Современная "Унгерниана"
Хатунцев С. В.
Белов Е.А. Барон Унгерн фон Штернберг: Биография. Идеология. Военные походы. 1920 – 1921 гг. – М.: Аграф, 2003. – 240 с.
В последнее время в нашей стране появилось довольно много книг и исследований, посвященных Р.Ф. Унгерн-Штернбергу – вождю контрреволюции в Монголии и Даурии. Его суровый и загадочный образ занимает важное место в романах и повестях В. Пелевина («Чапаев и Пустота»), С. Маркова («Рыжий Будда»), М. Демиденко («Барон Унгерн – белый рыцарь Тибета») (1). Опубликовано немало научных и научно-популярных работ, непосредственно касающихся фигуры барона (2). Изданы важные источники и произведения исследователей и писателей-эмигрантов, в которых освещается его деятельность или же выводится его поэтическо-литературный портрет [См. список литературы в конце рецензии: Хейдок 1990; Несмелов 1990; Оссендовский 1994; Першин 1999; Семенов 1999; «Источник» 2001; Серебренников 2003]. Многочисленны публикации об Унгерне в СМИ и в интернет-сайтах. Даже «мужской журнал» «ХХL» решился напечатать статью о бароне [ХХL 2003]. И все это – не говоря о массе упоминаний, отдельных размышлений и целых параграфов, посвященных Унгерну в других изданиях и работах.
Таким образом, в России сейчас наблюдается известный унгерновский «бум». Каковы же причины повышенного интереса к этому давно расстрелянному белому генералу? Не зарываясь в пространный анализ этого феномена, рискну предположить: нынешнее внимание к фигуре барона во многом обЪясняется ее апокалиптичностью, тем, что воплощая в себе смутные, но мощные веянья «мирового духа» (3), кристаллизующиеся в том, что Владимир Соловьев на рубеже ХХ века окрестил (удачно или не очень) «панмонголизмом», Унгерн является знаком, указывающим на смертельную и неизбежную для современной России «угрозу с Востока», естественно, не со стороны горстки соплеменников Чингисхана, а со стороны великой и по-прежнему загадочной «застенной» державы, которая при нашей нынешней слабости, политическом безволии и всеобщей жажде быстрой и легкой наживы любой ценой вполне способна уже в недалеком будущем заполнить вакуум силы, образовавшийся за Уралом.
Пионером новейшей российской «унгернианы», вне всякого сомнения, является Л.А. Юзефович с его талантливой и оригинально беллетризированной историософско-публицистической книгой «Самодержец пустыни», выпущенной в 1993 г. А в 2003-м, в известной (и в большой) степени как «ответ» Юзефовичу ровно через десятилетие, вышла рецензируемая монография Е.А. Белова.
Этот автор является знатоком исследуемого им вопроса, его перу принадлежит целый ряд статей о бароне, книги и работы о России, Монголии и Китае и об их взаимоотношениях в начале прошедшего столетия [Белов 1995; Белов 1997; Белов 1999; Белов 2001а; Белов 2001б, и др. работы.]. Его последняя монография, по справедливой оценке московского историка А.В. Репникова – суть «серьезная аналитическая работа, основанная на архивных источниках». Работа, добавим, в первую очередь историческая, а не историософская, чем она и отличается принципиально от вышеназванной книги Л. Юзефовича.
Задача, которую поставил перед собой Белов – выявить и исправить неточности и ошибки концептуального и фактологического характера в трактовке личности Унгерна советскими и постсоветскими исследователями и познакомить читателей со многими неизвестными фактами его биографии (с. 2, 11). Во многих отношениях она решена, и вполне успешно. Белов детально и точно, основываясь на данных привлекаемых им источников, восстанавливает внешнюю канву жизни отчаянного барона. Целая глава его книги посвящена идеологическим воззрениям Унгерна. Но основное внимание автор монографии уделил походу созданной последним Конно-Азиатской дивизии в Монголию и ее вторжению из Халхи в пределы Советской России и ДВР (4). В особой главе Белов освещает историю ликвидации в Западной Монголии белогвардейских отрядов есаула Кайгородова и атамана енисейского казачьего войска Казанцева, номинально подчинявшихся Унгерну. Все эти события даются автором монографии на широком «сопутствующем» историческом фоне. Кроме того, работа Белова содержит (хотя и чересчур краткий) анализ источниковой базы, трудов, посвященных «даурскому барону», снабжена обширным библиографическим аппаратом, указателем имен и резюме на английском языке. Всё это делает её настоящим научно-академическим изданием, каковым книга Л. Юзефовича по определению не является.
Опираясь на данные различных источников, Белов исправляет многие фактологические неточности, имевшиеся в работе последнего. Так, Юзефович (а вслед за ним некоторые другие авторы, в том числе и автор данной рецензии) утверждал, что во время русско-японской войны Унгерн не воевал и под огнём не был [Юзефович 1993: 19]. Белов, на основе сведений, почерпнутых из послужных списков барона, хранящихся в РГВИА (5), пишет, что в боевых действиях Унгерн всё же участвовал, при этом, что не удивительно, а закономерно, сражался храбро, за что получил солдатскую светло-бронзовую медаль и звание ефрейтора (с. 18). Уточняет он и ряд других фактов из жизни барона, не вполне верно переданных Юзефовичем. В то же время дважды – в аннотации к его монографии и в Предисловии к ней в качестве даты рождения Унгерна приведен 1887 г. (с. 2, 5). Откуда она взялась – автор не поясняет, тогда как даты других событий он тщательно и добросовестно обосновывает. Общепринятым считается мнение, что барон родился в январе 1886 г. Юзефович датой рождения своего героя считает 29 декабря 1885 года, стройно и последовательно аргументируя свою точку зрения [Юзефович 1993: 18]. Таким образом, дата рождения Унгерна у Белова, 1887 г., либо двойная опечатка, либо ничем в рассматриваемой книге не подкрепленная авторская версия.
