Существенная корректировка официальной идеологической доктрины, предпринятая Сталиным, оказала самое серьезное влияние на состояние общественных наук в послевоенный период. Им отводилась далеко не последняя роль в утверждении новых идеологических форматов. Отсюда жесткое давление на философские, исторические, экономические дисциплины, с целью приведения их базовой концепции в соответствие с нуждами правящей верхушки. Первой под ударом властей оказалась философия. Для этого была организована дискуссия по учебнику Г.Александрова «История западноевропейской философии», удостоившаяся в 1946 году присуждения сталинской премии. Главным действующим лицом здесь стал секретарь ЦК ВКП(б) по идеологии Жданов, назвавший себя юнгой, «впервые вступившим на палубу философского корабля»". Однако данное обстоятельство ничуть не помешало ему назидать и поучать аудиторию, состоящую из академиков и профессоров. Та часть его выступления, где содержатся высказывания о недооценке русской философии, критикуется чрезмерное увлечение автора различными философскими школами прошлого, сегодня хорошо известно исследователям. Менее освещены идеи, сформулированные Ждановым в качестве образца новейшей философской мысли. Речь идет о его размышлениях относительно источников и движущих сил развития советского общества. Вот как он раскрывал эту важную, актуальную проблему: «Если внутренним содержанием процесса развития, как учит нас диалектика, является борьба противоположностей, борьба между старым и новым... то наша советская философия должна указать, как действует этот закон диалектики в условиях социалистического общества... Вот где широчайшее поле для научного исследования, и это поле никем из наших философов не обработано. А между тем наша партия уже давно нашла и поставила на службу социализму ту особенную форму раскрытия и преодоления противоречий социалистического общества, ту особую форму борьбы между старым и новым, между отживающим и нарождающимся..., которая называется критикой и самокритикой».
Сразу обращает внимание решенность вопроса о движущих силах развития советского общества, причем об этом решении, сделанном партией, Жданов сообщал ученым, без участия которых на самом деле вряд ли была бы возможна разработка данной непростой проблемы. Жданов выступал практически перед всеми ведущими философами страны того времени и говорил им об уже проделанной партией работе, не уточняя, кто конкретно из научного мира участвовал в ней. Более парадоксальной ситуации придумать сложно. После этого ждановского откровения лучшие научно-философские силы страны должны были вступить на путь обоснования предложенного им вывода, причем это по сути дела комментаторство, а не исследовательский поиск, находилось под строгим и неусыпным контролем.
По существу же самого вывода о критике и самокритике как движущей силы развития советского общества напрашивается следующая мысль, перед нами не что иное, как попытка ухода от реальных проблем функционирования общества, где существовала одна форма собственности, одна политическая сила, один вождь. Данная конструкция могла обеспечивать только консервацию всей жизни, никак не способствуя его модернизационным задачам. Развитие критики и самокритики в условиях безальтернативное™ выборных механизмов, однопартийной системы без каких-либо реальных признаков коллегиальности можно квалифицировать как действия, инспирированные в угоду правящему режиму. То же самое можно сказать и о других источниках развития советского общества: морально-политическом единстве народа и советском патриотизме.
Состоявшаяся в мае 1947 года дискуссия по учебнику Г.Александрова задала определенные оценочные параметры всей научно-философской деятельности. Власти жестко отслеживали появляющуюся научную продукцию, сверяя ее содержание с ориентирами официальной идеологии. Это можно проиллюстрировать на примере критического разбора в «Правде» третьей книжки журнала «Вопросы философии» за 1949 год. Кратко отметив некоторые улучшения, как-то разнообразие публикаций, актуальность тематики многих статей, «Правда» перешла к своему главному делу — критике и оценкам. Статья все того же Г.Александрова «Космополитизм — идеология империалистической буржуазии» вызвала негативную реакцию, потому как «чрезмерно много места уделяется разной дряни вроде мертворожденных писаний реакционных буржуазных профессоров, от которых за версту несет трупным смрадом». Трудно сказать, считал ли главный пропагандистский рупор страны подобную тональность приемлемой для научных дискуссий, но Александрову адресовался упрек в бесстрастности повествования о космополитизме. Видимо, острая форма изложения, образец которой мы только что привели, уже сама по себе расценивалась как весомый научный аргумент. Статья В.Логинова «О переходной форме производственных отношений» признавалась ошибочной, так как в ней фигура мелкого собственника рассматривалась слишком идеализированно, а следовательно метафизически, без учета конкретных социально-экономических форм общества. Поэтому вывод о жизнеспособности мелкого хозяйства, сделанный ученым, перечеркивался и отбрасывался.
