Реставрационные планы в Китае могла поддержать и целая плеяда влиятельных генералов-монархистов: Чжан Кунь, Ли Чжанкуй, Шэн Юнь, и, вполне определено, – Чжан Сюнь. Последний еще летом 1917 г. поднял вооруженный мятеж для восстановления на троне бывшего императора. Войска Чжан Сюня удерживали контроль над Пекином целых двенадцать дней (с. 117).
Вспомним и ещё об одном японском проекте – проекте «сферы совместного процветания Великая Восточная Азия», отчасти реализованном (главным образом в его территориально-географическом аспекте) в 30-е – 40-е годы прошедшего века.
Исходя из этого спектра дальневосточных политических реалий 10-х – 40-х гг. ХХ столетия, мы считаем, что более корректна следующая оценка паназиатских планов барона. Они являлись безусловно нереальными и утопичными в целом, но частично всё же были осуществимы.
Интересны и весьма основательны рассуждения Белова о том, что если тибетский Далай-лама и был в курсе унгерновских планов восстановления на троне династии Цин, то он их не одобрял (с. 109-110), хотя думается, что в принципе номинальная власть маньчжурского хана при определенных условиях владыку Тибета могла бы вполне устроить. Вслед за этим автор монографии закономерно подвергает сомнению неоспоримый для Л. Юзефовича факт присылки Тибетской сотни, сражавшейся в рядах Азиатской дивизии барона, самим Далай-ламой. В противном случае, писал Юзефович, ей «просто неоткуда было взяться в монгольской степи, за тысячи верст от Лхассы» [Юзефович 1993: 87]. Белов же в качестве возможного источника рекрутирования состава Тибетской сотни указывает на давно существовавшую в Урге тибетскую колонию (с. 110), о которой Юзефовичу весьма хорошо известно.
Вызывает определенные возражения и уточнения тезис Белова о том, что Унгерн стремился «к физическому уничтожению евреев как нации» (с. 123). Действительно, барон ещё в Даурии практиковал расстрелы евреев, принадлежавших к революционным кругам, а захватив Ургу устроил первый и единственный в истории этого города еврейский погром. Но далеко не все евреи, попавшие в руки барона, были обречены на гибель. Так, резню в Урге пережил, в числе прочих, зубной врач Гауэр и его семья. Более того. Одним из наиболее ценимых Унгерном офицеров был еврей по происхождению полковник Вольфович, человек свирепый и храбрый, командовавший правым флангом Азиатской дивизии. Друзьями и умелыми агентами барона в Чите, Харбине, Иркутске и Владивостоке также являлись евреи [См.: Оссендовский 1994: 261]. Хорошо известно, что расистом, по крайней мере, расистом белым, Унгерн нисколько не был: белым народам он предпочитал народы «желтого корня». Поэтому в данном отношении и даже в отношении преследования евреев барон предтечей почитавших его немецких фашистов, исповедовавших доктрину превосходства «белого», арийского, человека, не являлся, о чем заявляет автор монографии (с. 194). Думается, что казни как евреев, так и представителей других народов Унгерн предавал по соображениям не расового, а ментально-психологического характера. Он уничтожал (или, скорее, считал что уничтожает) главным образом представителей «современного», столь ненавистного ему типа сознания: в первую очередь – революционеров, затем – носителей форм и проявлений буржуазного духа, который понимался им весьма расширительно (8). В то же время люди, обладавшие чертами столь импонировавшей барону «воинско-средневековой» ментальности, люди, наделенные жилкой «героического авантюризма» охотно принимались им на свою службу независимо от того, к какой нации или расе они принадлежали по крови.
Белов описывает военную тактику, применявшуюся соединением Унгерна (с. 159), приводит собственную оценку численного состава войск, в той или иной степени подчинявшихся барону в Монголии. На основе проведенного им анализа автор монографии приходит к выводу, что под началом Унгерна (в том числе номинальным) находилось порядка 7 тыс. сабель, однако не более (с. 138 – 139). Его походы против Советской России и ДВР Белов считает явною авантюрой (с. 196). Но их можно расценить и иначе: как «прощальный» героический жест, как поступок воина, искавшего подвига и смерти, боровшегося со своими врагами до последней возможности.
