Из русских горожан в непосредственном контакте с «немцами» находились наемные рабочие, прислуга и должники, отданные в распоряжение своих западноевропейских кредиторов «головою до искупу». Информация о том, какие отношения складывались у русских людей и их иноземных хозяев, сохранилась весьма отрывочная и содержится, как правило, в изветных и явочных челобитных, сыскных и судебных делах, что обуславливает несколько односторонний ее характер. Тем не менее, ряд любопытных деталей можно почерпнуть и в такого рода документах. В 20-х годах отставной стрелец Денис Иванов упросился «жить на дворничестве» в Москве у служилого иноземца Федора фон Любцева и, по всей вероятности, был вполне доволен своим положением. Во всяком случае, когда в 1627 году был объявлен указ, запрещавший русским людям жить «в работе» у «некрещеных» иноземцев, Денис Иванов не пожелал покинуть свое место. Тем не менее фон Любцев во исполнение указа «того Дениска с женою ево Матренкою с двора сбил». В отместку Денис известил на немцев «государево дело» - обвинил в непригожих словах на бояр, князей и патриарха Филарета Никитича. Вероятней всего, донос был ложный.
Немцы под пытками отрицали свою вину, а отставного стрельца уже один раз наказывали за напрасно сказанное «государево дело». (Ложный донос широко практиковался как метод сведения счетов. Айрманн в своих «Записках о Прибалтике и Московии» предостерегал немцев от ссор с русскими людьми, а если это уже случилось, советовал скорее помириться. «Ибо обиженный, или озлобленный московит может повергнуть их в великое несчастье, показав поступок, или умысел против царского величества. А по этому обвинению мало кому удается избежать наказания или убытков, как бы не старались себя оправдать». Корб в своем дневнике приводит рассказ датского посланника о том, как в Воронеже некий «москвитянин» обвинял в измене двух немецких полковников. Иноземцев подвергли пыткам, однако признания не добились. Русский же в последствии заявил, что его донос ложный и немцев он оговорил по злобе, за что и был казнен).
В 1638 году в Новгороде был задержан русский человек Богдан Артемьев. «В распросе сказался вольной человек, уроженец из Дмитрова посаду», долгое время жил Москве - служил у разных иноземцев, «а после того служил у арганного мастера у Мелхерта Лунева 8 лет, а Москвы де взял его с собою проводить до Новгорода, а из Новгорода отпустить назад, а дурна за ним нет никакова». Слова Артемьева подтвердили трое проживавших в Москве иноземцев (ювелир, переводчик Посольского приказа, «и торговый немчин»). Замечателен и тот факт, что поручителями русского человека Б. Артемьева выступили тоже «немцы». Три иностранных офицера, два «государева золотого дела мастера», один оружейник и еще двое «кормовых иноземцев», не указавших своей профессии, обязались в случае неявки Артемьева по первому требованию в Посольский приказ за него «платить пеню, что государь укажет, и ставить свои порутчиковы головы в его голову место». Готовность «немцев» поручиться за русского человека в подобной ситуации указывает, по меньщей мере, на то, что иноземцы хорошо знали Богдана Артемьева и доверяли ему[25].
Обвинения хозяев-«немцев» в религиозных притеснениях и «осквернении» служивших у них русских «работных людей», постоянно возводимые православным духовенством, не находят массового подтверждения в приказных документах. Обнаружено лишь одно дело по челобитью русской прислуги на своего хозяина-иноземца в «стеснении в вере». В ноябре 1674 года била челом государю «девка Танка Афонасьева дочеришка» на торгового иноземца голландца Петра Деладала в том, что он тайно написал на нее «незнамо какую запись», а кроме того «к церкви Божий ее не отпускает, и Богу молитца не велит, и душу ее сквернит, и хочет он Петр ее вечно похолопить, и в свою веру привести в немецкую». Девушка просила освободить ее от службы у иноземца, чтоб «от него Петра православной христианской веры не отбыть». «В роспросе» Татьяна также показала, что Деладал «ее де Танку от себя двора в церкви Божий и никуды не отпущал, и душу де ее в поеные дни и в нынешней пост всякими своими яствы сквернил».
Дело разбирал сам Артемов Сергеевич Матвеев. По его приказу были взяты «распросные речи» с самого Петра Деладала и остальной русской прислуги, жившей у него на дворе. Голландец с возмущением все отрицал, называя челобитье Татьяны «затейным и воровским». Русская прислуга и «работные люди» также не подтвердили Татьяниных слов, заявив при этом, что им «от хозяина своево преж сего и ныне налоги и обиды никакой нет». Скорее всего, Татьяну Афанасьеву перестали устраивать первоначально заключенные с ней условия службы: пять лет работать у иноземца за еду и одежду, и лишь по истечении этого срока Деладал обязался «дать сверх одежи три рубли денег». Расчет девушки оказался верным - от службы у голландца велено было ее освободить. Однако полного доверия челобитье Татьяны Афонасьевой у администрации Посольского приказа не вызвало. Никаких репрессий против Петра Деладала властями предпринято не было, вопрос об отнятии у иноземца остальной русской прислуги не поднимался.
