Столыпинская реформа была прервана войной. С большой вероятностью можно предположить, что, если бы не война, распадение общины продолжилось бы, так как в 1917 г. существовал значительный резерв для продолжения реформы, во-первых, из крестьян, недовольных общинными порядками и изъявивших желание порвать с ними в 1907—1915 гг., но по разным причинам не сделавших этого (747 тыс. дворов), во-вторых, из крестьян беспередельных общин, официально не оформивших переход к подворно-участковому землевладению в течение 1907—1915 гг. (2.3 млн дворов).
Если говорить о всем крестьянстве Европейской России, то к 1917 г. крестьяне - собственники численно преобладали над крестьянами -общинниками. Крестьяне Украины и Белоруссии после реформ 1860-х гг. сразу перешли к подворной беспередельной общине; после отмены выкупных платежей с 1 января 1907 г. и закона о свободном выходе из общины 1906 г. они стали собственниками своей земли. Крестьяне Прибалтики общины вообще не знали. Всего в этих трех районах в 1916 г. насчитывалось примерно 3.8 млн. дворов.
Таким образом, на 1 января 1917 г. в Европейской России из 15.5 млн. дворов на долю крестьян-общинников (продолжавших жить в передельной общине) приходилось 6.3 млн. дворов, или 41%, на долю крестьян, проживавших в официально подворных беспередельных общинах, — 3.8 млн. дворов, или 24%, на долю крестьян, проживавших в фактически бес передельных общинах, — 2.3 млн. дворов, или 15%, на долю крестьян -собственников — 3.1 млн. дворов, или 20% (из них землеустроенных, т. е. раз межеванных с общиной,— 1.5 млн. и выделенных на хутора и отруба — 1.6 млн. дворов). Как видим, несмотря на ощутимые потери, общинный строй к 1917 г. был еще силен, в особенности в великорусских губерниях: на традиционном общинном праве продолжали жить две трети русских крестьян, из них чуть более половины хранили верность мирскому строю из принципа, остальные — из-за нерешительности и других причин; выход из общины наиболее недовольных ею, скорее всего, консолидировал оставшихся.
Возникает вопрос: если передельно-общинные порядки приходили в упадок и имели много противников, если в их справедливости многие сомневались, почему после Октябрьской революции 1917 г. произошло оживление передельной общины? (Напомним, что к 1922 г. в Советской России 85% всей земли находилось в общинной собственности, в 67% общин произошел общий передел земель.) Каким образом крестьянам, оставшимся в общине, удалось вернуть всех «столыпинцев» в общину и пустить земли, принадлежавшие им и помещикам, в общий передел? Вероятно, произошло следующее. К 1917 г. формально из передельных общин вышла только треть крестьян, к тому же их силы были раздроблены, так как половина из них жила на хуторах и отрубах, а вторая половина оставалась на старых местах жительства и находилась в сложных отношениях с общинниками. Еще почти четверть крестьян колебалась, но все-таки оставалась в общине. В отличие от них 41% крестьян, принципиально сохранивших верность общине, был сплочен и решителен. Огромная потенциальная добыча в виде земель помещиков (49 млн. га), хуторян и отрубников (19 млн. га) превратила сомневающихся в сторонников передельной общины, а объединившись с убежденными общинниками, они вместе стали непобедимой силой. Весьма существенно отметить, что крестьяне не знали другого способа «переварить» около 68 млн. га земли, кроме уравнительного передела добычи, — ведь землю нужно было поделить между всеми по справедливости. Кроме того, в случае реставрации старого режима возвратить помещикам их земли, которые мир разделил между всеми, было просто невозможно, так же как и невозможно было наказать виновных. Как говорили русские пословицы: «На мир и суда нет, мир один Бог судит»; «В миру виноватого нет. В миру виноватого не сыщешь».
Добавим, что новая государственная власть и советские законы поддерживали политику возрождения общины, что также явилось немаловажным фактором ее ренессанса, а точнее говоря — общинной контрреволюции. В пользу предложенной интерпретации говорит тот факт, что реставрация общины не сопровождалась реставрацией большой патриархальной семьи. Напротив, после того как деревня проглотила конфискованную землю, начались массовые семейные разделы, которые привели к уменьшению среднего размера семьи на 11% — с 6.1 в 1917 г. до 5.5 душ в 1922 г.
Как было показано, изменения в общинных и семейных порядках происходили всегда синхронно. Нарушение этой согласованности в 1917—1920 гг., на мой взгляд, свидетельствует о том, что возрождение общинного строя было обусловлено необходимостью мирно и без тяжелых последствий пере варить конфискованную землю и потому носило кратковременный характер.
