Нельзя яснее показать, что крупные работы были предприняты Периклом на Акрополе и в других местах с тем, чтобы дать всем гражданам возможность жить в достатке, в частности трудящемуся люду, и что это делалось за счет данников Афин. Политика демократическая, но политика «тирана», если угодно. Парфенон — свидетельство неувядаемой славы Афин и вместе с тем он кормил граждан. Но получат ли хлеб и славу данники империи? Ни того, ни другого, вне всякого сомнения!
Основываясь на декрете, принятом по его предложению в 450—449 году и разрешающем черпать из союзной казны для восстановления храмов, разрушенных во время второй греко-персидской войны, Перикл и предпринял крупные работы, а именно, реконструкцию святилищ Акрополя. К этой эпохе апогея афинской архитектуры и скульптуры относятся четыре главных произведения искусства, не считая статуй, поставленных под открытым небом или в храмах. Вершиной этого апогея стал сам Перикл, влюбленный в «красоту, воплощенную в простоте», по выражению, приписанному ему Фукидидом, относящуюся, однако, ко всему афинскому народу. Этими четырьмя произведениями искусства были, как известно, Парфенон, Пропилеи, Эрех-тейон и храм Афины-Паллады.
После отступления персидских войск в 479 году Акрополь представлял собою не более чем обширное кладбище с грудами камней и осколками разбитых статуй. Фемистокл и Кимон могли позаботиться лишь о самых насущных военных нуждах: они выстроили вновь стены, первый из них — на скалах северного склона, второй — южного склона Акрополя. Эти стены защищают и окружают весь холм; они были построены так, что позволили расширить и почти выровнять верхнюю площадку холма, заполняя промежуток между гребнем стены и площадкой; туда бережно уложили ярко раскрашенные синим и красным статуи прекрасных девушек, воздвигнутые предшествующим поколением во времена благополучия. (Этих красавиц открыли только в наше время; их краски были совсем свежие.)
Перикл видел в искусстве средство утвердить первенство Афин над всем эллинским миром. Парфенон, это совершенное творение, будет владычествовать над Грецией, как и над землей, миром и временем!
Перикл следил за всем, он сам обсуждал планы с архитектором, участвовал в выборе материала. Он наблюдал за ходом работ, посещал строительную площадку, проверял расходы. В 450 году главным руководителем работ на Акрополе был назначен Фидий. Это был греческий скульптор сорока двух лет, уже хорошо известный всей Греции своими многочисленными работами. В том же 450 году он воздвигал на Акрополе статую Афины, сверкающей молодостью, с вьющимися волосами, перевязанными простой лентой, со свободно опущенной эгидой, с шлемом в руке; копье в левой руке — уже не оружие, а опора. Это не воинственная Афина, а новый образ вновь завоеванного мира. Позднее Фидий воздвиг на Акрополе еще две статуи Афины: одна из них — колоссальная статуя богини-воительницы — тут Фидий проявил свое мастерство литья из бронзы и выразил в металле империализм Афин, напомнив одновременно, что мир непрочен и, едва завоеванный, он снова скатывается к войне. Другое изображение богини — это Афина Парфенона — звезда из золота и слоновой кости, горящая в сумраке своего храма, идол и хранительница города и его сокровищ. Представим себе высокую статую из слоновой кости, одетую в золото и покрытую украшениями, стоящую в перспективе двух рядов внутренней колоннады храма. Ее спокойное лицо оживляется в сумерках храма и господствует над множеством драгоценной утвари, богатых материй, расставленных вокруг нее на мраморных столах; колонны храма увешаны щитами. Горделивое и пышное олицетворение верховной власти Афин. Фидий в течение восемнадцати лет руководил работами на Акрополе. Ничего не ускользало от его строгой, но всегда творческой критики. Он интересовался планами всего ансамбля памятников, равно как и мельчайшими деталями их технического выполнения. Архитектура Парфенона, несомненно, обязана ему значительно большим, чем скульптурными украшениями.
Фидий, несомненно, считался с Софоклом и Периклом, как с двумя из трех гениев, произведенных тем временем. Они принимали участие в том коллективном творчестве, каким явился Парфенон. Отметим здесь кстати, что Софокл, как раз во время создания «Антигоны», был во главе финансовой комиссии — коллегии гелленотамов,— распоряжавшейся общественной казной, собираемой с союзников. Эти три человека, если и не следовали одним и тем же политическим целям, то все же служили одному и тому же делу, которое выражало — как созданием нового Акрополя, так и расцветом театра Софокла — величие народа, возглавляемого Периклом. Софокл не считал, например, что создание «Антигоны» и «Эдипа» избавляет его от обязанности председательствовать в важной финансовой коллегии и отдавать этому делу свою высокую мудрость и преданность гражданина.
