«Наука живописи», высшей деятельности, на которую вообще способен человек, по мысли Леонардо, не является зеркальным механическим копированием природы. Это всегда творчество и изобретение, а следовать природе — значит подражать процессу её творчества. Историки науки объясняли этот своеобразный «позитивизм» Леонардо по-разному. Одни — тем, что, касаясь в творчестве научных проблем при их решении, он оставался только художником, выражающим все понятия в наглядных образах. Другие просто отказывали Леонардо в способностях к абстрактному, теоретическому мышлению. Нам же представляется на эту тему более интересной точка зрения Б. Г. Кузнецова, который объясняет эмпирическую направленность и образность мышления Леонардо психолого-историческими причинами.
Совершенно очевидно, подчеркивает Б.Г. Кузнецов, что способностями к теоретическому, абстрактному мышлению Леонардо обладал, и в самой высокой степени. Все дело в том, что в XV в. еще отсутствовали гносеологические универсалии, которые позволяли бы переносить связи и отношения между наблюдаемыми явлениями в мир теории и математических абстракций. Не было инвариантов научного мышления, которые были выработаны только в XVII столетии. В эпоху же Леонардо, считает Б.Г. Кузнецов, будущей науке прокладывали дорогу не схоластические декларации, исчерпавшие себя уже в средневековье, а перемещение центра тяжести в познании мира и человека на его сенсуальное (чувственное), эстетическое познание. Сенсуализм Леонардо не был декларацией, он следовал из его творческой практики и, в свою очередь, воплощался в этой практике, реализовываясь в живописи.
Яркий пример, иллюстрирующий образный строй понятий в мышлении Леонардо, предоставляют страницы его дневников и манускриптов, из которых видно, что чтение и понимание рукописи художника невозможно отделить от сопровождающих ее рисунков. Даже общие понятия, излагаемые в них, всегда приобретают форму рисунка, схемы. В текст вплетаются чертежи и наброски, а нередко текст служит лишь пояснением к рисунку, растворяется в нем, и доказательство идеи сводится к внимательному рассматриванию рисунка или чертежа.
Как в художественном, так и в техническом творчестве Леонардо форма была неразрывно связана с содержанием. Каждую свою новую техническую идею он обдумывал до мельчайших подробностей, проверял в действии, проводил многочисленные аналогии, что не могло не отразиться на форме его конструкций. Проектируя, например, летательную машину, он наблюдает полет птиц и летучих мышей, сравнивает перьевую и кожистую поверхность крыльев тех и других, рисует, строит модель и снова наблюдает и проверяет, подмечая тончайшие особенности согласования и движения частей. Не подозревая о существовании аэродинамических сил, он ищет аналогии в полете птицы; у нее заимствует внешнюю форму и форму движения.
Процесс работы Леонардо над изобретением был таким же, как у современного дизайнера: от первого чернового наброска, через тщательную проработку деталей в материале к построению действующей модели и новой ее проверке в действии. Моделирование было необходимым элементом его научной и технической деятельности; можно сказать, что без моделирования Леонардо не мыслил никакой технической конструкции или научного опыта.
Леонардо да Винчи создал подлинно научный метод изучения природы, и этот метод, в котором слиты непосредственная наблюдательность художника, точный расчет ученого и мастерство практика, нашел полное воплощение в его техническом творчестве и отразился на формах машин.
3. Уровень экспериментальных исследований Леонардо да Винчи
Уровень экспериментального исследования Леонардо да Винчи можно привести в сравнении, как это уже однажды сделал знаменитый учёный Гермон фон-Гельмогольц в одной из своих блестящих популярных бесед. Он сопоставляет два славных имени – Гёте и Леонардо да Винчи – как образцы высокоразвитого дара «художественной индукции», указывая, что обладатели такого дара не только достигали великого в искусстве, но оставляли глубокий след и в науке своего времени. И тот и другой посвятили много труда занятиям научным; известно, что у них мы находим предвосхищение двух самых плодотворных идей современного естествознания – идеи эволюции у Гёте и идеи сохранение энергии у Винчи.
Сопоставление этих двух гигантов, едва ли не единственных, в таком масштабе, совместителей художественного и научного творчества, нельзя не признать чрезвычайно метким. Но при общем сходстве, найдутся, как увидим и черты различия между двумя художниками, и притом такие, которые, на мой взгляд, дают Винчи, как научному деятелю, значительный перевес.