В отличие от Юзефовича, видевшего главную причину заговора офицерской верхушки Конно-Азиатской дивизии против Унгерна в намерении последнего направить свое войско в Тибет, к Далай-ламе, автор монографии с его уже отмеченным выше просоветским настроем считает, что она заключается в том, что барон дважды потерпел поражение от Красной армии, наглядно продемонстрировавшей свою силу и непобедимость, в результате чего его офицеры якобы поняли, что бороться с ней бесполезно, и решили прекратить военные действия под командованием барона, уйти в Маньчжурию (с. 164 – 165). Игнорируя абсолютно недвусмысленные свидетельства видных унгерновцев – доктора Рибо (Рябухина) и одного из адьютантов белого комдива есаула Макеева, Белов отрицает наличие у Унгерна плана уйти в Тибет и считает, что он решил отправиться в Западную Монголию (с. 185, 215), дабы превратить её в базу для дальнейшей борьбы с отрядами красных.
Данные утверждения автора монографии голословны. Ни одного конкретного доказательства, ни одной конкретной ссылки на источники в их подтверждение он не приводит. Мы выдвигаем следующие возражения. Во-первых. Как боевая единица Азиатская Конная дивизия складывать оружие вовсе не собиралась: Белову было превосходно известно, что большая часть унгерновцев, пробившихся из Халхи в Маньчжурию, вполне организованно, военным порядком отправилась из Мукдена в Приморье (с. 215), где влилась в состав белых формирований, сражавшихся до 25 октября 1922 года. Что же касается предположения, что барон хотел двинуться в Западную Монголию, к Кобдо и Улясутаю, то его основанием служит исключительно воздух. Унгерн, опытный и ответственный командир крупного боевого формирования, не мог не понимать, что если уже в Восточной Монголии, где он сражался около года, «оброс» связями и отношениями с влиятельными людьми, почва из-под его ног непоправимо уходит, то в Монголии Западной её для Азиатской дивизии просто не существует. Гораздо более весомой, обоснованной как логически, так и документально, нам представляется версия Юзефовича: не подняв антисоветского восстания в пограничных с Монголией районах Сибири, столкнувшись с превосходящими силами красных, барон решил идти именно к владыке Тибета, и именно это решение, вытекавшее из всех устремлений Унгерна, бывшее действительным и «закономерным итогом его идеологии, ее практическим исходом» [Юзефович 1993: 193], вызвало недовольство и возмущение офицерского корпуса дивизии – в подавляющей своей части людей чисто русских, не буддистов, не мистиков, которым в этой стране, в отличие от барона, делать было нечего совершенно. «Западномонгольская» версия – единственно возможная версия для обоснования просоветской концепции заговора против Унгерна его соратников по Белому стану, выдвинутой Беловым, и именно поэтому она оказалась на страницах его книги.
Но совершенно справедлив и исторически весьма поучителен финальный, вполне «леонтьевский» вывод автора монографии: помимо своей воли Унгерн оказал своим смертельным врагам, русским и монгольским революционерам, неоценимую услугу: он существенно облегчил для них задачу очищения Халхи от китайской военщины и дал серьезнейший повод для введения туда частей Красной армии (с. 196), т.е. объективно он внес значительный вклад в победу ненавистного ему нового строя на землях этой страны (9).
В целом о рецензируемой книге необходимо сказать и следующее. Она далеко не везде выправлена по стилю (с. 91, 96, 101, 107, 135, 194, 211), так что создается впечатление, что заканчивалась она второпях. Стилистическо-терминологические огрехи местами весьма заметны (с. 58, 114, 205). Так, «пекинское правительство» как таковое никоим образом не могло сосредоточить «крупную группировку войск на юге Халхи»: с китайскими формированиями в Монголии собственно Пекин реальной, действенной связи не имел, ими распоряжались не столичные власти, а командование китайского экспедиционного корпуса в этой стране. Следовательно, сосредоточить «крупную группировку войск на юге Халхи» могло не само «пекинское правительство», а лишь его эмиссары.
Сравнивая труды Белова и Юзефовича, отметим: книга второго отличается большею широтой историко-философского видения, кругозора и эрудиции, большею проработкой литературной формы, в частности, блестящей стилистикой. В отличие от сочинения Юзефовича, монография Белова является традиционным специально-историческим научным изданием. Определенные недостатки, отмеченные выше, её отнюдь не дезавуируют. Автор рецензируемой книги – настоящий профессионал, проделавший серьезнейшую работу, «перелопативший», обнаруживший, проанализировавший и введший в научный оборот целый ряд надежных источников. В представления об Унгерне, об истории русско-монголо-китайских политических отношений Белов привнёс много нового, результаты его труда ценны и значимы безусловно.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Роман последнего в художественном плане неубедителен и вторичен по отношению главным образом к книге Л. Юзефовича, о которой будет сказано ниже. Многие страницы у Демиденко являются почти дословным пересказом материалов, изложенных в ней.