Конквесту, безусловно, известно, что наряду с украинцами тогда же гибли и другие советские крестьяне: «К северу и западу голод поразил район Нижней Волги, частично населенный украинцами и русскими, но в основном поволжскими немцами». И хотя исследователь приводит свидетельства, что на Волге погибали русские, далее он поясняет: «Но большая часть нашей информации идет из республик немцев Поволжья, которая, по-видимому, представляла основную мишень. Немецкая евангелическая церковь получила от российских немцев около 100000 писем, в которых говорится о голоде и, как правило, взывающих о помощи».
Мейс идет еще дальше и приводит мотив, побудивший-де Сталина, направить свой гнев против немцев и украинцев: «Если мы зададим себе вопрос, кого можно с определенностью назвать наибольшей помехой на пути создания СССР этого нового типа – административно-централизованного, русоцентричного, вооруженного идеологией русского национализма, мы можем с определенностью ответить следующим образом: это украинцы, которые упорно боролись за свою независимость и которые настояли на создании относительно автономного территориального образования даже в рамках СССР; казаки Северного Кавказа, которые вначале сформировали собственное правительство, а позднее послужили основой вооруженного движения против большевиков во время гражданской войны; а также немцы, которые в 1918 г. приветствовали германскую оккупацию Украины с распростертыми объятиями. И именно эти народы с их территориями стали жертвами искусственно вызванного голода». Мейс считает свою аргументацию настолько убедительной, что не затрудняет себя приведением каких-либо доказательств.
Можно было бы ожидать, что результатом исследований Конквеста и Мейса станет вывод о наличии геноцида не только в отношении украинцев, но и немцев. Но они не делают этого, предоставляя читателю догадываться о причинах умолчания. Возможно, в рамках кампании, в ходе которой геноцид в отношении украинцев ставится на одну доску с еврейским холокостом, кажется неудобным упоминать о геноциде против немцев? К тому же негативная роль украинских эмигрантов в этом втором холокосте уже достаточно выявлена. Или причина умолчания о немцах содержится в следующем утверждении Конквеста: «В письмах иногда отмечается прибытие посылок с Запада. По этой, а, возможно, и по другим причинам, смертность там не была столь велика, как на Кубани». Служит ли для Конквеста количество жертв достаточным критерием того, что мы имеем дело с геноцидом?
Аргументация Конквеста в этом вопросе уязвима и с другой стороны. Свою гипотезу о том, что голод в Поволжье затронул в первую очередь немцев, он обосновывает тем, что имеется больше фактических данных именно о республике поволжских немцев. Однако это легко объяснимо. На Западе наряду с систематическими подборками сообщений очевидцев, составленными в начале 1950-х гг. по инициативе организаций украинских эмигрантов, прямыми свидетельствами голода являются только письма поволжских немцев, отправленные родственникам в Германию и Северную Америку. Описаний голода в других регионах не сохранилось. Запрет на исследование этой темы в Советском Союзе способствовал тому, что обширному материалу об украинцах можно противопоставить только единичные свидетельства о голоде на Северном Кавказе и вПоволжье. До сих пор нет работ о голоде в Центральном Черноземном районе и на Урале. У русских на Волге и в других голодающих регионах не было родственников на Западе, которым они могли бы написать, они не эмигрировали в таком масштабе, как украинцы, в годы Второй мировой войны. Однако дают ли имеющиеся в распоряжении Конквеста источники основание полагать, что населенные русскими области были незначительно или вовсе не затронуты голодом? Простой объем информации для стремящегося к установлению истины историка не является достаточным критерием.
В действительности, за исключением эмигрантской украинской литературы, в исследованиях историков нет значительных расхождений по поводу границ зоны массовой смертности от голода. Так, Д. Дэлримпл отмечает: «Голод был наиболее жесток, с чем, по-видимому, согласны все, на Украине и Северном Кавказе, Средней и Нижней Волге, а также в Казахстане. В целом голод в наибольшей степени свирепствовал в зернопроизводящих регионах. Именно там коллективизацию провели наиболее полно». С.В. Кульчицкий пишет о следующих пострадавших от голода областях: «Неоспорим тот факт, что зимой и весной 1933 г. голод, унесший множество жизней, свирепствовал не только на Украине, но также и в сельских местностях Западной Сибири, Южного Урала, Северного Казахстана, Северного Кавказа, Кубани и Поволжья, а также в Ростовской, Тамбовской и частично в Курской областях Российской Федерации».
