Отсутствие демократических свобод и легальной деятельности оппозиционных партий направили все более усиливавшееся недовольство режимом в привычные рамки религиозного протеста. Все более бедневшие люди, прежде всего – низы городского общества (безработные, пауперы и люмпены), разраставшиеся по мере притока разоренных крестьян в города, искали утешения в религии, считая первопричиной своих бед отступления властей от Корана и шариата, наличие в правительстве "плохих" мусульман и т.п. Они стали прислушиваться к сторонникам исламского фундаментализма, которые осуждали привлечение женщин на производство (по их указке фанатики нападали, например, на девушек–работниц завода электронной аппаратуры в Сиди–Бель–Аббесе), отказывались повиноваться женщинам–полицейским, призывали молодежь к "опрощению" и к образу жизни первых мусульман (т.е. жить в палатках в пустыне, носить традиционный кафтан–джеллябу и тюрбан, отпускать бороду, питаться только молоком и финиками). Все эти "братья–мусульмане", к тому же, постоянно устраивали драки с оппонентами, и стычки с полицией, а "сестры–мусульманки" ревностно следили за строгим исполнением женщинами обрядов ислама, соблюдением ими мусульманских традиции в одежде, поведении, воспитании детей. На всю эту волну "исламского бума", особенно высоко поднявшуюся в Алжире к 1980 г., власти ответили усилением официальной пропаганды в пользу ислама, исламизацией высшего образования (все занятия в вузах стали открываться традиционной молитвой), строительством новых мечетей (количество их возросло с 800 в 1962 г. до 5 тыс. в 1982 г.), все более частым обращением к исламу в документах правительства и речах президента7.
Однако обойти исламистов "справа" не удалось. Исламизм был формой протеста против политики ФНО, которая оставалась по сути своей той же. Поэтому исламисты, пользуясь недовольством народа, выдвигали против ФНО все новые аргументы. В какой–то мере им посодействовал и экс–президент Бен Белла. Освобожденный из заключения в 1980 г., он в 1981 г. эмигрировал из Алжира и, вопреки тому, что он говорил и делал, когда был у власти в 1962–1965 гг., развернул критику "однопартийного режима" Шадли, призывая его "переходить к плюрализму" и "учиться демократии". Вместе с тем лейтмотивом обвинений Бен Беллы в адрес правительства стала оценка руководителей ФНО как "плохих мусульман", что совпадало и с точкой зрения исламистов. Созданное Бен Беллой в 1964 г. среди алжирских эмигрантов в Европе Движение за демократию в Алжире (ДДА) стало одной из групп сопротивления политике ФНО8.
Другой силой этого сопротивления явилось движение берберистов. Официально в Алжире берберов (т.е. говорящих по–берберски и не знающих арабского) – около 18%. На деле, вместе с двуязычными (т.е. знающими и арабский, и берберский) их гораздо больше, по некоторым данным – до 30%. Часть их (горцы шавийя в области Аурес, сектанты мзабиты из северной Сахары) застыли во многом на уровне патриархальной клановости и полусредневековых традиционно–конфессиональных структур. Но наиболее значительная группа берберов – кабилы – занимают видное место среди буржуазии, интеллигенции и бюрократии, среди лиц, получивших образование во Франции (или на французском языке в Алжире, Тунисе, Марокко, Бельгии, Канаде, Швейцарии), а также – составляют большинство среди постоянно проживающих в Европе алжирцев, нередко – женатых на европейских женщинах и испытавших сильное влияние всего европейского. Именно кабилы всегда, еще до 1962 года, сопротивлялись внедрению в идеологию алжирского национализма исламского фанатизма, предпочитая либо светские формы французского либерализма, либо алжирский (а не арабский) революционный национализм, либо марксизм. Исламисты считали все это "импортными идеологиями" и нередко третировали свободомыслящих кабилов, как "берберо–материалистов"9.
Лидеры берберов, в том числе – вожди ФНО, всегда выступали против панарабизма и насильственной арабизации. Даже не отрицая своей принадлежности к арабо–исламской цивилизации, они все же соглашались признать себя алжирцами, но не арабами. За это их и при Бен Белле, и при Бумедьене, и при Шадли обвиняли в "кабильском регионализме" и "берберитюде". Поэтому когда Шадли начал усиленно проповедовать арабизацию культурной и политической жизни Алжира (за которой скрывалось стремление заменить старых чиновников с французскими дипломами, главным образом кабилов, послушными президенту молодыми обладателями арабских дипломов, главным образом – провинциалами из арабской "глубинки"), это вызвало резкое противодействие берберов, демонстрации протеста, забастовки и митинги, эмиграцию наиболее видных берберов (например, известного писателя Мулуда Маммери, ранее возглавлявшего закрытую в Алжирском университете кафедру берберского языка и культуры). В свою очередь исламисты и наиболее ретивые сторонники арабизации обвиняли берберистов в "атеизме" и предательстве, что, по их мнению, выразилось в отстаивании берберами позиций французского языка в Алжире, где он играет роль языка–посредника (подобно английскому в Индии). В центре Кабилии Тизи–Узу в апреле 1980 г. на этой почве даже произошли беспорядки, сопровождавшиеся вооруженными столкновениями и созданием Комитета защиты прав культуры10.
