Трагедия состояла и в том, что убеждать И.В. Сталина принять решительные действия было некому. Репрессии не только уничтожили цвет Красной Армии, но и запугали многих начальников. Разгул культа личности в стране – вторая причина бездействия,тоже лежащая на совести И.В. Сталина. Обстановка всепроникающего страха перед репрессивной машиной буквально парализовала наших офицеров и солдат. Она резко ограничила их право на личную инициативу, доверие друг к другу. Каждый оставшийся командир боялся быть репрессированным следующим. Из-за этого они старались угодить начальству, часто во вред своим, более правильным суждениям. С мнением И.В. Сталина соглашались без возражений. Например, Ф.И. Голиков в разговоре с В.А. Анфиловым, на вопрос последнего, почему в записке от 20-го марта начальник ГРУ отрицал свои доводы о возможности нападения А. Гитлера, данные там же, ответил: « … я ему подчинялся, докладывал и боялся его. У него сложилось мнение, что пока А. Гитлер не закончит войну с Англией, на нас не нападет. Мы, зная его характер, подстраивали свои заключения под его точку зрения…!»
Утром 22 июня в Москве как будто все обычно. День обещал быть ярким и безоблачным. В 6 утра заговорило радио. Москва передавала веселые песни, затем – урок утренней гимнастики. В газетах обсуждались насущные дела.
В полдень 22 июня московское радио, наконец, нарушило свое мирное вещание. И.В. Сталин отказался выступить по радио с обращением к стране. В.М. Молотов сказал притихшим огромным толпам, собравшимся у тарелок громкоговорителей: «Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу и без объявления войны германские войска напали на нашу страну». Свое выступление В.М. Молотов завершил словами, которые отозвались в миллионах сердец. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».
Так гражданское население узнало, что началась война. Реакция на такое заявление была примерно одинаковой у всего народа. Вот воспоминания некоторых людей.
Русский писатель и философ А. Зиновьев рассказывает: «Войны ждали с минуты на минуту, но когда она началась, она разразилась как гром среди ясного неба. Все были растеряны. Куда-то исчезла вся командная машина, и командовать людьми стало некому. Мы были предоставлены сами себе в этом паническом хаосе».
Для русского писателя Б. Васильева этот день был другим: «Мы со школьными друзьями сидели на крыльце у школы. Вышел из дверей школы бывший директор Николай Григорьевич. Лицо его было серым. Он сказал тихим голосом: «Война, мальчики…». Мы заорали «Ура!» Из четверых оравших мальчишек в живых остался я один…».
В своих мемуарах Константин Симонов писал: «В то утро, когда началась война, чувство потрясенности у меня было, разумеется, как и у всех, но ощущение внезапности отсутствовало». Позже, он напишет своё знаменитое произведение «Живые и Мертвые», в котором в первых же строчках выразит свои чувства: «Первый день войны застал семью Синцовых врасплох, как и миллионы других семей. Казалось бы, все давно ждали войны, и все-таки в последнюю минуту она обрушилась как снег на голову…».
* * *
Итак, к началу военных действий войска не были массово подтянуты к границе, не была произведена маскировка аэродромов, да и постройка многих укреплений находилась только на начальной стадии. Зашифрованная телеграмма, отправленная в 22 июня в 0.30 ночи, пришла в войска только в 2.30 ночи. Так как на расшифровку телеграммы надо было около 2– 3 часов, до некоторых частей она дошла только с началом боевых действий. Приготовления к отражению атаки занимали не менее 6 – 9 часов. А в результате войскам предоставлялось лишь 30 минут, а то и меньше. Следовательно, несмотря ни на какие сообщения, советские войска были застигнуты врасплох. Солдаты находились в казармах, многие летчики и командиры отдыхали с семьями, так как день 22 июня 1941 года назначили выходным после военных сборов.
Вот что рассказывает о предвоенном дне заслуженный летчик испытатель Василий Павлов: «Три месяца мы сидели там по первой боевой готовности, спали прямо под самолетами – и вдруг в субботу 21 июня нам объявляют: завтра – выходной день. Сняли боевое дежурство, все зачехлили, оставили только три самолета – дежурное звено. И так не только в нашем полку, а по всей границе всем разом дали выходной день. В последствии в субботу же все разбрелись, кто куда. Нас человек пять пошло выпить…»
В 4 часа по московскому времени 22 июня 1941 года вражеская авиация нанесла первоначальный удар на глубину свыше 400 километров. Немецкая авиация бомбардировала районы расположения войск. С целью нарушить управление войсками, бомбились штабы и линии связи. Уже после первого налета немецких бомбардировщиков был нанесен не только колоссальный урон материальной части, но и нарушено управление военно-воздушными силами приграничных округов. В результате этого советские летчики не смогли нанести контрудар по немецким аэродромам. Кроме того, нарком обороны около 5 часов утра запретил летчикам пересекать границу.
