Ширинянц А. А., Ермашов Д. В.
В рамках всего консервативного идейного комплекса Н.М. Карамзина наиболее важным представляется его концепция русского самодержавия. Именно в нем русский мыслитель видел единственную силу, способную удержать российское общество от впадения в крайности революционных разрушений и массовых беззаконий. Стремление обосновать закономерность и необходимость самодержавия для блага России было одной из главных причин, побудивших Карамзина заняться историей.
Еще в середине прошлого века его младший друг и современник князь П.А. Вяземский утверждал, что в потребности изучения прошлого России находят «вдохновение и основы консерватизма» историка (1). Поэтому, как верно заметила Л.Г. Кислягина, «если историческая концепция Карамзина раскрывает его политическую программу, то политическая дает ключ к пониманию его исторической концепции» (2).
Здесь, как нам представляется, необходимо сделать краткое отступление. Речь идет о том, что в большинстве работ, посвященных карамзинскому творчеству, приоритет в исследовании тех или иных проблем отдавался, в первую очередь, как раз вопросам формирования и эволюции идеи самодержавия в политической доктрине Карамзина. Об этом свидетельствует подробное освещение многих сторон данной проблемы в трудах Ю.М. Лотмана, Л.Г. Кислятиной, Н.В. Минаевой и др.
Нас же в контексте рассматриваемой темы интересуют прежде всего те позиции историка, которые позволяют говорить о российском самодержавии преимущественно как об основе самобытного и творческого исторического движения России.
Нельзя утверждать, что в отечественной научной литературе не было подобного рода разработок. Краткие замечания по данному вопросу можно найти в трудах Н.Л. Рубинштейна (3). В статьях Г.П. Макогоненко в той или иной форме обязательно звучала мысль, что история Карамзина запечатлела не только его политический идеал, «но и его художественную концепцию национального русского характера, русского народа» (4). В учебном пособии «Историография истории СССР» содержатся небольшие ссылки на характерный для русского мыслителя «переход от западничества к национализму» (5). В книге М.А. Алпатова «Русская историческая мысль и Западная Европа» данной стороне проблемы посвящено несколько страниц (6).
Уже в «Письмах русского путешественника» можно найти мысль, содержащую в зародыше будущее обращение автора к отечественной истории: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей Российской истории, то есть, писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием». Знакомство с русскими летописями, трудами историков М.М. Щербатова, В.Н. Татищева, И.Н. Болтина и др. привело Карамзина к осознанию необходимости нахождения «философической методы для расположения предметов» (7) в деле изучения богатой великими событиями российской истории. И признав, что нам нужен «философ-историк» (8), Карамзин, будучи, по словам В.Г. Белинского, «везде и во всем... не только преобразователем, но и начинателем, творцом» (9), по собственному почину, добившись звания придворного историографа, на долгие годы «постригся в историки» (выражение П.А. Вяземского) (10).
Первое сугубо историческое сочинение русского мыслителя «Историческое похвальное слово Екатерине II» было одновременно и его первым политическим трактатом, содержащим в себе монархическую программу автора. Это произведение интересно также тем, что оно, по мнению исследователя истории русской литературы XVIII в., П.Н. Беркова, «представляло в законченном виде... легенду о либеральной Екатерине II, продержавшуюся у нас в официальной... науке» до 1917 г., а в западной — до настоящего времени (11).
Главная мысль этой созданной Карамзиным концепции русской «просвещенной монархии» заключается в словах: «Сограждане! признаем во глубине сердец благодетельность монархического правления... Оно всех других сообразнее с целию гражданских обществ: ибо всех более способствует тишине и безопасности» (12).
То, что декларировалось писателем в «Историческом похвальном слове Екатерине II», было аргументировано им в «Истории государства Российского» и в записке «О древней и новой России».
«Похвальное слово...» характеризует не только литературный стиль эпохи, но шире — стиль консервативного мышления. Содержание консервативного политического дискурса в России всегда определяла национальная идея, синтезирующая патриотизм (соединяющий любовь к Родине в географическом значении с любовью к «русскому духу» — традициям, обычаям, ценностям и идеалам русского народа, сформировавшимся и освященным многовековой историей борьбы за национальное самоопределение в сильном монархическом государстве) и духовную свободу в истинном православии.
Великий путь России «от колыбели до величия полного», который Карамзин описал в многотомной «Истории государства Российского»; историко-политический анализ проблем России начала XIX в. в записке «О древней и новой России»; его представления об «идеальном самодержавии» как панацеи России от внутренних войн и раздоров, дополняются в «Историческом похвальном слове Екатерине II» характеристикой эпохи царствования Великой Екатерины, осуществившей на практике идеал самодержавного правления.
