Емельянов-Лукьянчиков М. А.
В истории России рубежа XVI–XVII веков и начала XX века наличествует явная закономерность: и перед Смутой, названной современниками «конечным разорением Московского государства», и перед смутой, во время которой русский народ, по пророчеству К.Н. Леонтьева, из «Богоносца» превратился в «Богоборца», — была убита царская семья (Годуновы и Романовы) и убиты дети — наследники престола: сын Ивана Грозного царевич Димитрий и сын Николая II цесаревич Алексей. Однако если в отношении цареубийства начала XX столетия (сквозь тотальную клевету и столь же неразборчивую апологетику) к нам начинает доноситься дух исторической правды, то в отношении событий 400-летней давности этого сказать нельзя. Оба события — и убийство царевича Димитрия, и убийство царя Федора II Борисовича с матерью — непосредственно связаны с историей рода Годуновых, пристальное ознакомление с которой вызывает у добросовестного исследователя вопрос: когда же наконец Годуновы займут в русском национальном сознании подобающее им место?
Начать хотелось бы с небольших отрывков из двух художественных произведений. Вот первый отрывок (место действия — Кострома, начало XIV века): «Коням дали овес, ратные, теснясь к котлам с горячими щами, жрали, сопя и толкаясь ложками… [Бориса] ввели в высокий терем, где представили четырем незнакомым боярам, [и он] тоже наконец оказался за обеденным столом и сейчас уписывал за обе щеки мясные пироги и кашу, давясь, краснея, что не может оторваться от еды, и виновато взглядывая на старого боярина Захарию, что молча, без улыбки, ждал… (В недавней замятне у Захарии убили взрослого сына, Александра…)»
А вот второй отрывок (место действия — Москва, начало XVII века):
«Воротынский
Ужасное злодейство! Слушай, верно,
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно, кровь невинного младенца
Ему ступить мешает на престол.
Шуйский
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
Воротынский
Так, родом он незнатен; мы знатнее».
Первый отрывок взят из романа Д.М. Балашова «Великий стол», а второй — из драмы А.С. Пушкина «Борис Годунов». Описываемые здесь события обрамляют историю одного из самых значительных родовых сообществ России — потомков известного костромского боярина XIII века Захарии Зерна-Чета (того самого, которого упоминает Д.М. Балашов), основателя Костромского Троицкого Ипатьевского монастыря. Сразу же отметим: монастырь основан в память явления Захарии Божией Матери с предстоящими апостолом Филиппом и священномучеником Ипатием, епископом Гангрским, и этот знаменательный факт весьма важен для традиционного русского сознания, как он был важен и для потомков боярина — Сабуровых, Годуновых, Пешковых, Вельяминовых-Зерновых. Потомство боярина Захарии дало России не только двух царей (Бориса и Федора Годуновых), трех цариц и великих княгинь (Соломонию Сабурову, Евдокию Сабурову и Ирину Годунову), но и целую плеяду выдающихся государственных деятелей — дипломатов и военачальников, бояр, думных дьяков, сынов боярских. Уже из одного перечисления видно, что доверенные бояре царствующего дома Рюриковичей, породнившиеся с ними за столетие до начала Смутного времени, Сабуровы и Годуновы никак не могут быть названы «вчерашними рабами». Между тем пресловутая «незнатность» Сабуровых и Годуновых, которые в местнических спорах «посидели» представителей самого родовитого московского княжества и боярства, продолжает путешествовать из книги в книгу, из фильма в фильм, из учебника в учебник…
Здесь не место углубляться в художественные достоинства процитированных выше произведений, но если обратиться к их научной достоверности, то окажется, что роман Балашова основан на источниках, а вот произведение Пушкина в значительной степени на домыслах и слухах. Точно так же и исторические полотна знаменитых отечественных живописцев, о чем мы еще скажем, имеют совсем разное отношение к реальности. Это в очередной раз напоминает нам о величине служения и ответственности художника. К.Н. Леонтьев писал по этому поводу: «Люди, поставленные особым Божиим даром на ту степень славы, на которой стоит творец “Войны и мира”, должны помнить, что всякая книга, изданная ими, всякая статья, ими подписанная, может судиться не только как произведение мысли и поэзии, но и как нравственно-гражданский поступок».
