Хатунцев С. В.
К. Леонтьев, не будучи историком-профессионалом, имел собственную систему исторических взглядов, основанную на выработанной им социологической концепции «триединого развития» и тесно связанную со всем корпусом его общественно-политических представлений. Важной их частью было леонтьевское понимание российской истории.
Данная сторона воззрений этого мыслителя-традиционалиста привлекала внимание отечественных исследователей. Так, В.Е. Иллерицкий (1) отмечал характерное для К.Н. Леонтьева резкое противопоставление России и Западной Европы, апологетику русской государственности, доказательство исторической необходимости крепостного права и сохранения крестьянской общины. Взгляды К.Н. Леонтьева на отечественную историю рассматривались также Н.А. Рабкиной (2), однако работа этой исследовательницы, несмотря на ее название, посвящена не столько историческим воззрениям, сколько общественно-политическим взглядам К.Н. Леонтьева в целом. В диссертационном исследовании Н.В. Дамье анализировалось применение общих принципов его социально-политической доктрины к рассмотрению российской истории. Для Леонтьева, считает Н.В. Дамье, специфика отечественной истории заключалась в том, что создавалась она монархией и религией, выполнявшими божественный замысел, и в ней не было места действию слепых и случайных сил (3). Леонтьевских оценок российской истории касались в своих работах Г.Б. Кремнев, К.М. Долгов, Ю.В. Андронов, А.Г. Мячин, А.А. Ширинянц, С.М. Абдрасулов (4). Однако как таковые взгляды К.Н. Леонтьева на историю России изучены далеко не полностью. Это и побудило автора статьи обратиться к данной тематике. Предлагаемая работа является одной из первых попыток представить воззрения К.Н. Леонтьева на историю России в связном, концептуально-систематическом виде.
Свои взгляды на отечественную историю Леонтьев излагал в многочисленных статьях, большая часть которых опубликована. Они служили для иллюстрации и объяснения читателям широкого спектра его историософских и культурологических положений. В своих письмах, а также художественных произведениях к теме российской истории К.Н. Леонтьев обращался реже, и в контексте данного исследования они как источник имеют меньшую ценность.
Леонтьев писал о сравнительной бледности, невыразительности, небурности и нерельефности отечественной истории в сравнении с историями других народов — древних и современных (5). «У нас всё широко и рассыпчато, но всё бледно и не выработано,... кроме государственной силы», — говорил он устами одного из героев романа «В своём краю», выражавших авторскую позицию (6). Прежде всего Леонтьев сопоставлял историю России с историей Западной Европы. Именно там, по его мнению, «бури, взрывы были громче, величавее», однако «особенная, более мирная и глубокая подвижность всей почвы и всего строя у нас, в России, стоит западных громов и взрывов» (7).
У русских, на взгляд Леонтьева, слабее, чем у многих других народов, развиты начала муниципальное, наследственно-аристократическое и семейное, а сильны и могучи только три вещи: византийское православие, династическое, ничем не ограниченное самодержавие и сельская поземельная община (8). Эти три начала и являлись главными историческими основами русской жизни (9).
Православие и самодержавие (Царя и Церковь) в их системной совокупности и взаимосвязи Леонтьев именовал «византизмом». Этого рода «византизм», по справедливому замечанию Леонтьева, проник глубоко в недра общественного организма России(10). Он полагал, что даже после европеизации России Петром I основы и государственного, и домашнего её быта остались тесно связаны с ним (11). Византизм, согласно К. Леонтьеву, организовал русский народ и сплотил в единое тело «полудикую Русь», система византийских идей, сопрягаясь с её «патриархальными, простыми началами», с её первоначально грубым «славянским материалом», создала величие российской Державы (12). Именно византийские идеи и чувства дали русскому народу силу перенести татарское иго, бороться с Польшей, со Швецией, с Турцией и наполеоновской Францией (13).
Самодержавие, вполне объективносчитал Леонтьев, стало заметным фактором отечественной истории гораздо позже,чем православие: идея «царизма» укрепилась в России со времен Иоаннов. Русский царизм был утвержден гораздо крепче византийского кесаризма (14).
Общину, сельский мир Леонтьев не считал явлением специфически русским (15). В этом вопросе он следовал за общепринятыми идеями неславянофильских кругов российской (и не только российской) общественно-политической мысли, в частности, солидаризировался с мнением В. С. Соловьева, писавшего, что сельская община «соответствует одной из первобытных ступеней социально-экономического развития, через которую проходили самые различные народы» (16). Однако она, полагал Леонтьев, является важным и резким признаком, отличающим Россию от романо-германской Европы (17). Русская крестьянская община — структура почти коммунистическая и, в то же время, глубоко консервативная (18). Она представляет собой одно из главных условий и государственного единства России, и её национально-культурного обособления (19), в первую очередь — от стран Запада, чему Леонтьев придавал большое значение. Поземельная и обязательная форма общины тесно связана с самодержавной формой отечественной государственности (20). Таким образом, и общинное, невизантийское по происхождению начало русской исторической жизни, сопрягалось, в представлении Леонтьева, с «византизмом».