Не меньшее давление оказывалось и на историческую науку. Перед ней ставились конкретные задачи по реализации доктрины советского патриотизма в историческом контексте с акцентом на возвеличивание прошлого русского народа, его традиций. Одной из несущих конструкций доктрины стала разработка проблем образования централизованного русского государства. Данная тематика нашла широкое отображение на страницах научных изданий. Так, в 1945—1946 годах журнал «Вопросы истории» провел обширную дискуссию о различных аспектах создания единой русской держаш.Вэсоде еебылааыскрьны раапичшле точки зрения, отмечалась недостаточная разработанность этих вопросов. В качестве основного вывода предлагалась мысль о неправомерности разбивать образование централизованного государства на два этапа, как это делалось историками довоенного периода: сначала национальное государство, а затем — многонациональное Как считалось, более правильным будет говорить о едином процессе, тем самым, подчеркивая ведущую роль русского народа. В этом смысле вся дискуссия о формировании русского государства преследовала главную цель — демонстрацию превосходства русской истории над остальной, подчеркивание более высокого уровня развития русского государства по сравнению со странами Европы.
О том, насколько сильно продавливались именно такие подходы, убедительно свидетельствует следующий пример: «Вопросы истории» в апреле 1947 года опубликовали рецензию профессора М.Тихомирова на книгу Д.Лихачева «Москва и культурное развитие русского народа» (М., 1946). Рецензент высказывал несогласие с автором по поводу непомерного возвеличивания русской культуры того периода: «Очень неприятное впечатление производит постоянное стремление автора противопоставить русское искусство западноевропейскому... Уместно ли здесь ограниченное национальное самодовольство? Неужели любовь к родному обязательно должна связываться с охаиванием чужого?.. Пусть автор хотя бы на минуту сопоставит богатые города средневековой Италии, хотя бы Флоренцию, с Москвой XIV—XV веков, чтобы не настаивать на превосходстве московской культуры над флорентийской в эту эпоху. Нужно ли для национального сознания такого великого народа, как русский, подкрашивание в розовый цвет его прошлого»'. Однако уже через пять месяцев позиции Тихомирова по этим вопросам кардинально изменились. В тех же «Вопросах истории» он пропагандирует иную точку зрения, говоря об удивлении образованных иностранцев, «внезапно увидевших на востоке Европы большое государство со своеобразной вековой культурой». Теперь ученый придерживался мнения о передовой московской архитектурной школе, оставившей далеко позади итальянцев во главе с А. Фиораванти, который сам попал под влияние русских художественных традиций'. Нетрудно догадаться, под чьим давлением ученый был вынужден менять свои уже обнародованные взгляды.
Во второй половине 40-х годов практически все историческое полотно русской истории служило своеобразным подкреплением концепции советского патриотизма. По мнению властей, его корни должны подпитываться ярким российским прошлым, что выстраивало и обеспечивало своего рода преемственность великих дел и свершений русского народа как тогда, так и сегодня. Причем научно-историческая мысль была обязана реализовывать эту задачу безотносительно того или иного периода отечественной истории. Так, ученые занимались исследованием происхождения термина «Великая Русь», составляя обзоры древних иностранных источников, сообщающих, а главное признающих величие древней Руси. Подчеркивалось, что этот правильный термин выпал из поля зрения современной буржуазной науки. Много говорилось о фигуре Петра I, о его роли в укреплении русского государства, создании промышленности и армии, которая являлась образцом для европейских стран. Вообще тема армии и ее побед занимала особо почетное место в исторической науке послевоенного периода. Значительное внимание уделялось личности и взглядам Чернышевского, далекого от восторженного отношения к Западу и прогнозировавшему разочарование нем, кто считал Западную Европу «земным раем».
Но власти считали все это недостаточным, требуя усиления борьбы с космополитизмом, большей приверженности доктрине советского патриотизма. Именно эту цель преследовали регулярные разносы, устраиваемые ЦК ВКП(б) историческим институтам, изданиям, ученым. В начале 1949 года буквальному разгрому подверглась школа, возглавляемая известными историками И. Минцем и И.Разгоном. Как отмечалось, они нанесли серьезный вред делу разработки истории советского общества. За 18 лет работы их коллектив выпустил только два тома «Истории гражданской войны», чем сорвал выполнение задания партии. Не меньший ущерб они нанесли, не подготовив и не выпустив в свет учебник по истории СССР советского периода, чем осложнили и затормозили выращивание кадров молодых историков". Серьезной критике подверглись и специалисты, занимающиеся зарубежной историей нового и новейшего времени. От них требовалось решительно покончить с антинаучным способом изучения зарубежной истории, т.е. в отрыве от прошлого России и СССР. Ученые обязывались считать своей кровной задачей исследование огромного влияния передовой русской культуры, литературы, науки на другие страны и народы. Долг историков состоял в раскрытии многообразия этого влияния на общественную мысль в Европе, Америке, Азии".