Европейцев восхищали в XVI–XVII вв. изобилие, роскошь и могущество Востока, а сама Европа казалась им тогда гораздо более бедной и отсталой частью света. Особенно низок был уровень материального производства, прежде всего промышленного. В расчете на душу населения он был меньше, чем на Востоке. Всего на Европу (без России) тогда приходилось 16% всего населения земли (68 млн. чел.) и 18% мирового промышленного производства. И хотя по приросту населения XVI в. Европа уступала Азии (25% против 35%), бедность и недоедание были уделом гораздо большей доли ее населения, чем на Востоке того времени.
Лишь на юге Европы, в связанных с Востоком странах Средиземноморья, экономическое и социальное положение было намного лучше, особенно таких итальянских городов-республик, как Венеция, Генуя, Флоренция, Пиза, Амальфи, Ливорно, в значительной степени благодаря постоянной торговле, хозяйственным, культурным и прочим связям с Ближним Востоком и Северной Африкой. В этих городах происходил не только обмен товарами со странами Востока, где почти все эти города и их купцы имели свои склады, фактории, представительства, давние деловые связи. Происходил также обмен опытом и информацией, взаимные знакомство и учеба, освоение приемов и методов, мастерства и технологии. Тем более, что еще со времен раннего средневековья, особенно с эпохи крестовых походов, в средиземноморских странах Европы жили представители народов Востока. Это были колонии мусульманских купцов в Неаполе и Марселе, военнопленные, занятые на различных работах, например в Провансе, арабские врачи, ювелиры, ремесленники, архитекторы. Наконец, это могли быть наемники и рабы.
Работорговля процветала в феодальной Европе, особенно в зоне Средиземноморья. В частности, в Италии почти не было зажиточного семейства, не имевшего в услужении рабов или рабынь с Востока в XVI–XVII вв. В былые времена стимулировавшаяся Византией работорговля в последующие века всячески поощрялась, с одной стороны, мусульманскими корсарами Магриба и османскими «гази» (борцами за веру), оспаривавшими у Испании гегемонию в Средиземноморье, а с другой стороны – генуэзскими и венецианскими торговцами, служившими королю Испании каталонскими и сицилийскими пиратами, а также мальтийскими рыцарями, контролировавшими центральную зону Средиземноморья. Среди рабов в Европе преобладали арабы, африканцы, тюрки, славяне, греки.
2. Социальные предпосылки колониализма
Испания, успешно совершившая реконкисту в XV в. и по инерции стремившаяся продолжить ее за пределами Иберииского полуострова, служит убедительным доказательством (от противного) прямой зависимости процветания средиземноморской Европы того времени от связей с Востоком. В упоении побед и завоеваний, которые превратили владения испанских королей в «империю вечного солнца» от Пиренеев до Филиппин, ослепленные блеском военного и политического могущества своей поистине всемирной державы, испанцы гордились достижениями культуры и искусства действительно «золотого» в этом отношении для страны XVI в. Но они при этом как-то подзабыли, что значительная часть их экономического, социального и духовного богатства того времени унаследована от почти восьмивекового процветания арабо-ислам-ской цивилизации страны Аль-Андалус, как называли на Востоке Ибирийский полуостров. Это обстоятельство тогда не только не осознавалось, но и отрицалось, а оставшиеся в Испании мавры, прямые наследники цивилизации Аль-Анда-луса, всячески преследовались и либо изгонялись, либо принудительно крестились, превращаясь в морисков. Принятые еще в XV в. «Статуты о чистоте крови» практически закрывали морискам, как и другим новообращённым христианам, перспективу какой-либо государственной или иной общественной карьеры. Поэтому они, сосредоточив свои усилия в сфере экономики, Сыграли в ней весьма серьезную, вплоть до наших дней не оцененную по достоинству роль.
Именно благодаря им в стране процветали в XVI в. ремесла, торговля и мануфактурное производство, прежде всего выделка шелка, шерсти и сукна, изготовление тростникового сахара и керамики, оливкового масла, изделий из колеи, являющихся важными статьями испанского экспорта. В городах Мориски составляли заметную (кое-где основную) часть садоводов, булочников, мясников, ткачей, портных, кузнецов, строителей, в деревнях – пчеловодов, скотоводов, ирригаторов, в прибрежных зонах – моряков, рыбаков. Среди них было немало землевладельцев, причем умело хозяйствовавших в отличие от испанских дворян, чьи земли часто были заброшены или запущены ввиду постоянной занятости хозяев на войне или государственной службе. Зажиточные коммерсанты, фабриканты, ювелиры, судовладельцы из морисков часто наживали значительные капиталы, торгуя с Италией или же успешно конкурируя с купцами Германии и Нидерландов. Последние, наводняя страну дешевыми и более качественными товарами, практически вытеснили с внутреннего рынка слабую испанскую буржуазию, ушедшую в торговлю (в том числе землей) и финансы, но главным образом стремившуюся приобрести за деньги дворянские титулы, после чего обычно она утрачивала интерес к предпринимательству. Мориски были лишены подобной перспективы. Поэтому они делали, что могли, чтобы устоять в конкуренции, прежде всего в сфере производства. Для этого они опирались на сложившиеся в их среде еще до торжества реконкисты вековые навыки и методы работы, а также – на сплоченность и организованность своих общин. Помогала им и слава мастеров своего дела, ибо именно среди них работали лучшие в стране часовщики, слесари, столяры, сапожники, оружейники. Известно было, что производительность труда морисков была в 4 раза выше средней по стране.
