Мы думаем, что искомый термин давно уже найден, имя ему — традиционализм. В данном контексте он впервые был использован (со ссылкой на Макса Вебера) Карлом Манхеймом в 1927 г. (22) Но для последнего он означал не идеологическую структуру, а ее эмоциональную подпочву — нерефлектирующую приверженность прошлому. “Консерватизм” же понимался Манхеймом именно как идеология, как осознанный традиционализм. Его точку зрения разделяют некоторые современные отечественные исследователи (23). Но такое словоупотребление совершенно произвольно и, в сущности, не опирается на какие-либо серьезные доводы. Мы же присоединяемся к позиции польского социолога и культуролога Е. Шацкого, поменявшего в манхеймовской дихотомии “консерватизм” и традиционализм местами. Причем Е. Шацкий здесь не выступает каким-то новатором, а присоединяется к целому ряду предшественников — известных западных философов (П.Р. Роден, А. Рош, А. Лаланд, Э. Шилз, Р. Арон) (24). Сам он называет традиционализмом “не просто склонность противодействовать любому изменению, а более или менее систематизированную совокупность утверждений о специфической ценности всего, что старо” (25). Далее, конкретизируя данное понятие, Е. Шацкий, ссылаясь на Э. Шилза, обозначает “консервативные” доктрины Нового времени как “идеологический традиционализм” (26). Очень важна оговорка польского ученого о том, что “идеологический традиционализм не исключает из своей картины мира социальных изменений <…>”, что “защита “доброго старого времени” была для большинства представителей “идеологического традиционализма” “скорее защитой неких общих принципов (таких, например, как иерархия, авторитет, антииндивидуализм, приоритет обычая над законом), нежели защитой конкретного социального порядка, существовавшего в определенном месте в определенное время” (27). В подтверждение своей мысли Е. Шацкий приводит весьма выразительное высказывание Жозефа де Местра: “Наверняка человеком будут управлять всегда, но никогда одним и тем же способом. Разные обычаи, разные верования неизбежно вызовут к жизни разные законы” (28).
Среди российских ученых наиболее близкую нам точку зрения мы обнаружили у специалиста по французской общественной мысли М.М. Федоровой, чьи рассуждения с удовольствием процитируем: “<…> консерватизм означал не просто возврат к прошлому, но и определенный проект переустройства <…> общества, но на иных началах, чем предлагал <…> либерализм, а позднее социализм. Таким образом, смыслообразующим элементом для консерваторов выступает традиция, понимаемая как сохранение и развитие всего ценного, что было накоплено тем или иным народом за всю его историю и реконструкцию политических институтов в соответствии с этими культурно-историческими ценностями <…> Вот почему <…> общественно-политический проект консерватизма в целом следовало бы назвать традиционализмом в качестве одной из тенденций в рамках консерватизма <…>” (29).
И у Е. Шацкого, и у М.М. Федоровой совершенно справедливо отмечено, что идея развития отнюдь не чужда “консерваторам”. Поэтому, когда И.Л. Беленький формулирует, что консерватизм — это “система воззрений на мир, ориентированная на сохранение и поддержание исторически сформировавшихся “органических” форм государственной и общественной жизни, ее морально-нравственных оснований <…>” (30), в его достаточно удачном определении как раз не хватает слова “развитие” рядом с “сохранением” и “поддержанием”… Но может ли “консервируемое” развиваться? По точному смыслу слова, нет. А вот традиция, без всякого сомнения, развиваться может, не переставая при том выполнять функции сохранения, и потому традиционализм — термин, в данном случае, гораздо более адекватный.
С принятием термина традиционализм идеология, ранее именовавшаяся “консерватизм”, приобретает позитивный вектор, присущий всем идеологиям без исключения, у нее появляется совершенно определенный и ясный субъект — традиция. Традиционализм выступает не против развития вообще, а против антитрадиционных (с его точки зрения) вариантов развития, выдвигая им в противовес свою собственную положительную программу, опирающуюся на опыт прошедших столетий. Использование этого термина прекращает путаницу вокруг двойного смысла понятия “консерватизм”. Можно спокойно согласиться с его расширительным толкованием и признать, что и у либералов, и у социалистов, и у традиционалистов есть свои радикалы и свои консерваторы. Кроме того, традиционализм сразу же вызывает ассоциацию с таким понятием, как традиционное общество. И эта ассоциация, конечно, не случайна, ибо традиционализм и является, в сущности, рациональным выражением идеалов традиционного общества. По точной формулировке В.М. Ракова, “традиционализм есть отстаивание ценностей традиционного общества в условиях модернизации” (31).