В отличие от А.Н. Майкова и московских славянофилов, а также автора «теории пассионарности» Л. Гумилёва, К. Леонтьев не стоил иллюзий по поводу «исторической молодости» русского народа. «С чего бы мы ни начали считать нашу историю, с Рюрика ли, или с крещения Владимира», — писал он, «во всяком случае выйдет или 1012 лет, или 886 (21). В первом случае мы нисколько не моложе Европы; ибо и ее государственную историю следует считать с IX века. А вторая цифра также не должна нас слишком обеспечивать и радовать. Не все государства проживали полное 1000-летие. Больше прожить трудно, меньше очень легко» (22). Поэтому «молодость наша», — с горьким чувством признавал Леонтьев, «сомнительна. Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела...» (23). О том, что Россия находится в позднем государственном возрасте, что она «стара», «устарела», этот мыслитель в своих статьях и письмах упоминал неоднократно (24). С точки зрения Леонтьева, русские в некоторых отношениях «даже дряхлы и не чужды всем тем недугам, которыми страдают стареющие народы» (25). «Какая [уж] у нас молодость!», — риторически восклицал он (26). Россия лишь немного, может быть, на одно столетие, исторически моложе стран Запада: Франции, Германии, Англии, а «быть в 50 лет моложе 70-летнего старика — еще не значит быть юным», — писал он, предлагая оставить это «безумное самообольщение» (27).
Развивалась Россия, по мнению Леонтьева, очень медленно. Под развитием этот мыслитель понимал процесс усложнения культуры, усиления социальной дифференциации, воплощающейся в сословно-корпоративных структурах, постепенное объединение общества в вере и власти. Учитывая глубокую «оцерковленность» леонтьевской мысли, а также принимая во внимание его идею о том, что Россия примерно на столетие моложе западноевропейских государств, можно придти к выводу, что начало отечественной истории Леонтьев отсчитывал непосредственно с крещения Владимира, его дружины и киевлян, т.е., по общепринятой хронологии, с 988 г. н.э. Однако его прямых высказываний на этот счет автор статьи в источниках, им исследованных, не обнаружил. Леонтьев, во всяком случае, полагал, что развитие России, ее «расслоение», «дифференциация» и т. д., началось в эпоху правления Св. Владимира, и именно тогда впервые обозначились характерные особенности русского национально-государственного типа; таковыми являлись православие и удельно-родовая система (28), которая «естественным ходом истории» переросла в «родовое единодержавие» (29).XV век, век изгнания татар, век, с которого, как считал Леонтьев, началось «цветение» Европы, и вообще пора Иоаннов, падения Казани, завоеваний в Сибири, был веком первого усиления России, связанного с укреплением самодержавия, интенсивным влиянием византийской образованности (30). Тогда же постройкой Василия Блаженного «яснее прежнего» обозначился своеобразный стиль национальной русской архитектуры, который Леонтьев определил как «индийское многоглавие, приложенное к византийским основам» (31).
Однако в этот период Россия еще не дошла до стадии высшего социально-политического и культурного развития, по терминологии Леонтьева — стадии «цветущей сложности», которая бывает у всех государств и во всех культурах (32). В нашем отечестве такая эпоха, по его мнению, наступила со времен Петра Великого, а первые ее проблески явились в царствование Алексея Михайловича. Европейские влияния — польские, голландские, шведские, немецкие и французские играли для русского Ренессанса ту же роль, какую играли Византия и древний эллинизм на Западе в XV и XVI вв. (33) До Петра, согласно К. Леонтьеву, социально-бытовая картина России была менее дифференцирована, с него же началось «более ясное, резкое расслоение нашего общества, явилось то разнообразие, без которого нет творчества у народов» (34). Самодержавие Петра подготовило более прежнего аристократические и богатые по содержанию эпохи Екатерины II и Александра I (35). Поэтому петровский деспотизм Леонтьев оценивал как прогрессивный и аристократический (36).
В то же время Петр I являлся разрушителем национальной старины (37), своими реформами он ввел Россию на путь европеизма (38). Именно при Петре она вступила в период подражания Западу (39), «как бы влюбилась» «во все без разбора западные идеи» (40), сделалась Минотавром с петербургским (т.е., в леонтьевском контексте, европейским), и московским (т.е. русско-византийским) «боками» (41). Со времен Петра I общество в России стало гораздо больше воспитываться государством, чем церковью (42). Подчинив ее государству, он положил начало «полупротестантскому уклонению ее» (43) от истинного, «византийского», православия. Петр I, т.о., был «нашим домашним европейским завоевателем» (44), своей железной рукой намазавшим на лицо России «европейскую маску» (45).