Белому генералу в этой монографии отдается должное. По словам её автора, Унгерн был храбрым офицером, опытным командиром, обладал военным талантом (с. 5, 44, 192). Он любил воевать, и смело шел на совершение рискованных поступков (с. 47). Именно барон разбил основные силы китайских войск в Халхе (с. 196). В то же время Белов постоянно подчеркивает его жестокость (с. 5, 30, 100, 132, 160, 162, 164, 170-171, 193, 194, 196). Однако известно, что сам по себе Унгерн не был ни палачом, ни садистом. Лично он никого не казнил, но ведал судом и отдавал карательные приказы. Эти приказы, безусловно, весьма жестоки, однако столь же жестокие приказы в годы Гражданской войны отдавало и исполняло множество других деятелей Белого движения, например генералы Анненков и Слащёв, который, кстати, одно время командовал Чеченской конной дивизией – кавказским аналогом дивизии Конно-Азиатской, а в 1921 г. вернулся в Советскую Россию, получил амнистию и благополучно дожил до 1929-го. Не менее бесчеловечные (но гораздо более масштабные) акции совершались большевиками. Так что на фоне своей эпохи собственно жестокостью Унгерн не слишком и выделялся.
Вполне очевидно, что Белов является продолжателем советской школы историографии, только что не размахивает порой красным флагом (6). Принадлежность к советской историографической школе сказывается в оценках, которые автор рецензируемой книги дает тем или иным личностям и событиям (с. 35, 51-52, 87, 88, 98-99, 108, 116-117, 122, 127, 129, 149, 160, 164, 169, 177, 179, 186, 191, 193, 195, 198, 216). Позиция, выбранная Беловым, порой его серьезно подводит, заставляя делать не вполне обдуманные заявления. Так, более чем сомнительно чтобы казахи, земли которых входили в состав РСФСР, терзаемой разрухой и голодом, уже в начале 1921 года «видели перед собой неплохую перспективу: переход к оседлости, ликвидация неграмотности, будущая индустриализация республики» (с. 108). Это – не просто анахронизм, а лжепровиденциалистское идеологическое клише, выхваченное из эпохи «большого перелома» и закрывающее от глаз исследователя действительное положение дел.
Однако заметно, что Белов стремится сохранять объективность. Так, автор монографии не преуменьшает роль Унгерна в разгроме китайских сил и не преувеличивает роли красных монголов в борьбе с ними (с. 62), что, несомненно, делает ему честь. Кроме того, он убедительно, основываясь на архивных данных и на тщательном анализе фактов, опровергает советские историографические мифы о том, что барон являлся агентом Японии (с. 75-80), проводил насильственную мобилизацию монголов в свои войска (с. 54-55), и не скрывает негативных действий советской власти в Крыму после эвакуации Врангеля (с. 216), равно как и акта ритуального каннибализма, допущенного революционными цириками (монгольскими солдатами) (с. 185). Белов вполне справедливо не считает Унгерна индивидом психически ненормальным (эта версия муссировалась некоторыми современниками барона, а также рядом исследователей), выдвигая довод, который трудно оспорить: больной человек, психопат «не мог бы командовать сложным военным соединением, состоящим из представителей 16 национальностей [каковым являлась Азиатская Конная дивизия – С.Х.]». В пользу психического здоровья барона, по объективному замечанию автора монографии, говорит и его поведение на допросах и на суде (с. 195). По нашему мнению, разнообразные достоинства белого генерала Унгерна Белов отмечает главным образом для того, чтобы подчеркнуть заслуги его победителей – русских и монгольских коммунистов и простых солдат революционных сил: чем опаснее и сильнее враг, тем больше «весит» победа, одержанная над ним, тем больше исторических лавров она приносит.
Известно, что Унгерн вынашивал план создания могучей монархии – континентально-евразийского Срединного (Центрально-Азиатского) государства, которое объединит все кочевые народы Востока от берегов Индийского и Тихого океанов до Казани и Астрахани. Его правителями должны были стать сметенные революцией императоры Китая – династия Циней. Эту затею барона Белов считает от начала и до конца нежизненной, нереальной и утопической (с. 118). Думается, однако, что данная точка зрения нуждается в уточнении. Первый пункт своего «панмонголистского» проекта Унгерн осуществил чётко – вернул власть над Халхой её теократическому правителю Богдо-гэгэну. А рядом с бароном жили и временами довольно успешно действовали панмонголисты меньшего геополитического размаха, например атаман Семёнов и Джа-лама. О реставрации Циней задумывались диктатор Северо-Восточного Китая генерал Чжан Цзолин и постоянно крепнущая Япония, в конце концов создавшая монархическое государство во главе с последним представителем маньчжурской династии, свергнутой в 1911 г. Это государство, Маньчжоу-го, просуществовало более тринадцати лет (дольше, чем «третий рейх»!), а по своей территории, населению (7) и экономическому ресурсу было вполне сопоставимо с крупнейшими странами Европы и мира. При этом, конечно, не следует забывать, что император Пу И являлся главным образом ширмой для японских оккупационных властей.