Политика сталкивания берберистов и исламистов проводилась Шадли в течение всех 80–x годов, но в конце концов себя не оправдала. На ней грели руки лишь региональные группы буржуазии Тизи–Узу и Орана11. Экономические, социальные и психологические причины дискредитации режима так и не были поняты ни Шадли, ни его окружением. Именно эти причины (а вовсе не агитация исламистов, берберистов или еще кого–нибудь, каковая была следствием, а не причиной) наиболее ярко проявились во время событий 4–5 октября 1988 года, когда трудовой конфликт на одном из предприятий в пригороде столицы вылился в массовые беспорядки в главных городах. Безработные и учащаяся молодежь (гораздо меньше – молодые рабочие) крушили все, что им попадалось под руку, но в первую очередь – магазины и официальные учреждения. Ответ армии и полиции был крайне жесток, при подавлении мятежных выступлении было убито до 1 тыс. человек12.
Однако власти, в том числе господствовавшая в стране элита армии, извлекли из октябрьских событий уроки, тем более, что в стране резко усилилось влияние действовавшей с 1966 г. в подполье марксистской Партии социалистического авангарда (ПСА). Массовые аресты ее актива в октябре 1988 года лишь подлили масла в огонь. И власти не могли оставлять без внимания требования " демократического решения" и "политического плюрализма", содержавшиеся в тысячах листовок ПСА, распространенных 9–10 октября по всему Алжиру. Оживились и сторонники реформ в руководстве ФНО, которых поддержал сам Шадли, выступивший за "либерализацию" режима и фактическую отмену однопартийного строя уже в ноябре 1988 года (на 6–м съезде ФНО). Так началась "алжирская политическая весна", во многом напоминавшая перестройку в СССР13.
Новая конституция, всенародно утвержденная в марте 1989 г., открыла путь к демократизации политической жизни. Этим воспользовались все оппозиционные силы, в том числе берберисты, создавшие Объединение за культуру и демократию (ОКД) занявшее, по их словам, место "левее исламистов, и правее ПСА". Но во многом ОКД ориентировалось вначале на Фронт социалистических сил (ФСС), возникший еще в 1963 г. и с тех пор действовавший в подполье под руководством Хосина Айт Ахмеда. В целом в Алжире примерно за год возникло или легализировалось около трех десятков партии, включая четыре исламистские, наиболее мощной из которых стал образованный 10 марта 1989 г. в мечети Бен Бадиса (г. Алжир) Исламский фронт спасения (ИФС) во главе с профессором психологии Аббаси Мадани и проповедником Али Бенхаджем.
Быстрому росту популярности ИФС способствовала колоритная фигура шейха Мадани, узника французских тюрем 1955–1962 гг., получившего классическое мусульманское образование в Алжире и светское философское – в Англии, знатока не только Корана, шариата и сочинений Бен Бадиса, но и Адама Смита, Гегеля, Декарта, Прудона, Маркса и Макса Вебера. "Мы хотим, – говорил он – создания в Алжире исламского государства, далекого от коммунистического Востока и капиталистического Запада". Справедливости ради надо отметить, что ИФС, как и Лига исламского призыва (ЛИП) шейха Сахнуна, а также возникшее позже Движение исламского общества (сокращенно Хамас, от арабского названия "харакат муджтамаа исламийя") Махфуда Нахнаха, другие исламские партии – "Умма" (Община), "Рабита" (Связь), имели возможность, по наблюдению французского исламоведа Оливье Руа, использовать "люмпенизацию интеллигенции", т.е. окончание вузов (не говоря уже об отсеявшихся в ходе учебы или не сумевших поступить) "новой категорией воспитанников, плохо знавших и язык (арабский – P.Л.), и другие предметы, но противостоявших офранцуженной элите. Исламизация стала таким образом "почти автоматическим способом выдвижения арабизированных элит"14.
Таким образом, ИФС (гораздо меньше – прочие исламисты) смог использовать то, что пытался, но непоследовательно и нерешительно, делать Шадли (сам, кстати, плохо знавший арабский литературный язык и вообще бывший малообразованным человеком). Язык и религия стали в Алжире орудиями и в социокультурной, и в политической борьбе, особенно если противостояли друг другу молодежь и старики, арабы и берберы, бедные и богатые. Все эти противоречия и коллизии, остававшиеся скрытыми или малозаметными под прессом унитарной идеологии однопартийного режима, ярко вспыхнули в условиях многоцветья и многоголосья "политической весны".