5. Межличностные отношения в общине
Как уже указывалось, до середины XIX в. все отношения между крестьянами строились на родственной и соседской основе, имели неформальный, персональный характер и в значительной степени определялись полом и возрастом, личная жизнь была открыта. После эмансипации, по крайней мере до 1870-х гг., внешне многое выглядело по-старому.
Однако мало-помалу крестьяне стали избегать публичности и открытости. «Если мужчины прислушивались к советам умной жены, то тщательно скрывали это от соседей», — сообщал один корреспондент в Этнографическое бюро. В некоторых местностях выходил из употребления обычай публичной проверки девственности невесты: «Девственность невесты не проверяется и не празднуется. Этот обычай умер 25 лет назад (1870-е гг. — Б. М.)».
За человеком в большей степени стало признаваться право на личную жизнь и индивидуальное решение брачных и других дел. Многие крестьяне стали тяготиться регламентацией, давлением традиции и обычая, недостатком возможностей для проявления личной инициативы, выражения своей индивидуальности. Солидарность обнаруживалась только при отношениях с противниками и конкурентами. Внутри общины возникли серьезные противоречия, споры и взаимное неудовольствие, утрачивалось согласие, развивались формальные отношения за счет неформальных, что было зафиксировано даже народническими писателями, склонными к идеализации общины.
Наиболее известные из народнических писателей Г.И. Успенский и Н.Н. Златовратский, специально изучавшие вопрос об эрозии традиционных межличностных отношений в общине, пришли к сходным выводам, которые лишь незначительно отличались в оценках глубины «болезни». Успенский не только поставил диагноз, но и дал интересное социологическое объяснение процессу обезличивания внутриобщинных отношений. В 1877—1878 гг. после очередного полевого исследования он писал: «Первое, что бросается в глаза при наблюдении над современными деревенскими порядками, — это почти полное отсутствие нравственной связи между членами деревенской общины. При крепостном праве фантазии господина - владельца, одинаково обязательные для всех, сплачивали деревенский народ взаимным сознанием нравственных несчастий. У них была общая мысль, общая нравственная забота. Теперь уже никто не вломится в семью; теперь всякой отвечай за себя, распоряжайся сам как знаешь. Каждый крестьянский двор представляет необитаемый остров, на котором изо дня в день идет упорная борьба с жизнью. Сельское население все больше укрепляется в необходимости знать только себя, только свое горе, свою нужду как в городе, где, как известно, никакой общины не существует».
Параллельно с формализацией отношений и распадением соседских связей усиливались противоречия между крестьянами, в основе которых, по мнению Успенского, лежало различие в интересах отдельных страт крестьянства.
«Взаимная рознь деревенского общества достигла почти опасных размеров, — констатировал он. — Состоятельные и слабые — две довольно ясно обозначенные деревенские группы — не позволяют осуществиться выгодному для всех делу. Слабые боятся, что состоятельные в большей степени воспользуются выгодами от сделки, чем они, и не дают своего согласия. И так во всех других делах. Все вместе, но никто не верит друг другу».
Златовратский и другие народники большую роль в трансформации межличностных отношений в деревне отводили влиянию города, отхожих промыслов, проникновению в деревню чуждых ей культурных стандартов. По мнению представителей общественных течений западной ориентации, включая и марксистов, распад общинных отношений зашел намного глубже, чем полагали народники. Таким образом, утрата внутренней связи между членами общины, начавшаяся после эмансипации и со временем прогрессировавшая, зафиксирована всеми наблюдателями.
По мнению Успенского, формализации межличностных отношений в деревне способствовала бюрократизация общины как социальной организации. В специальной статье «Канцелярщина общественных отношений на родной среде» он как народник с горечью писал: «Канцелярщину", заменившую собой „живое" общественное дело, и вижу я в большинстве так называемых „общественных" мирских дел современной нам деревни. Они делаются самым безукоризненным образом. С какими, например, церемониями происходит дележка земли, лугов, как тонко разработана общественная служба при постройке моста и т. п. А в частной жизни этих общественных людей даже и в приблизительной степени не уделено заботы на разработку простых человеческих отношений». Сравнивая «канцелярскую» общину с раскольничьей общиной, которая сохранила традиционный общинный дух, он указывает, что «в основание последней входит именно уважение и внимание к личности человеческой, к жизни человеческого духа, к нравственным обязательствам. В то время как в канцелярской общине все делят, все мерят и никак не вымеряют, потеют и идоло служат перед загородью, перед общественным быком или межевым столбом, в сектантской общине во имя человеческих нужд и скорбей, нравственных обязательств люди разгораживают изгороди, уничтожают колышки и соединяют все участки в один общий. Канцелярская община не единит человека с человеком, а при всех своих канцелярских совершенствах она не достигает нравственного единения и взаимно человеческого внимания, она — пустая канцелярщина, многотомная тщательно разработанная переписка по вопросам, не стоящим выеденного яйца».