В замечаниях этих заключается в общем правильная характеристика внутренней связи между приостановкою и амнистиею. Следует однако иметь в виду, что, вопреки утверждению проф. Дайси, далеко не все случаи приостановки сопровождались изданием актов об амнистии. Из общего числа таких случаев, двенадцати (не считая актов о продлении приостановки за самостоятельные), в шести случаях акта об амнистии не было издано.
С другой стороны, важное значение имеет то обстоятельство, что издание акта об амнистии не есть непременное следствие приостановки, на которое можно было бы рассчитывать с твердою уверенностью. Надежду на освобождение от ответственности администрация, в виду прецедентов, может питать при применении исключительных полномочий. Но рядом с этою надеждою не малую роль, в качестве мотива и регулятора действий администрации, должно играть вполне твердое сознание, что осуществлению надежды на ненаказуемость будет неизбежно предшествовать ревизия принятых мер со стороны парламента, как естественный спутник обсуждения билля об амнистии.
Последняя может явиться лишь в результате проверки парламентом практического применения чрезвычайных полномочий, a перспектива такого контроля не может, конечно, не являться весьма существенною сдержкою в возможном стремлении давать чересчур распространительное толкование этим полномочиям или применять их легкомысленно, опрометчиво, без достаточно уважительных оснований. И, как показывает история проведения актов об амнистии 1801 и 1818 г., принятию билля о ненаказуемости действительно предшествовало подробное раз-смотрение данных о применении исключительных полномочий. И в том, и другом случае вотирование ненаказуемости опиралось на удостоверение парламентских комиссий в том, что полномочия были применяемы «осторожно и умеренно», о чем комиссия (1801 г.) судила не только по «сравнительно малому числу задержанных лиц», но и на основании «тщательного и подробного рассмотрения» причин и обстоятельств, при которых производилось лишение свободы, что основаниями для этого служили либо «ясные и положительные обвинения, подкрепленные присягою», либо «достоверные документы», либо наконец «столь солидные поводы подозрения, которые вполне оправдывали меру»; заключения комиссии 1818 г. также удостоверяют, что применение исключительных полномочий совершалось «с должною осторожностью и умеренностью», «с умеренностью и снисходительностью».
Нельзя далее не обратить внимания и на то обстоятельство, что значение акта об амнистии может быть ограниченным уже в силу самой формулировки его постановлений, которые могут давать более широкую и более ограниченную защиту. К тому же толкование этих постановлений и разрешение могущих возникнуть вопросов и сомнений по применению постановлений о ненаказуемости тех или других действий, совершенных в эпоху приостановки, принадлежат общим судам. По актам 1801 и 1818 гг., в случае возбуждения иска или преследования, заявление ответчика о его безответственности подлежит проверке суда или судьи, при чем распоряжение о прекращении дела ставится в зависимость от признания судом или судьею достаточными доказательств в пользу права ответчика воспользоваться актом о ненаказуемости.
В качестве иллюстрации того ограниченного значения, какое имеют акты о ненаказуемости действий, совершенных в период исключительных мер, интересен следующий случай, который представляется тем более характерным, что он имел место в Ирландии, в критическую эпоху, непосредственно перед соединением ее с Англией. В 1798 г. для подавления восстания, вспыхнувшего в Ирландии, в ней были приняты экстренные меры. Один из энергичных администраторов, Фитцджеральд, шериф Типперари, применяя чрезвычайные полномочия, распорядился подвергнуть жестокому сечению Райта, учителя французского языка. Поводом к этому послужило подозрение Райта в злых умыслах–подозрение, как оказалось, неосновательное. В 1799 г. был издан акт о ненаказуемости всех нарушений закона (breaches of the law), совершенных при подавлении восстания. Тем не менее Райт возбудил против Фитцджеральда иск; ответчик в свое оправдание сослался на акт об амнистии, но суд не признал, что она покрывает произвольное обращение его с истцом. Резюмируя дело, судья Чемберлен, сказал, между прочим: «присяжные не должны воображать, что законодательная власть, предоставляя должностным лицам право защиты биллем об амнистии, освобождала бы их от чувств гуманности или разрешала бы им пользоваться властью опрометчиво, хотя бы это и было для подавления восстания. Во всех случаях должно быть тщательное и серьезное расследование образа действий предполагаемого преступника, и в каждом решении должно обнаруживаться стремление раскрыть вину, a не причинить мучение. Под расследованием он не разумеет непременно такого расследования, каким суд занят в настоящее время, но во всяком случае такое рассмотрение, какое только допускают свойства каждого дела и наличные обстоятельства. Что именно таково намерение законодательной власти, ясно из выражения «должностные и все другие лица», откуда вытекает, что так как каждому, – должностному лицу или нет, безразлично, – было законом предоставлено подавлять восстание и приводить этот закон в оправдание своих действий, требуется, чтобы он не преступал необходимости, предоставившей ему это право, и чтобы он, в свое оправдание мог указать на принятие им всех возможных средств для удостоверения вины, вызвавшей со стороны его наказание; и превыше всего, в его образе действий не должно быть отклонения от общих начал гуманности». Суд присудил взыскать с Фитцджеральда в пользу пострадавшего 500 фун. ст.; ответчик вслед затем обратился в ирландский парламент с ходатайством о распространении на него амнистии, но ходатайство это было оставлено без, уважения.
Несмотря на всю ограниченность исключительных. полномочий, санкционируемых приостановкою Habeas Corpus Акта, обращение к этой мере нередко вызывало решительные возражения и опасения и всегда – стремление ограничить ее действие возможно более кратким периодом, времени. В литературе часто можно встретить утверждение, что приостановка Habeas Corpus Акта производится; обыкновенно на годичный срок, который и считается как бы нормальным периодом действия этой меры. На самом же деле это утверждение не имеет за себя оснований. Чаще всего приостановка издавалась на сроки гораздо менее продолжительные. Если случаи продления приостановок принимать за самостоятельные, то все двадцать два случая, по степени продолжительности, можно распределить так: в 12 случаях продолжительность приостановки не превышала 6 месяцев (из них в четырех случаях она не превышала двух месяцев); в, 8 случаях продолжительность ее колебалась от 6 месяцев до 9 мес. 10 дней; в одном случае она достигла 11 месяцев и, наконец, в одном – превысила годичный срок (один год и семь дней, в 1722–1723 г.). Последний случай представляет особенный интерес в том отношении, что годичный срок даже не может считаться предельным: во время прений, сопровождавших вотирование приостановки 1722 г., оппозиция с опасением указывала, что она, будучи принята на свышегодичный срок, может послужить в другом случае прецедентом для приостановки на два года.