Выходец из этрусского аристократического рода, потомок лукумонов, Меценат был другом Августа и его добрым гением. Только он мог подсказать императору выход из политической ситуации, запутанной, как мифический лабиринт. Покидая столицу империи, Август оставлял Рим на этого человека, не занимавшего никогда никакой выборной должности. Меценату подчинялись консулы и сенат. И это лишний раз характеризует принципат не как «восстановленную республику», как официально объявил Август, а как режим личной власти. Никто не знает о чем совещались Август и Меценат за толстыми стенами дворца на Палатине. Обнародована лишь одна их беседа, состоявшаяся в повозке на пути в амфитеатр. Ее свидетелем оказался поэт Гораций. Предвкушая предстоящее зрелище, Август и Меценат спорили, кто победит, Галл или Самнит? Кто кого? И к тому же, Горацию удалось увидеть, как десятки тысяч зрителей в том же амфитеатре на правом берегу Тибра, на Ватикане, стоя приветствовали простого римского всадника Мецената, впервые после выздоровления показавшегося римскому народу.
В историческом труде Диона Кассия (конец II – начало III века н.э.) описана беседа Октавиана с его советниками Агриппой и Меценатом. Агриппа предлагает победителю в гражданских войнах восстановить республику. Меценат же советует установить монархический способ правления, доказывая его преимущество. Октавиан, как известно, принял сторону Мецената, хотя внешне сохранил форму республики и царем себя не объявил.
Трудно было найти в Риме двух столь различных по характеру людей, как Август и Меценат. Первый из них - сдержанный, с непроницаемым взглядом, осторожный, в начале своего пути выбравший маску и носивший ее всю жизнь. Второй – шумный, оживленный, всегда окруженный людьми и выделяющийся среди них. Столь же разительно они отличались внешне. Август – в трех туниках даже летом, «чтобы не продуло», с тогой старинного покроя поверх них. Меценат – в одной «распущенной» (т.е. неподпоясанной) тунике даже на форуме, но чаще в пурпурной тоге, как в царской мантии. И всегда в сандалиях с серебряными пряжками, с золотыми кольцами на многих пальцах. Можно было даже принять Мецената за царя, а его спутника, величайшего из земных владык, за секретаря или слугу. Дом Августа на Палатине, не выделявшейся размерами, был декорацией строго продуманного политического зрелища. Меценат занимал дворец на Эсквилине, откуда открывался вид на весь город и на Альбанские холмы, виднеющиеся на горизонте.
3.2 Агриппа
Мецената, умершего в 9 г. до н.э., можно было бы назвать головой Августа, правой же его могучей рукой был римский всадник Марк Випсаний Агриппа, соученик Октавия сначала по школе риторов в Аполлонии, а затем его спутник в Испании. Когда в Аполлонии достигла весть о гибели Цезаря и назначении Гая Октавия его главным наследником, мать будущего Августа (племянница Цезаря) и отчим юноши были единодушны в том, что Октавию в Риме делать нечего. Но юный Агриппа думал иначе, и Октавий, прислушавшись к совету друга, от наследства отказываться не стал. Сопровождаемый Агриппой и набранным им небольшим воинским отрядом, Октавий отправился в Рим, чтобы стать там Октавианом, а затем Августом. И именно с этого времени Агриппе поручалось руководство всеми военными операциями, а плодами его побед пользовался Август.
Август доверил Агриппе и то, что может быть названо «монументальной пропагандой». Агриппа воздвиг в Риме первые публичные термы. Они были сооружены за три года до битвы при Акции, как своего рода предвестие будущей политики «хлеба и зрелищ». Плебеям, мужчинам и женщинам, раздавались тессеры на посещение терм и банные принадлежности. Агриппа также воздвиг «храм всех богов» - Пантеон, впоследствии перестроенный Адрианом, но сохранивший имя первого строителя.
Агриппе Август доверял, как самому себе. Во время тяжкой болезни в 23 года он передал ему свое кольцо с печатью, чем оскорбил родного племянника Клавдия Марцелла. После этого Агриппа вынужден был отправиться на Восток в качестве наместника. В 21 год Агриппа получает высшую военную власть в империи и командование над войсками западных провинций. Одновременно Август вводит Агриппу в свою семью, отдав ему в жены дочь Юлию. Сыновья Агриппы должны были наследовать Августу, если бы не их странная гибель.
