Табуизированной в соответствующий период развития советской историографии оказалась тема большевистского терроризма. Пожалуй, единственной фигурой, дозволенной для рассмотрения в террористическом ракурсе, был Камо (СА. Тер-Петросян). Сам В.И. Ленин именовал того в свое время "кавказским разбойником", aA. M. Горький - "артистом" революции.
Одним из факторов, обусловивших рост интереса исследователей к проблеме взаимоотношений охранки и террористов, стало, по-видимому, убийство американского президента Дж. Кеннеди. Оно дало повод для проведения исторических ассоциаций с покушением на жизнь российского премьер-министра П.А. Столыпина в 1911 г. В обоих случаях обстоятельства указывали на определенную причастность к убийствам высших лиц государств охранных служб. Однако в написанной на основании документов Киевского военно-окружного суда и Киевского охранного отделения статье Б.Ю. Майского была представлена традиционная для советской историографии версия о том, что Д.Г. Богров, будучи формально агентом полиции, а по своим воззрениям - революционером, переиграл охранку. Отъезд его в 1910 г. в Петербург автор объясняет попыткой разорвать порочный круг, образовавшийся в результате вербовки Киевским охранным отделением. Вызов же к начальнику Петербургской охранки М.Ф. фон Коттену "Богров воспринял не только как необратимый крах его личных надежд и чаяний, но и как новое тяжкое покушение на его окрепшие политические и нравственные позиции. Он решил отомстить, хотя бы ценою собственной жизни. Для этого он должен был заручиться доверием фон Коттена. Такое доверие могло открыть ему ход в логово зверя". В действительности Д.Г. Богров направился к М.Ф. фон Коттену по собственной инициативе. Игнорировался Б.Ю. Майским и фактор разоблачения провокаторства Д.Г. Богрова анархистами.
Контекстом изучения истории российского революционного терроризма стала новая террористическая волна, захлестнувшая в 1960-1970-е годы мировое сообщество. Многие из террористических организаций исповедовали леворадикальную революционную идеологию - "Фракция Красной Армии" (РАФ) в ФРГ, "Красные бригады" в Италии, "Красная Армия" в Японии, "Прямое действие" во Франции и др. Параллели с российским революционным терроризмом напрашивались сами собой.
Крупной вехой в изучении истории эсеровского терроризма явилось издание ряда работ К.В. Гусева. В совместной монографии К.В. Гусева и Х.А. Ерицяна проводилась мысль о зависимости эсеровской тактики терроризма от идеологии ПСР. Индивидуальный политический террор рассматривался как отражение политического авантюризма эсеров. Авторы утверждали, что концентрация сил социалистов-революционеров на организации терактов оказало деморализующее влияние на всю партию. По их мнению, эсеры не извлекли ни каких уроков из дела Е.Ф. Азефа, что и предопределило их историческое поражение. К.В. Гусев и Х.А. Ерицян, в соответствии с советской историографической традицией, рассматривали ПСР как низменную в идейном и тактическом отношении организацию. В действительности же террористический период партии социалистов-революционеров был завершен в 1911 г., отражением чего стало упразднение Боевой организации. Роспуск последней как раз и свидетельствовал о пересмотре эсерами своей тактики на основе уроков азефовского дела.
Тема эсеровского терроризма неизменно присутствовала и в последующих исследованиях К.В. Гусева. Автор для обозначения ПСР использовал дефиницию "кадеты с бомбой". Политические последствия терроризма, по его мнению, были крайне ничтожны. Сама по себе террористическая тактика оценивалась как проявление эсеровского индивидуализма, а индивидуализм - как следствие увлечения терактами. Деструктирующее значение терроризма для самой ПСР усматривалась К.В. Гусевым в автономизации Боевой организации. Под сомнение ставилась даже революционная сущность эсеровского терроризма. Для обозначения террористического направления борьбы применялся специальный термин "революционаризм".