Любопытные материалы, относящиеся к вопросу о религиозной свободе живших «в работе» у немцев русских людей, содержатся в документах съезжего двора Новой Немецкой слободы. В 1666 году «руской детина Савка Василев» сказал в рае-просе, что живет с женою в Немецкой слободе «из найму» у торгового иноземца Адула Олферьева в дворниках. Когда 10 июля жена Савки родила сына, ее и новорожденного в тот же день «у Адула на дворе» посетил «Басманные слободы поп Павел». Спустя неделю тот же священник крестил младенца в церкви Великомученика Никиты в Басманной слободе, крестными родителями были жители Казенной слободы. Крестины праздновали также на дворе у иноземца. Ни малейшего «стеснения в вере» Савка Васильев явно не ощущал, о существовании запрета русским людям служить у иноземцев не подозревал, а на съезжий двор в Немецкой слободе, где он был задержан, пришел по своим делам.
Иноземцы не хуже русских людей знали о жесткой реакции русских властей на обвинения в религиозных притеснениях русских людей иноверцами. Трудно поверить, что осторожные западноевропейские коммерсанты стали бы подвергать опасности свое дело и самих себя из одного лишь желания оскорбить религиозные чувства или «привести в свою веру» русскую прислугу и «работных людей»[26].
Конечно, отношения разных иноземцев со служившими «из найму» или отданными «головою в зажив долга» русскими людьми складывались по-разному. Нередко русские люди (в основном отданные иноземцам «в зажив долга») бежали от своих иностранных хозяев, подчас, прихватив их имущество.
Однако бывали и обратные случаи. Бежавший в 1671 году от подьячего Разрядного приказа Ивана Костаусова «кабальный человек» Григорий Григорьев поселился с женой в Новой Немецкой слободе у торгового иноземца у Ивана Бермана[27]. В 1692 году кадашевец Фома Курдюков был взят на Хамовный двор по долговому иску дьяка стрелецкого приказа Григория Сандырева.
В своем челобитье сам Фома, ссылаясь на Соборное уложение и на государевы указы, требовал вернуть его обратно к своему кредитору-голландцу «Вахромею Петрову сыну Мерлеву», у которого он уже прожил «в зажив долга» 8 лет[28].
Ввозимые из-за рубежа предметы роскоши, картины и книги в основном оседали в домах знати. По свидетельству Б. Койэта в домах у простого народа «на стенах редко видно, что другое, как несколько образов». Именно любовью к образам следует объяснять возникшую среди русских горожан во второй половине XVII века охоту к приобретению «немецких печатных листов» с изображением библейских сцен и святых. Нешуточную обеспокоенность по этому поводу проявили духовные власти. В патриаршей грамоте с осуждением говорилось, что русские люди «покупают листы на бумаге немецкие печатные и продают, которые листы печатают немцы еретики, люторы и калвины, по своему их проклятому мнению неистово и неправо а они еретики святых икон не почитают и руга-яся развращенно печатают в посмех христианам и того ради велети бы о том крикнуть бирючу, чтоб на бумажных листах икон не печатали, и немецких еретических не покупали и в рядах и по крестцам не продавали»[29]. Патриаршая грамота не случайно запрещала русским людям не только покупать «немецкие» листы, но и самим печатать изображения святых. Гравированные иллюстрированные «Библии» и «Священные истории» Борхта, Пискатора, Схюта, Наталиса и др., отдельные серии гравюр становились популярным источником у русских мастеров[30]. Запрет патриарха не подействовал. Швед Юхан Спарвенфельд, посетив в Торжке дома нескольких зажиточных горожан, обратил внимание на украшавшие их гравюры духовного содержания, большая часть из которых была русскими с русскими надписями, но попадались и раскрашенные голландские гравюры.
Принимавшие православие выходцы из Западной Европы едва ли могли существенно повлиять на русское общество в культурном плане. Записки иноземцев, посещавших Московское государство в XVII веке, полны негодующих замечаний в адрес «безбожных лицемеров», изменивших своей вере в пользу православия. В большинстве своем «новокрещены» отвергались обществом своих прежних земляков и единоверцев. Традиционный для русских людей образ жизни (ношение русского платья и т. д.) был обязателен и для принявших православие выходцев из Западной Европы, за этим строго следили духовные власти. Лишенные общества своих бывших соотечественников «новокрещены» ассимилировали, вступали в брак с русскими людьми и быстро растворялись в московской среде.