Митрополит Макарий говорит о гордости и властолюбии Никона в период его патриаршества. “Никон при всем уме не умел поставить себя на такой высоте, как следовало бы по отношению к своему царственному другу, не умел сдерживать своей необузданной гордости и властолюбия и с упорством оставался верен тому началу, которое высказал еще при избрании его на патриаршую кафедру, т. е. чтобы сам царь слушал его во всем, как Патриарха. В своей дружбе с царем Никон желал быть лицом господствующим и позволял себе такие вещи, которые не могли не оскорблять Государя и, повторяясь нередко, неизбежно должны были вести к столкновению и размолвкам, взаимному охлаждению друзей и наконец привести к разрыву”. <19Даже такой пристрастный защитник Никона, как проф. Зызыкин, и тот в своем исследовании “Патриарх Никон” пишет: “Конечно, Никон восстанавливал против себя своей бескомпромиссностью, прямолинейностью, суровостью”. А Ключевский характеризует Никона так: “Из русских людей XVII века я не знаю человека крупнее, своеобразнее Никона. Но его не поймешь сразу: это — довольно сложный характер и, прежде всего, характер очень неровный. В спокойное время, в ежедневном обиходе, он был тяжел, капризен, вспыльчив и властолюбив, больше всего самолюбив”. Все, кто объективно подойдут к той отрицательной роли, которую, не желая, сыграл Никон в истории раскола русской православной Церкви, не могут не согласиться с следующим заключением Ю. Самарина:
“Вообще в этой многосложной и великой тяжбе Царя с Патриархом, правда и неправда, действительные вины Никона и клеветы на него возведенные, важное и ничтожное так перемешано и сбито, что, вероятно, уже оно не предстанет никогда во всей ясности и строгости. Может быть, к свержению Никона не было достаточных причин; может быть, он мог бы получить разрешение от бесстрастных судей; но не менее того, стремление Никона, мысль, которую он преследовал, но не успел осуществить, и которой современники и обвинители его не могли узреть ясно и очистить от мелких обстоятельств, эту мысль нельзя не осудить, как противную духу Православной Церкви. Никон хотел для Церкви независимости от государства в самом государстве, для Патриарха власти неограниченной, самодержавной, вообще замысел его клонился к тому, чтобы основать в России частный национальный папизм”.
Поведение Никона после Отказа от Патриаршества, после того, как Царь не удовлетворил одного его требования, напоминает поведение не Патриарха, а строптивой женщины. То он отказывается от Патриаршества, хотя его к этому никто не вынуждал и благословляет на выборы нового Патриарха, потом просит прощения у Царя за свой образ действий, потом уходит в Воскресенский монастырь и до Царя снова доходят слухи, что Никон не хочет “быть в патриархах”, то он является в Успенский Собор “сшел я с престола никем не гоним, теперь пришел на престол никем незваный”.
Царь долго терпел все это странное поведение Патриарха (с июля 1658 г. до осени 1659 года) и только осенью велел созвать духовный собор. И Духовный Собор решил, что поскольку Никон самовольно оставил паству, он должен быть лишен Патриаршества. Ибо... От начала Московского государства ни от кого не было такого бесчестия, какое учинил бывший Патриарх “Никон; для своей прихоти, самовольно без нашего повеления и без Соборного совета, Соборную Церковь оставил и патриаршества отрекся...”
Никон обладал такими чертами характера, что он конечно, не мог быть Патриархом — духовным лицом, за действиями которого следят миллионы глаз. К Никону мы должны применить ту же мерку, что и к Петру Первому. Мало того, что они желали блага народа. Исторических деятелей судят не за их благие намерения, а за результаты их благих намерений. Благих же результатов не принесли ни дело Никона, ни дело Петра I... Тут большую роль сыграло как, какими методами пытались они провести в жизнь свои хорошие замыслы..
Радикальная ломка обрядности, которую затеял Никон всего через сорок лет после Великой Смуты, была совсем не ко времени. Приводилась она недопустимыми, грубыми способами, которые не могли не вызвать противодействия со стороны духовенства и народа.
Положение русской Церкви вовсе не было таким, чтобы необходимо было идти на такие грубые жестокие моры, на которые пошел деспотичный Никон. “Те различия, которые образовались между греческими и русскими богослужебными книгами и греческими и русскими: обрядами, — пишет проф. Голубинский, — не представляли ничего существенного и важного, чтобы касалось веры или составляло нарушение положительных установлений Вселенской Церкви. Существование разностей в обрядах и Богослужении у частных Поместных Церквей допускалось в соответствии с преданием, выраженным Святым Папой Григорием Двоесловом в словах: “при единстве веры Церкви не вредит различный обычай”. <20> Нельзя не согласиться с Соловьевым, что нужное и важное дело, как исправления богослужебных книг, благодаря особенности тяжелого и неприятного характера Никона и неразумному поведению, привело к весьма печальным результатам.