Солдат А.В. Сорокин вспоминает: «22 июня проснулись в 3 часа утра (по московскому времени в 4) от страшного грохота. На построении комиссар полка заявил, что это провокация немцев. Ближе к обеду командиры внесли ясность, сказав, что началась война с Германией».
Одновременно с налетами авиации началась артподготовка на глубину до 25 километров. Она, за редким исключением, была довольно короткой. «22 июня в 4 часа утра немцы начали артподготовку, - рассказывает В.М.Алексеев, солдат погранично-танковых войск. - Продолжалась она минут 40, после чего послышался приближающийся лязг танковых гусениц. В это же время от начальства был получен приказ: «Не стрелять! Это провокация!» Комиссар батальона внезапно решил провести собрание личного состава, чтобы разъяснить линию партии, но был убит выстрелом немецкого снайпера. После этого комбат взял на себя ответственность и приказал открыть огонь».
Как видно, директива ввела в замешательство некоторые части и не предупредила о возможном вторжении, не выполнив своё основное предназначение.
Уверенность И.В. Сталина, что нападение Германии – провокация, сковывала действия советских военачальников и солдат довольно долго. И.В. Болдин, заместитель командующего Западным фронтом, вспоминает: «Внимательно выслушав моё сообщение о том, что немецкие самолеты расстреливают с бреющего полета советские войска и мирное население, маршал С.К. Тимошенко говорит: «Товарищ Болдин, никаких действий без нашего ведома не начинать. Иосиф Виссарионович считает, что это провокация». В ответ Болдин настаивал на немедленном применении артиллерии, особенно зенитной и механизированных частей, но приказ остался прежним: «Никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на 60 километров».
Аналогичные донесения заставили Г.К. Жукова и С.К. Тимошенко направиться к И.В. Сталину докладывать, что это война, а не провокация. Вождь был бледен и сидел за столом у себя в кабинете. Но, по свидетельству Г.К. Жукова, даже их доклад не сразу подействовал на него. И лишь после того, как Шуленбург зачитал В.М. Молотову текст Германской декларации о вступлении в войну с СССР, а В.М. Молотов в свою очередь сообщил о нем И.В. Сталину, Иосиф Виссарионович наконец-то разрешил отдать приказ о начале боевых действий. По свидетельству Г.К. Жукова, когда В.М. Молотов доложил И.В. Сталину о начале войны, тот молча опустился на стул и глубоко задумался.
Сообщение В.М. Молотова потрясло И.В. Сталина. Он понял, что А. Гитлер обвел его вокруг пальца. Ему стало стыдно за своё упрямство и веру в дружеские намерения Германии. Он был просто шокирован тем, что началась война и не мог скрыть своего страха. Вот что пишет в своих мемуарах Георгий Константинович Жуков: «В первые часы И.В. Сталин был растерян. Но вскоре он вошел в норму и работал с большой энергией, правда, проявляя излишнюю нервозность, нередко выводившую нас из рабочего состояния». К сожалению, словам Г.К. Жукова сложно доверять, так как книга его воспоминаний была издана в СССР и, следовательно, прошла жесткую цензуру. А Н.С. Хрущев по-другому излагает события. В своей книге, изданной в США, он передает слова Л.П.Берии: «У Сталина собрались члены Политбюро. Сталин морально был совершенно подавлен и сделал такое заявление: "Началась война, она развивается катастрофически. Ленин оставил нам пролетарское Советское государство, а мы его про... Буквально так и выразился. "Я, - говорит, - отказываюсь от руководства". Тут мы стали его убеждать, что у нас огромная страна, что мы имеем возможность организоваться, мобилизовать промышленность и людей, призвать их к борьбе, одним словом, сделать все, чтобы поднять народ против Гитлера. Сталин тут вроде бы немного пришел в себя. Распределили мы, кто, за что возьмется по организации обороны, военной промышленности и прочего». Но и к этим словам надо относиться с опаской, потому что Н.С. Хрущев любил приукрашивать события.