Но эта сущность, или логика коммунизма отнюдь не была статичной в своих конкретных проявлениях. Система имела свою историю, свой жизненный путь с его началом, серединой и, как мы теперь знаем, концом. Хотя ее генетический код оставался неизменным, он раскрывал свой потенциал лишь поэтапно, с течением времени. Степень же приближения системы к обладанию тотальным контролем над обществом зависела от конкретной исторической стадии, на которой она находилась в каждый данный момент.
Итак, западные критики тоталитарной модели не имеют абсолютно никаких оснований утверждать, что хотя советская система, возможно, и была тоталитарной при Сталине, она эволюционировала в обычный авторитаризм при Брежневе, поскольку уровни террора и партийно-государственного контроля уменьшились. Такое снижение, конечно, имело место, и для людей, вынужденных жить в коммунистических странах, это изменение имело большое практическое значение. И все же западные критики тоталитарной модели приняли это количественное изменение за качественное.
Сущность системы оставалась прежней, хотя ее мускулы и воля начали атрофироваться Все функциональные учреждения, от фабрики до школы, по-прежнему подчинялись партии-государству, и при таких обстоятельствах "институциональный плюрализм", как и раньше, ограничивался непосредственными, функциональными вопросами. В последние брежневские годы мы имели дело, по выражению А. Михника, с "тоталитаризмом с выбитыми зубами", а отнюдь не с "нормальным" обществом, в создании которого видели свою конечную цель восточно-европейские диссиденты. Этим и предопределился резкий разрыв в Восточной Европе в 1989 г. и его несколько менее радикальное повторение в СССР в 1991 г. Согласно "la these de la revolution" (теории революции), только после этих прорывов стало возможно движение от реформированного коммунизма (сколь прогрессивным бы он ни был) к подлинному исходу из системы.
На этом необходимо настаивать, так как то, что должно быть самоочевидным в связи с концом коммунизма, иногда оспаривается в форме посмертного продолжения ревизионистской линии. Одним из последствий "la these de complot" (теории заговора) и преуменьшения значения прорыва в августе 1991 г. стала вера в то, что перестройка в действительности была переходом России к демократии. Утверждается, что Горбачев разрешил гласность, а также завел парламент и выборы, и что эти реформы стали возможными благодаря прежним успехам советского режима в деле индустриализации, урбанизации и народного образования. Такая точка зрения явно ведет свою родословную от трудов М. Левина, чья концепция была суммирована в его "Феномене Горбачева" (1988 г.): несмотря на все общепризнанные ужасы коммунистической истории, системой был создан потенциал самотрансформации. И следовательно, переход России к демократии был не революционным, а эволюционным процессом.
Хотя приводимые в качестве доказательств правомерности таких утверждений доавгустовские перемены в системе были достаточно реальны, полностью игнорируется тот факт, что базовые ее компоненты - партия, план, полицейские структуры и "Союз" - не были ими затронуты; они были ликвидированы в течение короткого трехмесячного промежутка после августа. Перед тем, как Россия смогла пуститься на поиски демократии, должны были быть разрушены все учреждения, которые делали коммунизм тем, что он собой представлял. Утверждение, что этот разгром на деле был эволюцией, в чем-то похоже на попытку доказать, что поскольку Людовик XVI создал Генеральные Штаты, то события 1789 г. знаменовали собой скорее эволюционный, чем революционный отход от абсолютизма.
СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ИДЕЯ
Но российская революция 1991 г. означала нечто большее, нежели замену ряда институтов, хотя бы и базовых; в основе трансформации лежало изменение определяющей черты жизни, т. е. отказ от Идеи Социализма. Для понимания значимости этого факта более полезен Аристотель, нежели вся наука об обществе "эпохи бихевиоризма" В аристотелевской "Политике" экономика и государственное устройство рассматриваются как часть этики. Другими словами, этика определяет цель и решающие причины развития — то, что в функциональных терминах может быть названо сегодня системой ценностей общества, которая оправдывает существование всех его институтов и делает возможной саму их жизнедеятельность. И эта этическая цель должна быть превосходящей по отношению к любому из ее частных проявлений.