“Спасается мир не через мудрейших, — писал протопоп Аввакум Плещееву, — мудрейшие отступили, говорят, что блудили Отцы наши в церковных догматах и много времени Церковь была в погружении, а теперь они умудрились исправлять, следовательно, не верят слову Христову о непогрешимости Церкви и являются хулителями Бога и Церкви”. И такая точка зрения Аввакума вовсе не грозила “Полным прекращением церковного развития”, как ошибочно утверждает в своем исследовании о Никоне проф. Зызыкин. Это естественная точка зрения нормального человека, считающего, чтобы важнейшее религиозное дело не проводилось руками таких духовно-нечистоплотных чужеземцев, каковы были в большинстве случаев греки.
Характерно то, что в начале своей деятельности и сам Никон очень низко расценивал греков и малороссийских ученых. Неронов однажды сказал Никону:
“Да ты же, святитель, иноземцев законоположения хвалишь и обычаи их премлешь, благоверными и благочестивыми радетелями их нарицаешь, а мы прежде всего у тебя же слыхали, много раз говаривал ты нам, гречане де и малороссы потеряли веру и крепость, да и добрых нравов у них нет, покой де и честь их прельстили, и своим де грехам работают, а постоянства в них не объявилось и благочестия нимало. А ныне они у тебя и святые люди и законоучители?”
Но после приезда патриарха Паисия и патриарха Афанасия Пателяра, он резко изменил свое отношение к грекам. Даже такой панегирист Никона, как М. Зызыкин и тот заявляет: “Его учителями были греки — вселенские учителя Церкви”. Ведь сам же Никон позже, после того, как он узнал насколько лицемерны и подкупны греки, он сказал Александрийскому патриарху:
“Знаю де я без вашего поучения как жить, а что де клобук и панагию сняли, и они б с клобука жемчуг и панагию разделили по себе, а достанетца де жемчугу золотников по 5 и по 6 и золотых по 10”.
Приводя эти слова Никона проф. Зызыкин пишет: “Это был приговор о греках Патриархах самого Никона, некогда увлекавшегося всем греческим”.
То есть Патриарх Никон признал, наконец, что его противники были правы, выступая против того, чтобы важнейшей церковной реформой руководили корыстолюбивые иностранцы.
Патриарх Никон не знал “средних путей” и не умел останавливаться на середине дороги. Решив до конца согласовать русские церковные обряды с греческими, Никон вводит в России греческие амвоны, греческий архиерейский посох, греческие клобуки и мантию, греческие церковные напевы, начинает строить монастыри по греческому образцу, приближает к себе греков, слушает их во всем, действует по их указаниям и советам. Всюду у него становятся на первое место греки и греческое (как позже у Петра I немцы и все немецкое. — Б. Б.), а все русское, освященное подчас вековой стариной, отходит назад в тень.
“Покладистые восточные патриархи, — пишет С. Мельгунов в своем исследовании “Религиозно-общественные движения в XVII—XVIII вв. в России”, — осудили Никона именно на основании греческих законов, и Никону пришлось тогда признать, что “греческие правила не прямые, печатали их еретики”.
V
Никон вовсе не пытался отстаивать только “известную долю церковной самостоятельности”, как пытается доказать в своем исследовании “Патриарх Никон” проф. Зызыкин. Никон преследовал совсем иные и далеко идущие цели.
“Патриарх Никон, — пишет проф. Каптерев, — переносит к нам греческие амвоны, архиерейские посохи, клобуки, мантии, греческие церковные напевы, принимает греческих живописцев, мастеров серебряного дела, строит по образцу греческих монастырей. Слушает во всем греков, отдавая предпочтение греческому авторитету перед вековой русской стариной. Это его приводило к столкновению с почитателями русской старины”. <21> Мало считаясь с многовековыми традициями Православной Церкви, Никон стал ломать установившиеся в течение веков церковные обряды. Естественно, что это не могло понравиться ни русскому духовенству, ни русскому народу. Не понравилось бы это и ни одному народу в мире, уважавшему религию своих предков. Старые богослужебные книги, после получения новых, Никон велел отбирать и уничтожать. Но священники и народ не хотели отдавать древних священных книг.
“Посланные Никоном пытались отнимать силой, и тогда происходили драки, увечья, даже смертоубийство из-за книг. Из многих церквей мирские люди тайком брали старые книги, и как драгоценности уносили с собой в леса, в пустыни, в тундры отдаленного севера куда бежали, спасаясь от Никоновских новшеств”. <22> Грубые меры, применяемые сторонниками Никона при отобрании старинных книг, потрясли души простых людей. Они стали думать: “Как же так сотни лет по этим книгам правили службу по всей Руси, священные тайны по ним совершали, а теперь это не священные книги, а ни весть что. По этим книгам столько русских праведниками и Божьими Угодниками стали, а теперь они ни во что считаются”.