Дело в том, что, несмотря на яркие образы, созданные Пушкиным, А.К. Толстым и целой плеядой художников слова произведения, так же как публицистика Смутного времени и историография XIX–XX веков с их версией об убийстве якобы властолюбивым и жестоким Борисом царевича Димитрия не больше чем клевета. В момент смерти царевича у Бориса Годунова не было не то что «прав», но и возможностей вступления на престол: его занимал молодой и безусловно дееспособный царь Федор Иванович (представление о «слабоумии» этого праведного и деятельного государя — еще один миф), у которого вскоре родилась дочь. Мало того, сама возможность наследования царевичем Димитрием (сыном Ивана Грозного от седьмого брака, сам факт которого побудил Церковь отлучить царя от причастия и наложить на него епитимию) отеческого престола была близка к нулю. Н.М. Карамзин писал о трагической смерти царевича: «Для вероятности сего злодейства надобно доказать связь его с пользой властолюбия». Но при всем своем влиянии на дела в русском государстве Годунов, по справедливому замечанию крупнейшего современного исследователя годуновского наследия Л.Е. Морозовой, не имел никаких возможностей для наследования трона у 700-летней династии Рюриковичей. К тому же, в отличие от нас, он не мог знать и о том, что родившаяся через год после гибели царевича Димитрия наследница царя Федора вскоре умрет, а сыновей у него так и не будет. Поэтому «преступления» Годунова кажутся нам (вслед за Карамзиным), «нелепостями, достойными грубых невежд, которые хотели злословием льстить царствующей фамилии Романовых». «Кровавые мальчики» в глазах царя Бориса — это не объективно установленный факт, а знак политической борьбы: миф об убийстве Годуновым царевича встречается чаще всего в иностранных и проромановских источниках Смутного времени.
Тщательное исследование вопроса приводит к выводу: представление о Борисе-убийце не осталось всего лишь одной из басен, а попало в историографию именно благодаря упорному и своевременному повторению — с целью обоснования воцарения как безусловно нелегитимных Лжедмитриев, так и всенародно избранной династии Романовых. В черновых набросках к «Истории государства Российского» Н.М. Карамзин совсем не был уверен в оценке гибели царевича, но слишком однозначное восприятие этого труда, равно как и художественного гения писателя и поэта (но не историка!) А.С. Пушкина привело к тому, что образ Бориса Годунова как соправителя якобы слабовольного царя Федора Ивановича, а затем и как убийцы царевича Димитрия стал наиболее общепринятой оценкой годуновского наследия и учеными, и общественным сознанием в целом. Карамзин писал: «Что если мы клевещем на сей пепел, если несправедливо терзаем память человека, веря ложным мнениям, принятым в летописи бессмыслием или враждою?» Остается только вслед за М.П. Погодиным удивиться: «Сам Карамзин был расположен защищать Бориса и первый, к славе своей, заметил несправедливость летописей; удивительно, что после в “Истории” он переменил свое мнение, не показав причин, которые его к тому побудили».
Немногие дотошно разобравшиеся в данном вопросе историки однозначны в своей оценке: С.Ф. Платонов писал о Годунове, что «его моральная реставрация есть… прямой долг исторической науки», а С.Б. Веселовский был уверен в том, что потомки Захарии Чета заслуживают серьезного монографического исследования — с сильным апологетическим настроем. Действительно, как личные качества, так и цивилизационные заслуги царя Бориса весьма велики и в значительной мере предопределены общими родовыми качествами потомков Захарии Чета. До сих пор непревзойденным исследованием о них остается работа С.Б. Веселовского «Из истории древнерусского землевладения. Род Дмитрия Зернова (Сабуровы, Годуновы и Вельяминовы-Зерновы)», законченная в 1938 году. Досконально изучив все доступные источники, академик, реабилитировавший генеалогический подход в советской историографии, пришел к весьма знаменательным выводам.
Во-первых, он установил исконное русское, а именно костромское, происхождение Захарии Чета, а стало быть, нет никакой возможности говорить о Годунове как о «татарине»: легенда о выезде якобы татарского мурзы Захарии Чета возникла очень поздно и иллюстрирует характерное для XVII века падение национального самосознания (родовитое московское боярство с 400-летней родословной начало выводить себя «от прус» и «от немец»). Во-вторых, писал Веселовский, хотя «в истории боярских и княжеских родов мы можем нередко наблюдать вековые связи родичей с тем или иным монастырем», тем не менее «ни один род не превзошел в этом отношении Годуновых, которые более трехсот лет всем родом, а не отдельные лица, оставались верными Ипатьеву монастырю» и проявили себя как благочестивые представители русской знати. Предок Годуновых уже при Иване I Калите выехал из Костромы в Москву, но вплоть до XVII века род продолжал холить и лелеять родовой монастырь, построенный пращуром. Видные бояре Сабуровы и Годуновы, разбогатев на службе отечеству, превратили небольшой окраинный Ипатьев монастырь в общеизвестную и повсеместно почитаемую обитель. Чтобы судить о росте благосостояния этих родов, достаточно ознакомиться с описями вкладов в монастырь: богатели семьи, богател и монастырь. И самое удивительное, как проследил это Веселовский, отношения представителей разных ветвей единого потомства Захарии Чета на протяжении XIII–XVI веков (400 лет!) были скреплены не только кровными узами, но и осознанным ощущением единого монолитного родового тела, служившего России всем богатством данного им таланта, воли и ума, своей жизнью. Вот что писал Веселовский по этому поводу: «Удивительно… род имеет свое лицо (как человек?). Впечатление, что род [живет] (через века!), как будто организм … дух захватывает от поступи в веках, повадки, общего духа, основных линий поведения — множества отдельных людей, одного рода…» (1).