Итак, сущность коммунистической системы и единство советского опыта определяются высшей целью - "построением социализма". И именно потому, что западная наука об обществе в целом отказывалась воспринимать всерьез эту идеологическую цель, советология потерпела столь жалкое поражение в ее попытках понять предмет своих собственных исследований. Но что же подразумевается в данном случае под обманчивым многоликим понятием "социализм"?
В основе своей оно состоит из двух элементов. Во-первых, в нем присутствует этическая цель - высшее общественное благо, заключающееся в демократическом равенстве всех людей. Во-вторых, подразумевается существование программы действий - поскольку неравенство в благосостоянии создает неравенство в условиях жизни, важным средством достижения демократического равенства является отмена частной собственности. Так, действительно определялась сущность коммунистической программы, как ее сформулировал Маркс в своем "Манифесте". Но если частная собственность отменена, то ее продукт - прибыль и средство реализации прибыли - рынок также должны уйти в прошлое. Таким образом, моральная цель, предусматривающая равенство людей, влечет за собой внедрение программы полного контроля государства над экономикой. В то же время считается, что этот скоординированный контроль является более рациональным и потому более продуктивным, чем эгоистические мотивы получения прибыли и "рыночная анархия". А сочетание демократической морали с плодотворной рациональностью, согласно чаяниям социалистов, сможет обеспечить этическое оправдание принуждения в интересах достижения таких, безусловно, благородных целей.
Когда же дело дошло до реализации этой программы, принуждение действительно оказалось необходимым. Согласно марксистской теории, ожидалось, что логика истории, выраженная как в самом импульсе к демократизации общества, характерном для современности, так и в постоянном росте производительных сил, сама по себе обеспечит переход от капитализма к социализму. Однако на практике логика истории не сработала подобным образом. Для "построения социализма" потребовалось использование особого политического инструмента -ленинской партии. Не "развитие" или модернизация, а стечение ряда обстоятельств идеологического и политического порядка дает ключ к пониманию коммунистической системы и причин ее превращения в тоталитарную структуру.
К НОВОЙ Т-МОДЕЛИ
Советский режим стартовал в Октябре 1917 г. захватом власти - актом, призванным насильственно направить ход истории в русло социалистической революции.
Когда же в сумятице неотвратимо последовавшей Гражданской войны социалистический порядок не возник сам по себе, историю пришлось подстегивать введением милитаризированной экономики "военного коммунизма" и первыми попытками "планирования". Однако эти начинания превысили пределы того, что могло выдержать разоренное войной общество, и потому первая попытка построения социализма сменилась в 1921 г. временным отступлением к полурыночной, полукапиталистической экономике нэпа. В этом чередовании "социалистического наступления" и частичного отступления к более нормальному обществу и содержится основной ритм советского эксперимента.
Этот ритм, однако, едва ли можно назвать равномерным, так как он делает резкий всплеск, достигая своей кульминации в период реального "построения социализма" в 1930-е гг. при Сталине. Когда в конце 20-х гг. минимальные уступки нормальности в рамках нэпа стали угрожать монопольной власти партии над страной, Сталин перешел к полной реализации первоначальной программы - отмене частной собственности и рынка в сельском хозяйстве и в промышленности, подчинению всей экономической жизни плану, а общества и культуры в целом - партии-государству и его полиции. Уже к началу 30-х годов советский социализм успешно уничтожил все самостоятельные силы в обществе и методично атомизировал его. Именно в этой сталинской "революции сверху" коммунизм подошел по своим возможностям максимально близко к воплощению в жизнь идеального типа тоталитаризма. Несмотря на известные оговорки, этого оказалось достаточно, чтобы создать дискомфорт для всех, кто жил при нем, и оставить вне подозрений законность приложения к нему понятия "тоталитаризм". Сталинский социализм совершенно очевидно превзошел и нацизм, и фашизм как по тотальности контроля над обществом, так и по продолжительности пребывания у власти.