Общие черты, которые я хочу наметить на первом плане, касаются как физической и духовной природы двух великих людей, так и внешних обстоятельств их жизни. Различие двух эпох, разделённых трёхсотлетним промежутком, конечно, сказалось на двух биографиях, но и с этой стороны нам представится немало сходства.
Леонардо, как и Гёте, весь свой век был занят всевозможными вопросами знания и искусства, и нет предмета, которому бы он не посвятил внимания с характерным ему жаром и успехом. Тот и другой холодны и индифферентны к вопросам политики. Оба художника относятся скептически к положительной религии, оба склоняются к пантеизму: мистический финал Фауста не помешал Гёте прослыть «великим язычником», и Винчи, несмотря на религиозные сюжеты некоторых его картин, быть может, заслуживал бы того же названия.
Общие черты двух эпох, черты и крупные и мелкие. Там и здесь повседневная жизнь и узкие местные происшествия рисуют на фоне зреющего великого переворота в области идей и общественных отношений. Переворота, который в одном случаи мы называем ренессансом и реформацией, в другом революцией. Там и здесь раздробленная страна, не умеющая сплотится в сильное целое, стоит беззащитною перед мощным внешним врагом. Там и здесь увлечение интеллектуальными интересами, частью искреннее, частью напускное, меценатство магнатов, соревнование различных центров науки и искусства. Там и здесь трезвая научная метода прорывается с борьбою, то через схоластику Средних Веков, то через новейшую схоластику метафизической философии.
Я уже намекнул, что в области научного мышления Винчи представляется более сильным, более многосторонним, чем творец Фауста. Гёте всюду остаётся художником, поэтом, пророком: в этом, но и только в этом его сила в сфере науки. Гениальная интуиция, орлиный взор, с высоты охватывающая сложную группу явлений и в её кажущемся хаосе улавливающий черты закономерности, таков его приём. Дар, драгоценный на первых порах исследования – необходим для всякого крупного научного деятеля. Но один этот приём не исчерпывает научного дела. За первым охватом целого и первым смутным чаянием новой законности должна следовать собственно-научная работа, работа логического расчленения и всяческих испытаний мелькнувшей догадки, причём главным орудием является целенаправленный опыт и математический анализ. Только тогда получается полноправное, истинно-научное освещение предмета.
Гёте не владел этой второй стадией научного дела, он чуждается и боится её по натуре, отрицает её по принципу. Расчленение целого, внимание к деталям, обращение к искусственному опыту, попытка подвести естественное явление под математическую мерку, всё это кажется ему бесплодным и вредным посягательством на цельность и жизненность природы. «Однако явление, один опыт ничего не доказывает, это – звено великой цепи, имеющее значение лишь в общей связи. Физика от математики должна стоять отдельно. Природа немеет на пытке»[6].
Можно бы думать, что таков, по самому складу своей натуры, будет всякий художник, когда он обращается к научному изучению природы. Но именно Леонардо да Винчи представляет нам блестящий пример противоположного, пример, едва ли не единственного в таком масштабе. Первоклассный художник уживается здесь с исследователем, который восхваляет опыт, как единственную основу знания, и признаёт математический анализ необходимым горнилом истинного исследования. По своим взглядом и приёмом, Винчи, гораздо более чем Гёте, человек нового времени, и это тем изумительнее, что он жил за целый век до Френсиса Бекона, Галилея и Декарта, за два века до Ньютона.
Винчи – современник Парацельса, Колумба и Коперника. Первая печатная Библия Гуттенберга является на свет в годы младенчества Леонардо, а открытие Нового Света совпадает с его зрелым возрастом (и совершилось, быть может, не без его влияния). Но знаменитое творение Коперника, перевернувшее прежний взгляд на мир, явилось уже через 24 года по смерти Винчи, а затем ещё 20 лет пройдёт, прежде чем родится Галилей. При жизни Леонардо проблески новой астрономии видим только у Николая Кузанского, который смутно воскрешает древнее учение о движении земли и, снимая традиционную грань между элементным (земным) и астральным, провозглашает афоризм, позже повторённый Паскалем, что вселенная имеет центр повсюду, окружность – нигде.
На этом-то фоне выделяется мощная фигура человека, в котором, как в фокусе, сосредоточилась глухая и мало нам известная работа раннего возрождения науки. Историк Халам называет позднее Винчи «почти сверхъестественным». В речах и действиях его мы забываем эпоху и как бы переносимся на целый век вперёд. Эти речи ещё не могли иметь широкого влияния вокруг, как было с открытием Галилея. Рукописи Леонардо писались для себя, как материалы и программы будущих работ, как наброски исполинской энциклопедии, не доведённой до конца.