Контексты, в которых употребляется сочетание "Русская земля", показывают, что оно оказывается тождественным по смыслу слову "отьчина", т.е. "отчизна". Характерно, что чаще всего такое употребление встречается в составе прямой речи, во фрагментах, где поднимается тема защиты родины. Например: "Молимся, княже, тобе и братома твоима. Не мозете погубити русьскыя земли" (ЛЛ). В значении "территория, находящаяся в чьем-либо владении" чаще употребляется слово "страна": "И иже преступить се от страны нашел князь ли ин кто ли... да не имуть помощи от Бога" (ЛЛ).
Существительное "власть" встречается в тех текстах, где надо было обозначить территорию более ограниченную, чем "земля" и "страна", - то есть вотчину, удел: "Пойми брата своего Василка к coбe и буде вам едина власть Перемышль" (ЛЛ). Впрочем, подобная дифференциация значений не была постоянной: можно говорить лишь о доминирующих словоупотреблениях. Так, слово "земля" использовалось и в значении "войско" (Ф.П. Сорокалетов), и в значении "народ" (И.И. Срезневский).
Но не только географическими и этнографическими реалиями ограничивается описание Отечества у древнерусских авторов.
Истинной поэзией без ложной патетики и гиперболизации веет от таких слов: "О светло светлая и украсно украшеная земля Русьская. И многими красотами удивлена ecu: озеры многими удивлена ecu, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми... зверьми различными, птицами бещислеными... князьми грозными, бояры честьными, вельможами многами..." (Слово о погибели Русской земли, XIII в.)
"Русьская земля велика, ведома и слышима есть всеми четырьми концы земли" (Митрополит Иларион. Слово о законе и благодати, XI в.).
Немало исследователей говорят о "агиографической ретуши" древнерусских летописей, об "антиреалистическом понимании" времени и пространства. Возможно, с точки зрения строгого литературоведения это так... Но многим и многим писателям XX столетия стоило бы поучиться у летописцев и древнерусских авторов любви к родной земле и умению найти нужные слова для выражения этой любви.
V
"И РУСЬ ПРИ НЕМ ВО СЛАВЕ БЕЗМЯТЕЖНОЙ УТЕШИЛАСЬ..."
Помимо исторических событий, очевидцем которых являлся летописец, помимо бытовых зарисовок, житий, преданий и этико-философских отступлений летопись дает нам представление о реальных людях, вершивших судьбы своей земли. Образы князей и других видных деятелей раннего средневековья (впоследствии нередко канонизированных) являются непременным слагаемым летописного повествования.
Практически вся история древнерусского государства, начиная со времен полулегендарного Кия, обласканного византийским императором Юстинианом (именно он благословил постройку крепости Киевец), была непрерывной чередой войн, междоусобиц и завоеваний. Естественно, что уже в древнейший период русской литературы складывается традиционное отношение к политическому правителю: нравственным критерием его личности становится поведение перед военной опасностью. При этом рукой летописца ведет вполне реальная оценка исторических сил: князь рассматривается не только как политический деятель, но и как воин - наиболее заметный из тысяч, но все-таки просто воин.
Составитель Лаврентьевской летописи приводит слова князя Святослава Игоревича, сказанные им перед сражением с греками в 971 г.: "Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле русьския, но ляжем костьми ту, мертвые бо срама не имам, аще ли погибнем, срам имам... аз же перед вами пойду; аще моя голова погибнеть, то помыслите собою". "Нам дай Бог за хре-стьян и за Русьскую землю головы сложити".
В различных летописях, в разнообразных их списках и многих сборниках эта мысль проходит красной нитью, подчиняя себе все описания, в которых "бещисленыя рати, и великыя труды, и частыя воины, и многия крамолы, и частыя востания, и многия мятежи".
Но не только на поле брани мог проявиться патриотизм человека. Галицко-Волынская летопись рассказывает о "хождении" в Орду князя Даниила Галицкого, которому Батый предложил особую честь: "чюм" (ковш вина). Боль и обида звучит в словах летописца: "О злее зла честь татарская!" - но нет в этих славах осуждения действий князя, готового ради облегчения политической напряженности на личное унижение.
Многие исследователи древнерусской литературы (Д.С. Лихачев, Б.А. Рыбаков и др.) отмечали абстрагирование описываемых в летописях событий. Объяснением этого может быть только одно - попытка во "временном", "тленном" увидеть вечное. И тот факт, что в устное народное творчество (прежде всего былины) вошел как главный герой "храбрый на ратех" воин, только подтверждает эту мысль. Ибо что может быть более вечным, более незыблемым, чем любовь к своей стране и радение о ее благополучии. Cейчас, на рубеже тысячелетий, мы можем смотреть на древнерусские летописи как на исторический, лингвистический или палеографический памятник. Но мы должны, мы обязаны не забывать, что начальный период нашей литературы дал непревзойденные образцы следования самой высокой общечеловеческой морали. История страны, народа, нации могут меняться - настоящая мораль неизменна и независима от формы правления и даты "от рождества Христова".
К сожалению, сейчас мы все чаще забываем об этом. Почему? Лучше всего на этот вопрос ответил Н.А. Львов, известный поэт, прозаик и собиратель народных песен (XVIII в.):
<DIV
"Знать, низка для вас богатырска речь,
И невместно вам слово Русское?
На хореях вы подмостилися,
Без екзаметра, как босой ногой,
Вам своей стопой больно выступить.
Нет, приятели! в языке нашем
Много нужных слов поместить нельзя
В иноземные рамки тесные..."
Слово "патриотизм" этимологически восходит к греческому ("иноземному"!..) patria - "родина". Почему же мы - потомки тех, для кого это слово было законом жизни и критерием смерти, - не всегда умеем помнить об этом?