В этой связи особый интерес представляют подсчеты одного недавно эмигрировавшего украинского демографа, публикующегося под псевдонимом «Максудов». Исходя из убедительной посылки, что в период голода малолетние дети имеют минимальные шансы выжить, и используя метод реконструкции региональной возрастной структуры населения по Переписи 1939 г., он смог установить, насколько различные области пережили массовую гибель людей от голода: «Спроецировав этот показатель на карту, мы увидим, что на территории Украины количественный разрыв между поколениями – и демографические потери
—возрастают с северо-запада на юго-восток, усиливаясь в центральных областях по вектору, проходящему через Киев, Черкассы, Кировоград, Днепропетровск, Харьков и Ворошиловград. Все примыкающие к Украине с севера русские области – Курская, Белгородская и Воронежская, а также Западная Белоруссия и Западная Украина, аннексированные Советским Союзом в 1939 г., сохраняют нормальные возрастно-групповые соотношения. За пределами Украины зона демографических потерь расширяется, захватывая Кубань, где ситуация заметно ухудшается, распространяясь на Волгоградскую и Саратовскую области, покрывает часть Южного Урала и по убывающей на территорию Казахстана».
Выводы Максудова имеют важное значение для дискуссии о геноциде. Его наблюдения свидетельствуют, что сама Украина в неравной степени была охвачена голодом, поскольку в ряде ее областей обнаруживается лишь слабая потеря населения. Впрочем, этот факт можно истолковать и в рамках концепции Конквеста о различной квоте жертв голода. Примечательно, что в сильнейшей степени пострадали области к востоку от Украины. Данный вывод подтверждается советской статистикой того времени о составе семей. Голод, без сомнения, опустошил и многие населенные в основном русскими зернопроизводящие районы. Зона распространения голода явно не совпадает с границами расселения отдельных национальностей.
Максудов, правда, подчеркивает, что две граничащие с Украиной с севера области – Белоруссия и Центральный Черноземный район, очевидно, не попали в зону голодной смерти. Для Белоруссии объяснение достаточно просто: она принадлежала к зоне завоза хлебов наряду с Северо-Западным и Центральным районами страны, которые традиционно не могли обеспечить себя собственным зерном и дополнительно снабжались за счет зернопроизводящих регионов. В 1930-е гг. здесь и относительно слабее была развита система госпоставок зерна, и репрессивные меры соответственно проводились не столь ожесточенно, как в зерновых районах. Это не относится к Центральному Черноземному району, который считался зерно производящим и в начале 1930-х гг. должен был обеспечивать по разверстке около 10% всего поставляемого государству хлеба. Почему же данный район в отличие от остальных русских зерновых областей в известной степени обошла стороной голодная волна? Конквест, равно как и Мейс, пытается поддержать тезис о геноциде, приводя сведения о чрезвычайных мерах на этом участке российско-украинской границы: «Существенным представляется, что фактически имели место распоряжения, направленные на недопущение украинских крестьян в Россию, где продовольствие было доступнее. Когда же им удавалось миновать кордоны, предписывалось конфисковывать продукты, которые они несли с собой, перехватывая их по возвращении. Явно был отдан приказ у самого верха, и мотив у него мог быть только один». В качестве доказательства существования этих «приказов» и «декретов» Конквест приводит слова одного украинского эмигранта о конфискации зерна и недопущении украинских крестьян через границу с русскими областями. Те же источники содержат, тем не менее, сведения, что какая-то часть зерна все же попадала таким путем в голодающие районы.
Нет сомнения, что приводимые украинскими эмигрантами факты соответствуют действительности. Однако делаемый Конквестом вывод о том, что их следует рассматривать в связи с осуществлением национальной политики, представляется неубедительным. Конквест обходит при этом некоторые само собой напрашивающиеся вопросы: украинские крестьяне подвергались гонениям потому, что они были украинцами, или поскольку они являлись крестьянами? Почему умирали от голода русские крестьяне в Поволжье и в восточных зернопроизводящих районах? И почему, в противоположность тому, голод до какой-то степени пощадил северо-западную часть Украины? Многое говорит за то, что осуществляемые правительством меры касались всего советского крестьянства, а ни в коем случае не одних украинцев. Так, пишет сам Конквест, украинские рабочие могли брать с собой хлеб для собственного пропитания, когда отправлялись на работу в пораженные голодом области. Согласно произвольной интерпретации американского историка, представителями украинского народа должны в таком случае считаться только украинские крестьяне, против которых якобы было направлено острие правительственной политики. Конквест утверждает даже, что в украинских городах, населенных преимущественно русскими, не было голодных смертей. Наблюдение это не выдерживает критики, хотя, безусловно, среди городских рабочих и служащих жертв голода было немного. В нашем распоряжении есть данные о родившихся и умерших в Киеве, из которых следует, что в 1932–1933 гг. в городе сверх среднестатистической величины умерло 60 тыс. человек, или почти 10% населения, скончавшихся главным образом, как можно предположить, вследствие эпидемий, вызванных прогрессирующим недоеданием. Массовая гибель от голода наблюдалась лишь в сельской местности зерновых районов, однако симптомы постоянного недоедания зимой 1932/33 г. были отмечены в большинстве областей, включая и города.