Карамзин высоким «штилем», но основываясь только на реальных событиях и фактах эпохи демонстрирует силу государства и величие русского духа, парадоксальным образом воплотившиеся в императрице, немке по происхождению, сочетавшей либеральные устремления в управлении и культуре с жесткостью по отношению к внешним и внутренним врагам империи.
При этом необходимо, на наш взгляд, обозначить некорректность той точки зрения, согласно которой все свои аргументы при историческом обосновании необходимости для России самодержавия Карамзин свел к тому, чтобы, по цитировавшимся уже здесь словам А.А. Кизеветтера, «придать внешний блеск и оживление тому, что дряхлело» (13). Напротив, историк доказывал выгоды абсолютной власти не просто для утверждения уже существовавшего самодержавия со всеми его недостатками, но главным образом для укоренения в сознании русских людей идеи монархической власти как подлинно самобытного русского начала, предопределившего величественное развитие России на много десятилетий вперед.
Кизеветтер при этом упустил из вида следующее, на наш взгляд, немаловажное обстоятельство. Карамзин понимал под самодержавием не просто неограниченную единоличную власть монарха. Термин «самодержец», входивший в титул русского царя еще со времен Московской Руси, выражал в первую очередь то, что монарх не является чьим-либо данником (конкретно в ту эпоху –– хана), то есть он –– суверен, при этом не обязательно обладающий правом на произвол и безответственность. Неограниченную верховную власть одного человека самодержавие стало означать позднее, с царствования Иоанна Грозного. Эту сторону царской власти Карамзин интерпретировал всего лишь как вторичный ее атрибут — хоть и важной, но все же производный, сопутствующий, –– выдвинув на первый план трактовку самодержавия как проявления могущества и политической независимости государства (14).
Иными словами, автор «Истории…» призывал учитывать в анализе политики самодержавия не только его институциональные характеристики, но и реальные результаты функционирования. А последние приводили Карамзина к признанию исторической правоты самодержавия, не раз спасавшего Россию от гибели и имеющего, на взгляд историка, все возможности для того, чтобы и дальше вести государство «по неизведанным путям истории».
То, что монархизм Карамзина, помимо всего прочего, был обусловлен размышлениями о будущем своего отечества, подтверждает автобиографическое свидетельство декабриста Н.И. Тургенева, в своих воспоминаниях воспроизведшего слова автора «Истории...»: «...Россия прежде всего должна быть великой, а в том виде, какой она имеет сейчас, только самодержец может сохранить ее грозной и сильной» (15). Одним словом, консервативный взгляд Карамзина на сущность самодержавия «указывает... на необходимость самостоятельного развития государственной жизни и требует национальной политики» (16). Для самого историка это было так естественно, что он находил аналогии своей позиции даже в природных явлениях. «Я хвалю самодержавие, — писал он в письме к И.И. Дмитриеву, — то есть, хвалю печи зимою в северном климате» (17).
Исторический национализм Карамзина характеризуют также его собственные высказывания о целях и направлении своего главного произведения — «Истории государства Российского». По воспоминаниям безымянного иностранца, путешествовавшего по России летом 1824 г., во время беседы с Карамзиным он услышал от того следующее: «Из всех литературных произведений народа изложение истории его судьбы... менее всего может иметь общий, не строго национальный характер. Я писал ее (т. е. „Историю...“ — авт.) для русских, для своих соотечественников» (18). А в одном из писем к И.И. Дмитриеву можно найти еще более откровенное признание: «Я писал для русских, для купцов ростовских, для владельцев калмыцких, для крестьян Шереметьева,.. а не для Западной Европы» (19).
Итак, перед нами очевидное, во всеуслышание заявленное стремление Карамзина доказать своей «Историей...» российскому обществу, что у нас есть собственное прошлое и собственная традиция. Этой традицией является российская государственность, имеющая своей основой принцип самодержавия, в силу которого «Россия развилась, окрепла и сосредоточилась». «Или вся новая история должна безмолствовать, или Российская имеет право на внимание» (20), гордо писал автор в знаменитом предисловии к «Истории...».
Как уже отмечалось, изучение прошлого страны было продиктовано желанием русского мыслителя исторически обосновать свой тезис о том, что «самодержавие есть палладиум России» (21).
Анализ отечественной истории Карамзин начал с описания «беспримерного в летописях случая» (22) — призвания варягов, основополагающего, по его мнению, факта всего исторического развития России. Слова новгородцев: «Хотим князя, да владеет и правит нами по закону» (23) — были, как считал Карамзин, не только основанием монархического устава древнего Российского государства. Историк особо выделил то, что «везде меч сильных или хитрость честолюбивых вводили самовластие ... в России оно утвердилось с общего согласия граждан» (24).