Накануне подхода частей Красной армии в Новониколаевске вспыхивает восстание Барабинского полка и других частей гарнизона с целью создания в Сибири левоэсеровского правительства и заключения мира с Советской Россией. Выступление было подавлено. Многие участники, в том числе 32 офицера, восставшего гарнизона разделили участь других заключенных местной тюрьмы, расстреляны частями отступавшей белой армии.
14 декабря 1919 г. в город вступает Красная армия. Власть переходит к революционному комитету, рабочим г. Новониколаевска. [10]
3. Ленинское понимание революционной психологии
Мы уже знаем, что Ленин интересовался явлениями общественной психологии только как революционер и во имя задач революции. Именно поэтому в поле его зрения находились преимущественно и даже почти исключительно те социально-психологические явления, которые относятся к группе изменчивых, динамических и которые чаще всего охватывают термином “настроения”, а не другая группа — относительно устойчивые, которые называют “психическим складом”, или “характером”, той или иной классовой, профессиональной, этнической и всякой иной общности. Наука о социальной психологии не проводит пропасти между этими двумя группами явлений. Но она все же проводит между ними относительное различие.
В сочинениях В.И. Ленина, если прочесть их насквозь, мы встречаем многие десятки случаев употребления слова “настроение”. В дополнение к тому, что уже цитировалось выше, упомянем, например, что еще в 1895 г. Ленин прибегал к этому понятию, в связи со своей поездкой в Орехово-Зуево: “Раскол народа на рабочих и буржуа — самый резкий. Рабочие настроены поэтому довольно оппозиционно…” Если свести вместе все употребления Лениным слова “настроения”, получится изрядная пачка. Оно действительно ведущее в его социальной психологии.
Но неверно было бы, разумеется, сводить дело к тому или иному термину. У Ленина есть и другие многократно используемые слова, например “инстинкт” (классовый инстинкт, революционный инстинкт). Этот термин употребляется в значении, очень близком к “стихийности” — термину, который тоже очень широко представлен в ленинских высказываниях. Рядом с ними нельзя не упомянуть используемые Лениным понятия “чутье”, “чувства”, “энергия”, “страсть”, “энтузиазм”, а также “усталость”, “гнев”, “ненависть”, “апатия” и другие подобные.
“Рабочий класс инстинктивно, стихийно социал-демократичен…”. “…Период накопления революционной энергии…”. “…Волна общественного возбуждения…”. “…Поднимутся сотни тысяч рабочих, не забывших “мирного” девятого января и страстно жаждущих вооруженного девятого января”. “Сами рабочие стихийно ведут именно такую линию. Они слишком страстно переживали великую октябрьскую и декабрьскую борьбу”. Монархические иллюзии крестьянства “нередко парализовали его энергию… порождали пустую мечтательность о „божьей земле"…”. “…При несознательных, сонных, нерешительных массах никакие изменения к лучшему невозможны… Без заинтересованности, сознательности, бодрости, действенности, решительности, самостоятельности масс абсолютно ничего ни в той, ни в другой области сделано быть не может”. “Сонный мещанский дух, который частенько господствовал прежде в некоторых рабочих союзах Швейцарии, исчезает и заменяется боевым настроением… Рабочие держались дружно”. “Общее, выливающееся через край недовольство масс, возбуждение их против буржуазии ж ее правительства”. “Озлобление масс, вследствие возобновившейся грабительской войны, естественно возросло еще быстрее и сильнее”. “Нельзя вести массы на грабительскую войну в силу* тайных договоров и надеяться на их энтузиазм… И нельзя вызвать героизма в массах, не разрывая с империализмом…”. “Народ не может и не будет терпеливой пассивно ждать…”. “Есть признаки роста апатии и равнодушия. Это понятно. Это означает не упадок революции, как кричат кадеты и их подголоски, а упадок веры в резолюции и в выборы. Массы в революции требуют от руководящих партий дела, а не слов, победы в борьбе, а не разговоров”. “Недовольство, возмущение, озлобление в армии, в крестьянстве, среди рабочих растет”. Разрешение национального и аграрного вопроса дало бы “настоящий взрыв революционного энтузиазма в массах…”. “Я знаю, что среди крестьян Саратовской, Самарской и Симбирской губерний, где наблюдалась самая большая усталость и неспособность идти на военные действия, замечается перелом”. [8]
Эта подборка разнообразнейших оборотов речи Ленина приведена для того, чтобы еще раз проиллюстрировать богатство, емкость его социально-психологической мысли. Без таких характеристик и мазков нельзя представить себе Ленина-публициста, Ленина-революционера.