4.РИМ И ИМПЕРИЯ ПРИ БЛИЖАЙШИХ ПРЕЕМНИКАХ АВГУСТА
4.1 Наследники
Более полувека после Августа во главе Рима и империи стояли его преемники, вначале еще пытавшиеся следовать «заветам» принцепса. Но вскоре в ходе нараставших в обществе противоречий спали те завесы, которыми Август искусно скрывал сущность своей власти, и она пристала тем, чем была с самого начала, - монархией, опирающейся на легионы и преториальную гвардию. И не только проницательным умом, но и мало-мальски разбиравшимся в политике людям стало ясно, что, отказываясь от титула и атрибутов царской власти, Август заложил в Риме основы единоличного режима. Наследниками Августа стали те, кто был предназначен быть ими в силу родства, а не каких либо заслуг или талантов. Они выросли в обстановке лжи и нескончаемых интриг при дворе монарха, видя как их мать и бабка Ливия, одна из самых страшных женщин в мировой истории, с которой даже Август разговаривал по заранее заготовленному конспекту, пробивала им дорогу к власти. Они официально назывались Юлиями-Клавдиями и «Цезарями», а фактически были потомками и наследниками Ливии.
4.2 Лицемер. Безумец. Антикварий. Кровавый фигляр
Время в Риме отмерялось по правлениям консулов; но фактически судьба города на семи холмах и огромной империи была в руках сменявших друг друга принцепсов. Монеты с портретными изображениями расходились по всему кругу земель и как бы становились его лицом.
Тиберия назначил своим преемником умирающий Август. И еще не дождавшись его кончины, наследник выделил преторианцам места для охраны порядка и назвал пароль. Но в сенате в полном соответствии с усвоенными со временем Августа правилами игры, была разыграна постыдная комедия отказа от власти. Сенаторы умоляли Тиберия принять бразды правления, а он отказывался, пока кто-то не выдержав, не воскликнул: «Пусть правит или уходит!» И тогда тот «словно против воли с горькими жалобами на возлагаемое на себя тягостное бремя, но принял власть».
В первые годы правления он демонстрировал полное почтение к отцам-сенаторам, а перед назначаемыми им самим консулами вставал с места и уступал им дорогу. Он любил повторять, что хороший принцепс должен быть «слугой сенату, порой всему народу, а подчас – и отдельным гражданам», но отменил народные собрания за ненадобностью. Когда сенаторы в порыве преданности предложили переименовать сентябрь в «тиберий», он тотчас отверг этот почет. Не посчитался он и с их готовностью карать проявления непочтительности и злословия в его адрес, заявив, что «в свободном государстве должны быть свободны и мысль, и язык», но в первый же год правления возобновил действие вышедшего из употребления закона об оскорблении величия римского народа, превратив его в закон об оскорблении собственной персоны и членов его семьи, в инструмент террора. По мере усиления власти Тиберия закон об оскорблении величия стал применяться все шире и шире, карая не только за какую-либо неуместную шутку, но и за порку раба вблизи статуи императора или уплату монетой с его изображением в каком-либо отхожем месте.
Тиберия еще в какой-то мере сдерживал страх перед местью со стороны родственников казненных, пока он находился в Риме, но после его бегства в 26 г. на остров Капри опасность нависла едва ли не над каждым, кто выделялся умом или богатством. После попытки префекта преторианцев Сеяна захватить власть Тиберий вообще никому не доверял и в течение 9 месяцев не решался покинуть свою крепость, откуда он руководил расправой.
Смерть Тиберия встречена в Риме ликованием. Город наполнился толпами, орущими: «Тиберия в Тибр!» - это было связано не с гонениями на сенаторов, а с его скаредностью, с прекращением хлебных раздач и устройства зрелищ. Появившийся в Риме вместе с телом принцепса юный Гай Цезарь, назначенный на Капри наследником совместно с несовершеннолетним внуком Тиберия, был по настоянию ворвавшейся в сенат возбужденной толпы утвержден единоличным принцепсом.
Новый владыка Рима, внук Августа Гай Цезарь, выросший в лагере своего отца Германика, еще ребенком приучился к солдатской службе и носил миниатюрную солдатскую обувь, давшую ему прозвище «Калигула». Он правил с 37 по 41 г., запомнился римлянам своим произволом, разорительными для казны излишествами, поведением, обладающим внешними симптомами психического заболевания. Но болезнь, которой страдал сын Германика, была не шизофренией, а эпидемией, порождаемой вседозволенностью, атмосферой сервилизма. Жертвой Калигулы стали те, по чьим спинам он, как по лестнице, пробрался к власти, кто помнил его еще младенцем, кто видел в нем бога. Подсчитано, что за первых неполных месяца после его прихода к власти от радости римляне закололи 160 тысяч жертвенных животных, а когда Калигула простудился, ночами скорбные толпы окружали Палатин, в готовности отдать себя в жертву за его выздоровление. Так, очень скоро, по словам его биографа, «Калигула убедился, что он превыше и принцепсов и царей, и распорядился привезти из Греции изображения богов, прославленные почитанием и искусством, в их числе даже Зевса Олимпийского, снять их головы и заменить своими».
Снятие голов стало с тех пор любимым времяпрепровождением императора. Он приказывал обезглавливать прямо во дворце. Тестю Силану была оказана милость перерезать себе горло самому бритвой. На пирах он долго вглядывался в своих гостей, а затем внезапно начинал хохотать, и на вопрос о причинах хохота отвечал: «Стоит мне кивнуть – и тебе отрубят голову».