Идеологический традиционализм появляется в Европе в конце XVIII в. как реакция на идеологию Просвещения и его социальное следствие — Французскую буржуазную революцию. Это общее место в работах, посвященных “консерватизму” (например: “<…> консерватизм <…> — дитя реакции на Французскую революцию и Просвещение <…>” — американский исследователь проблемы Р. Нисбет) (32). До тех пор, пока ценности традиционного общества не были поставлены под радикальное сомнение, потребности в подобной идеологии не существовало. Как замечает английский ученый Р. Арис, — “<…> пока прежний порядок оставался неизменным, <…> традиционалистские тенденции никогда не выливались в замкнутую систему идей или политическое движение” (33). В России зачатки идеологического традиционализма можно найти у противников церковных реформ патриарха Никона и особенно у противников преобразований Петра I, какие-то намеки на него встречаются у М.М. Щербатова и А.С. Шишкова. Но, конечно, подлинной датой рождения русского традиционализма следует считать 1811 г. — время создания “Записки о Древней и Новой России” Н.М. Карамзина. Это сочинение стало “своеобразным манифестом” русского политического консерватизма (34) (Ю.С. Пивоваров); “самым выдающимся памятником зарождающегося русского политического консерватизма” (35) (В.Я. Гросул); “<…> от Карамзина тянется длинная нить русского политического консерватизма, охватывающего самые разнообразные направления — от славянофильства и почвенничества до “византизма” и веховства” (36) (А.Ф. Замалеев). Конец традиционализма как реальной социально-политической силы в Европе и России естественно связан с крушением в результате Первой мировой войны и буржуазных революций монархических режимов в Германии, Австро-Венгрии и России, т.е. его можно датировать 1917–1918 гг. При этом идеологический традиционализм отнюдь не исчезает, более того, он существует и по сей день, но с течением времени все более маргинализируется, ибо его социальная база — остатки традиционного общества, — довольно быстро размывается. На сегодняшний день традиционализм в чистом виде есть удел небольших групп интеллектуалов, не имеющих никакого веса в реальной политике. Так называемый “неоконсерватизм” на Западе представляет собой в целом консервативный либерализм, отстаивающий свободный рынок, гражданское общество и парламентаризм, т.е. все то, с чем боролись Жозеф де Местр и К.Н. Леонтьев (37). Другое дело, что элементы традиционализма были впитаны различными идеологиями ХХ в. — тем же либерализмом, национализмом, фашизмом, всевозможными видами “национального социализма” и даже коммунизмом. Такие традиционалистские понятия как авторитет, иерархия, религиозная вера, — оказались в разной степени всем им необходимы.
Итак, традиционализм (“консерватизм”) — это направление мировой общественной мысли, возникшее в Европе в конце XVIII в., а в России — в начале XIX в. Традиционализм является идеологическим ответом традиционного общества на вызов модернизации и сопутствующей ей идеологии Просвещения с ее подчеркнутым отрицанием исторической традиции как предрассудка, рационализмом, индивидуализмом, механицизмом, экономическим и политическим либерализмом, приоритетом формального права. Традиционализм выступает за сохранение, поддержание и развитие исторически сложившихся религиозных, культурных, политических и хозяйственных основ данного общества. Для традиционализма характерны: 1) признание религии (в случае России — православного христианства) фундаментом общества; 2) понимание общества как своеобразного организма, продукта постепенного исторического роста; 3) предпочтение “мудрости веков” абстрактным схемам, обычая — формальному праву; 4) приоритет общности над индивидом; 5) социальный иерархизм; в случае России — 6) подчеркивание ее цивилизационной самобытности; 7) апология самодержавной монархии (38).
Две тенденции в русском традиционализме 1880–1890-х гг.
Проблема типологии русского традиционализма (“консерватизма”) не менее сложна и запутанна, чем проблема его дефиниции. В историографии по этой проблеме было высказано немало интересных суждений. У Р. Пайпса, например, классификация данного явления совпадает с его периодизацией, и он выделяет четыре типа “консерватизма”: церковный, дворянский, интеллигентский и бюрократический (39). Представителями “интеллигентского” или “нового” “консерватизма”, возникшего после 1860 г., американский ученый называет И.С. Аксакова, Н.Я. Данилевского, Ф.М. Достоевского, Ап.А. Григорьева, М.Н. Каткова, К.Н. Леонтьева, К.П. Победоносцева, Ю.Ф. Самарина (40). Список чрезвычайно пестрый, но различий между вышеназванными мыслителями Р. Пайпс не фиксирует совершенно, хотя достаточно сопоставить позиции И.С. Аксакова и К.П. Победоносцева, или А.А. Григорьева и М.Н. Каткова, чтобы они обнаружились. Их легко различить, как нам кажется, любому человеку, неплохо знающему историю и культуру России XIX в., а уж тем более специалисту по общественной мысли. О нелепости определения Р. Пайпсом “консерватизма” 1880–1890-х гг. как “бюрократического” уже говорилось.