есть риск забыть о культурных потерях, сопровождавших крещение. Всякому каменному кресту, церкви, культу святого, расцветшего на месте древнего языческого капища, можно противопоставить сожжённые миссионерами священные рощи, осквернённые святые источники, поверженных идолов и человеческие жертвы. Об этих кровавых событиях до нас дошли лишь отрывочные сведения, ведь церковь по понятным причинам не слишком афишировала подобные подвиги перед лицом потомков.
В замечательной работе В.В. Похлёбкина[17] есть раздел, посвящённый геральдическому значению берёзы. Здесь, частности, сказано, что «отдельные экземпляры северных берёз достигают возраста даже 400-500 лет, сохраняя при этом стройность и здоровье. Именно таким деревом была Великая берёза пермского народа, которая, как главное культовое дерево, под которым совершались жертвоприношения, являлась, по существу, храмом под открытым небом для многих поколений биармийцев, коми-зырян и коми-пермяков, чердынских манси и находилась в районе г. Усть-Вымь. Это было дерево высотой с 12-14-этажный дом, в несколько метров в обхвате, идеально стройное и идеально здоровое. Великая берёза была срублена и сожжена в 1379 году православными миссионерами-крестоносцами, посланцами Троице-Сергиева и Ростовского Успенского монастырей во главе со Степаном Храпом, ставшим затем епископом Стефаном Великопермским, обратившим огнём и мечом народы Севера в христианство». Уничтожив подобные центры, колонизировав их русским населением, православные миссионеры, однако, не смогли полностью вытеснить культ берёзы как национального дерева у народов Севера. Они слили, объединили его с православными праздниками «семика», Троицы и в таком обличье допустили у народов Севера сохранение этого культа, символом которого служит расцвет берёзы в мае с наступлением весны и пробуждением природы. На юге более известно «вербное воскресенье». Вообще-то подобный приём в риторике называется «подменой тезиса» и относится к числу запрещённых. Но проблема глубже. Дело в том, что даже представители официальной церкви и ортодоксальные верующие невольно несли в своих душах пережитки языческих представлений. Примеров тому достаточно.