Монография К.В. Гусева и Х.А. Ерицяна "От соглашательства к контрреволюции (Очерки истории политического банкротства и гибели партии социалистов-революционеров)" (1968) явилась первым трудом, в котором история образования эсеров рассматривалась на всем ее протяжении. Изучению истории начального террористического периода ПСР отводилась одна глава, тогда как периоду "банкротства" - шесть глав монографии. Тактика эсеров характеризовалась как авантюристическая. Социалисты-революционеры обвинялись в двух, казалось бы, противоположных грехах: с одной стороны, в авантюризме, с другой - в реформистской умеренности. Диалектический метод исследования, декларируемый в советской историографии, позволял эти противоположности представить как две стороны одного явления. Определенное расширение фактического материала по эсеровскому терроризму наблюдается в следующей книге К.В. Гусева "Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции" (1975).
Утверждение некоторых исследователей, что новый период в истории изучения истории социалистов-революционеров, а соответственно ассоциировавшейся с ними темы революционного терроризма начался с публикации в 1963 г. труда К.В. Гусева "Крах партии левых эсеров" (а по изучению начального периода ПСР - с издания в 1968 г. монографии В. Гусева и Х.А. Ерицяна "От соглашательства к контрреволюции"), не совсем точно. Ряд публикаций был издан до указанной даты. Другое дело, что во всех этих работах история ПСР изучалась не как самостоятельная тема, в чем первенство К.В. Гусева бесспорно, а через призму борьбы большевиков и ленинской критики эсеровской террористической тактики.
Общей отличительной особенностью трудов нового периода являлся отказ от однозначной трактовки эсеров как контрреволюционеров и разделение истории ПСР на два этапа - демократический и контрреволюционный. Причем, активная террористическая деятельность эсеров связывалась с демократической эпохой. Но критиковать, даже больше установленной нормы, было более идеологически безопасно, чем превзойти планку хвалебных отзывов, что грозило автору быть заподозренным в симпатиях к чуждой компартии системе взглядов. Данным обстоятельством был обусловлен тот факт, что большинство работ по истории эсеров посвящалось второму периоду, определяемому как "крах" или "банкротство" политики социалистов-революционеров. Тема же терроризма оказывалась на периферии исследовательских разработок.
На ортодоксальных позициях советской историографии в интерпретации индивидуального политического террора стоял Б.В. Леванов. По его мнению, терроризм поглотил всю остальную деятельность ПСР. Увлечение террористическими приемами ввиду необходимой для осуществления терактов конспирации создало почву для провокации. Разоблачение Е.Ф. Азефа, утверждал Б.В. Леванов, окончательно дискредитировало террористическую тактику, устранив героический ореол террористов, сохранявшийся со времен "Народной воли" в представлениях определенной части революционно настроенной интеллигенции.
Особенно плодотворным в изучении истории ПСР, включая опыт ведения ей террористической борьбы, был 1968 г. Таким же он оказался и в западной историографии. Подобную творческую активность можно объяснить актуализацией тематики партийной борьбы в Росси начала XX в. в связи с 50-летием Октябрьской революции. В 1968 г. по связанным с историей ПСР вопросам были защищены кандидатские диссертации 3.3 Мифтахова, В.Г. Хороса, Б.В. Леванова (диссертации Хороса и Леванова переизданы в виде книг соответственно в 1972 и 1974 гг.). В исследовании Мифтахова доказывалось преобладание демократических и прогрессивных черт у социалистов-революционеров в годы формирования партии, а соответственно активной террористической деятельности. В заслугу В.Г. Хоросу можно поставить тот факт, что в качестве основного источника исследования он рассматривал произведения теоретиков эсеровского движения, а не их критиков из большевистского лагеря. Обычно история социалистов-революционеров преподносилась в хронологическом отрыве от развития общественного движения XIX века. Исследование В.Г. Хороса представляет собой один из редких случаев рассмотрения эсеровского движения через призму истории народничества. Автор ввел в научный оборот ставший впоследствии хрестоматийным термин "неонародничество". Если прежде в советской историографии эсеры преподносились как наследники либерального народничества, то В.Г. Хорос писал о возрождении радикально-демократических идей в эсеровской среде: "Если в начале 90-х годов субъективистские теории народников выступали преимущественно своей консервативной, оппортунистической стороной, то теперь идеология народничества постепенно обретает радикально-демократический характер".