Легко заметить, что речь тут в большинстве случаев идет о психических сдвигах в классах и в массах. Внимание Ленина в основном привлекает психологическая динамика. Гораздо реже и меньше он пишет о тех или иных устойчивых чертах психического склада как основных трудящихся классов, так и различных социальных прослоек, групп, профессий. Эти наблюдения Ленина не дают столь цельной картины, как в области социально-психических сдвигов и изменений, но подчас они очень важны, особенно поскольку Ленин фиксирует такие устойчивые психологические формы, сломить которые призвано революционное движение. Впрочем, в редких случаях оно способно на них и опереться. Наконец, после победы социалистической революции, как мы видели, Ленин устремляет внимание на то, чтобы дело ее вошло в плоть и кровь масс, само воплотилось бы в крепкие психологические привычки.
Выше мы отвели главное место ленинским характеристикам психологии трудящихся масс. Но у него есть бесценные для историка заметки и наблюдения, касающиеся психологии буржуазии. Так, Ленин, отмечая вслед за Марксом метания мелкой буржуазии между ультрареволюционностью и реакцией, неоднократно отмечал психологические отличия мелкой буржуазии от крупной. “Буржуа — люди деловые, люди крупного торгового расчета, привыкшие и к вопросам политики подходить строго деловым образом, с недоверием к словам, с уменьем брать быка за рога”. В 1905 г. Ленин пишет о буржуазии слова, которые могли бы быть отнесены и ко многим другим историческим периодам: “Признание революции буржуазией не может быть искренним, независимо от личной добросовестности того или иного идеолога буржуазии. Буржуазия не может не внести с собой своекорыстия и непоследовательности, торгашества и мелких реакционных уловок и на эту высшую стадию движения”. И разоблачая идеологию буржуазного либерализма, Ленин вместе с тем заглядывает в его психологическую подноготную. Так, идя на уступки дворянству в политике, буржуазия склонна и психологически отпускать ему грехи, а свое собственное межеумочное положение ощущать как какую-то особенную изысканность либерального духа. “Такая либеральная логика психологически неизбежна: надо представить наше дворянство ничтожным, чтобы изобразить ничтожным отступлением от демократизма привилегии дворянства.
Психологически неизбежны также, при положении буржуазии между молотом и наковальней, идеалистические фразы, которыми оперирует теперь с таким безвкусием наш либерализм вообще и его излюбленные философы в особенности”. эсер новониколаевск социалист революционер
Если, по словам Ленина, буржуазная борьба за свободу отличается непоследовательностью, половинчатостью, то отсюда проистекают две струи в русской дореволюционной интеллигенции, хотя бы в своем большинстве она и была по происхождению буржуазной. С одной стороны, “революционная интеллигенция, происходящая главным образом из этих классов, геройски боролась за свободу”. С другой стороны, приспособленчество, обслуживание нужд самодержавия и буржуазии. “Вот она, — пишет Ленин, — психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, па деле он подленький чиновник”. Ленин все же отмечал не раз естественно и необходимо возникавшие конфликты буржуазной интеллигенции с буржуазией. Например: “Нежелание интеллигентов позволить третировать себя как простых наемников, как продавцов рабочей силы… всегда приводило, от времени до времени, к конфликтам управских воротил то с врачами, которые коллективно подавали в отставку, то с техниками и т.д.”. [7]
Особо следует остановиться на той стороне социальной психологии, которая относится к национальному вопросу.
Однажды по поводу утверждения итальянского социалиста Лаццари: “Мы знаем психологию итальянского народа”, Ленин бросил знаменательные иронические слова: “Я лично не решился бы этого утверждать о русском народе…”. Ленин, великий русский революционер Ленин не берется утверждать, что он знает психологию русского народа! За этими словами многое скрывается.
Прежде всего, за ними скрывается мысль, что в каждой национальной культуре есть две антагонистические культуры, иными словами, нет и не может быть единой психологии такой этнической общности, как нация. Далее, за этими словами скрывается мысль, что выпячивание каких-то общих черт, охватывающих всю нацию, служит цели внедрения в умы буржуазного патриотизма и национализма, т.е. призванная затушить революционное пробуждение масс. И, может быть, самое главное — национальные особенности, при их усердном подчеркивании, служат не сплочению, а разъединению мирового революционного движения. Это в некотором смысле то же самое, что и подчинение “общерусского дела”, пишет Ленин, той узости, “которая заставляет питерца забывать о Москве, москвича о Питере, киевлянина о всем, кроме Киева…”
Как ставился Лениным вопрос о национальном чувстве, лучше всего видно по его работе “О национальной гордости великороссов”. “Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев”. “Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое… и свое рабское настоящее… Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т.д. „защитой отечества" великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам”. [6]