В полной мере их роль в экономике выявилась после их изгнания в 1609–1614 гг., когда страна лишилась наиболее активной и квалифицированной части населения, когда закрылись почти все мануфактуры, прекратился экспорт шелка, шерсти, сукна, керамики, тростникового сахара, пришли в упадок ирригация, ювелирное дело, декоративное и гончарное искусство, даже металлообработка (после отъезда 5 тыс. мастеров-морисков). Была парализована торговля многих городов, сократилось производство зерна, риса и олив, зарастали поля. Разрушались брошенные дома. В некоторых районах жизнь возобновилась лишь через 100–200 лет.
Пример Испании демонстрирует как болезненно, тяжело и местами катастрофично переживали европейские страны Средиземноморья разрыв привычных традиционных связей с Востоком. Но разрыв этот был неизбежен. Европейское Средиземноморье, поддерживая постоянные контакты с Востоком, все же гораздо теснее, плотнее и всестороннее, гораздо более неразрывными узами было связано с Западом, причем не только географически, экономически, политически и этнически, но также в религиозном, социокультурном и, что важнее всего, цивилизационном отношении. Французское, фламандское и германское (вернее австро-германское) присутствие в Италии и Испании, как и испанское в Италии, а итальянское – во Франции, насчитывало многие века и, конечно, превосходило восточные влияния. Более того, католицизм, сплачивавший всю Европу до XVI в. и остававшийся и далее самым мощным духовно-идеологическим фактором ее противопоставления Востоку, стал еще более агрессивным и нетерпимым в XVI–XVIIbb. перед лицом угрожавшего его господству протестантизма. В Испании, Португалии (вошедшей, к тому же, в 1580–1640 гг. в состав Испании), на юге Италии и многих островах Средиземноморья, присоединенных к Испании, накал религиозных страстей увеличивался также многократно ситуацией военно-политического противостояния Испании (а фактически, всемирной империи) Габсбургов и Османской империи в борьбе за гегемонию в Средиземноморье.
Сторонники цивилизационного подхода считают, что в течение XVI–XIX вв. Запад постепенно восторжествовал над Востоком вопреки богатству последнего, большей численности его населения и большей его обеспеченности материальными ресурсами, но благодаря, прежде всего, исключительному динамизму и свободе западного человека, который в данном контексте представлен как «самостоятельный и независимый индивид, обладавший личными правами и привилегиями». Упоминается также «христианская идея богочеловечности», требующая от каждого «бесконечного самосовершенствования», что «в сочетании с вековыми традициями частной собственности… способствовало созданию социальных и ментальных структур, обладавших огромным потенциалом саморазвития». А вот «Восток был неподвижен». Здесь «преобладание общего начала над частным, коллектива над личностью предопределяли инерционность жизни и мысли… Верность прошлому, прежде всего заветам великих предков, открывших законы правильной жизни, доминировала в системе восточных ценностей».
Во всем этом очень много правды. Но это – не вся правда. Так ли уж свободен и самостоятелен был человек Запада в XVI–XVII вв., в эпоху полного его подчинения церкви, сеньору, монаху? Да, конечно, у дворянства были «личные права и привилегии», но никакому особому социальному «динамизму» они не способствовали, ибо понимались именно как право не работать, не заниматься «презренным» сельским или ремесленным трудом, каковой оставался печальной «привилегией» бесправного большинства, никаким стимулом, кроме страха умереть с голоду или, в лучшем Случае, бескорыстного побуждения к творчеству, к данному труду не поощряемого. Что же касается наиболее просвещенной части дворянства и других слоев общества, которые иногда и в средние века вспоминали о естественных для человека раауме, правах и свободе, то они даже в XVI–XVII вв. обычно терпели поражение в борьбе с господством духовенства, незыблемой феодальной иерархией и властью короля, а также – религиозным фанатизмом невежественной черни, заменявшим в те времена общественное мнение. Пытки, казни, суды и костры инквизиции тогда определяли лицо Европы, за исключением, может быть, Голландии и Англии, превратившихся в XVI–XVII вв. в оплоты протестантизма, протестантской этики и постепенно внедрявшихся в местное общество экономических и, в меньшей степени, прочих свобод. Но не стоит забывать о том, что и у протестантов в то время суды, костры и расправы с инакомыслящими были обычным делом и вытекали из органично присущего человеку Запада той эпохи религиозного сознания и мышления религиозными категориями.