Красота Парфенона — это «красота простоты». Но эта простота, как и простота всякого великого произведения искусства, представляет конечный результат чрезвычайной сложности, не улавливаемой нашим первым восприятием. Почти полностью прекращается приток импортных изделий из стран Востока. Начинается длительная культурная изоляция.
4. Из надгробного слова Перикла
Фукидид, 37, У нас государственный строй таков, что не подражает чужим порядкам; скорее мы сами служим примером для других, чем подражаем кому-нибудь. И называется наш строй демократией, ввиду того что сообразуется не с меньшинством, а с интересами большинства. По законам в частных делах все имеют одинаковые права; что же касается уважения, то в общественных делах преимущество дается сообразно с тем, насколько каждый славится в том или ином отношении—не в силу поддержки какой-нибудь партии, а по способностям. Никогда также человек, способный принести пользу государству, не бывает лишен к тому возможности из-за бедности, вследствие ничтожности своего положения. Мы занимаемся и общественными делами, как подобает свободным гражданам, и в повседневных отношениях не питаем недоверия друг к другу, не возмущаемся против другого, если он поступает так, как ему нравится, не высказываем при этом досады, хоть безвредной, но все же неприятной для постороннего наблюдателя. Общительные без всякой докучливости в частных отношениях, мы избегаем противозакония в общественных делах главным образом из чувства боязни; мы повинуемся и лицам, стоящим в данное время у власти, и законам, особенно тем из них. которые изданы в защиту обижаемых, и тем, хотя и не-писанным, на исполнение которых навлекает на виновных всеми признаваемый позор.
38. При всем этом и от трудов мы предоставили для мысли самые многочисленные средства отдохновения – устраиваем в течение всего года игры и жертвоприношения, великолепные частные сооружения, в которых мы изо дня в день испытываем такое наслаждение, что забываем за ним свои печали. Кроме того благодаря величине нашего государства к нам подвозится из всех стран решительно все, и мы можем, одинаково удобно пользоваться как теми богатствами, которые производятся у нас Здесь, так и теми, которые производятся у других людей.
39. Мы отличаемся и в заботах о военном деле от наших противников в следующих отношениях. В свое государство мы предоставляем доступ для всех и никогда гонениями на иностранцев не закрываем никому возможности изучать или осматривать то, чем может воспользоваться любой из врагов, если увидит нескрытым, потому что мы полагаемся не столько на подготовку и военные хитрости, сколько на собственное рвение к делу. Точно так же и в воспитании—они достигают мужества, с самого детства закаляемые тяжелыми упражнениями, а мы, хотя обычно и живем беззаботно, идем ничуть не менее решительно в опасности против равносильных бойцов. А вотдоказательство: лакедемоняне никогда не отправляются в поход на нашу страну одни, но только со всеми союзниками; зато мы сами, вторгнувшись в землю других, там, на чужой стороне, в большинстве случаев без труда одолеваем в битве людей, защищающих свою родину. Притом со всеми нашими силами еще ни разу не встречался ниодин неприятель, вследствие того что мы одновременно и заботимся о флоте и рассылаем своих людей на многочисленные сухопутные предприятия. Если же врагам придется где-нибудь встретиться с какой-либо частью наших войск, то в случае победы над некоторыми из нас они уже хвалятся, что отразили всех; если же сами потерпят поражение, говорят, что побеждены всеми силами. А ведь если мы хотим идти в опасность скорее шутя, чем закаливши себя трудами, и проявляем мужество не столько по требованию законов, сколько по свойству характера, то у нас и получается то преимущество, что мы не чувствуем себя усталыми уже только в ожидании предстоящих тягостей, а тогда, когда попадем в них, мы не уступаем в смелости тем, которые всегда только этим и занимались. И наше государство заслуживает удивления не только в этом, но еще и в других отношениях.
40. Мы любим красоту, соединенную с простотой, и любим образованность, не страдая слабостью духа. В богатстве мы видим скорее подспорье для деятельности, чем предмет для хвастливых речей. Что же касается бедности, то у нас не признание в ней позорно для человека, а позорнее не прилагать труда, чтобы выйти из нее. Нам приходится совмещать в себе заботу как о домашних, так и о государственных делах, и, хотя некоторые заняты специальными работами, они все-таки могут неплохо понять дела государственные. Человека, который совершенно уклоняется от участия в этих делах, мы одни считаем не за скромного, а за пустого, и мы сами решаем дела или стараемся правильно обдумывать их, так как не признаем разговоры помехой для дела, а, наоборот, считаем вредным, не обсудивши сначала в прениях, перейти прямо к выполнению того, что нужно. Мы отличаемся еще и той особенностью, что совмещаем в себе величайшую смелость с умением обдумывать те дела, которые собираемся начать. А между тем остальным неведение сообщает смелость, размышление же — нерешительность. Но по справедливости за сильнейших духом могут быть признаны именно те люди, которые, представляя вполне отчетливо как ужасы жизни, так и ее сладости, тем не менее, не уклоняются вследствие этого от опасностей.