Весной 814 г. со стороны Болгарии опять начались угрожающие приготовления. Крум снова пошел на Фракию с громадными силами и дошел до Аркадиополя, ныне Люле-Бургас, на большой дороге к столице империи, захватив здесь большую добычу. Кроме того, по доходившим в Константинополь слухам, готовилась другая военная сила, в которую вошли авары и славяне и которая была снабжена всеми приспособлениями и машинами для осады Константинополя, т. к. Крум не мог забыть нанесенного ему оскорбления и покушения на его жизнь. Царь Лев начал поспешно укреплять влахернские стены и строить новые укрепления с внешней стороны стен, но не успели их закончить, т. к. весной же последовала неожиданная смерть Крума, освободившая империю от грозящей беды. У одного из продолжателей Феофана сообщен несколько иной взгляд на военные отношения этого времени. Именно, будто Лев обращался к Круму с просьбой о мире, не получив же благоприятного ответа, занимался укреплением стен и предпринял поход к Месимврии. Здесь посредством военной хитрости он едва не взял в плен Крума и овладел всем болгарским станом. Но мы находим этот рассказ весьма подозрительным.
Хотя византийская летопись достаточно выясняет отношения Болгарии к Византии при Круме, но очень мало в ней затронута северная и, в особенности, западная граница Крумовой державы. Все заставляет предполагать, что он не удовлетворился на западе движением к Софии и взятием этого города, но воспользовался ослаблением Аварского царства и дал основы для расширения болгарских пределов в западном направлении. Этот любопытный вопрос мы пока оставим до обозрения деятельности Омортага, теперь же коснемся его мимоходом по связи с легендарными известиями о законодательстве Крума. У византийского писателя X в. лексикографа Свиды под словом «болгаре» заключаются глубокой важности сведения, которые и до сих пор еще мало оценены. Прежде всего, в начале и в конце статьи с особенной настойчивостью выражена мысль, что это те самые болгаре, которые до основания уничтожили Аварское царство. Мысль об уничтожении болгарами всех аваров выражена с такой же силой, как и в русской летописи: «Погибоша, их же несть ни племени, ни избытка». После того идет статья о законах, изложенная в такой форме: «Спрашивал Крум аварских пленников: как думаете, отчего погиб и хан ваш и весь народ?
Они же ответили: умножились взводимые друг на друга обвинения, погибли те, у кого было больше храбрости и ума; затем бесчестные и воры получили влияние в судах; далее, пьянство, когда стали заниматься виноделием, все начали упиваться вином. Наконец, взяточничество и торговля. Все сделались торговцами и начали обманывать друг друга. От этого и постигла нас бедственная участь. Крум же, выслушав это, созвал болгар и объявил следующие законодательные постановления:
1) если кто взведет на другого обвинение, не прежде давать ему веру, как взяв его и подвергнув допросу; если окажется, что он оклеветал, то убить его;
2) запрещается кормить вора; у преступившего отнимается имущество, у вора перебить голени;
3) приказал уничтожить все виноградники;
4) просящему помогать не без рассуждения, а согласно состоянию, чтобы он снова не оказался бедным; в противном случае имущество его отбирается в казну».
Как ни кратки указания на законодательство Крума, но они вскрывают чрезвычайно важную сторону жизни тогдашней Болгарии и дают до некоторой степени меру для оценки того культурного переворота, который произошел среди болгар к началу IX в. Крум выступает здесь уже государственным устроителем, подготовляющим созданное им из болгар и славян государство к культурной жизни. Место этого законодательства в науке должно определяться, конечно, сравнением с древними законодательствами: с германскими правдами и с Русской Правдой. Любопытно, что император Домитиан также требовал уничтожения виноградных лоз, как средство против пьянства, и что, по учению болгарских богомилов, лоза создана злым началом — Сатаниилом.
В характере Крума в общих чертах намечается уже созидательная деятельность. Он уже является не предводителем кочевой орды, которая делает быстрые набеги на культурные соседние области, берет жителей в плен и поспешно отступает, но стремится к прочным завоеваниям и делает походы с большим обозом, со стенобитными машинами и осадным инструментом. В борьбе с врагами он пользуется всеми средствами, какие давала тогдашняя военная наука. Для этого он находил возможным привлекать к себе на службу иностранцев и пользовался их услугами в обширных размерах. Осада и взятие Месимврии, Адрианополя и Софии — это весьма серьезные военные дела, которые нельзя было предпринимать без помощи техники. Не без основания Крум захватывал в плен большие массы греков и славян: услугами военнопленных он пользовался в высшей степени умело и целесообразно. Теперь не может подлежать сомнению, что изумительные военные сооружения в Абобе и обширные дворцовые постройки, исполненные с соблюдением планов и пропорций греческими мастерами, относятся или ко времени Крума, или его сына Омортага. Но самым импозантным памятником эпохи Крума и его далеко не заурядной деятельности, стремящейся к прочным сооружениям на память потомству, служит единственный на Балканском полуострове замечательный рельеф на скале, изображающий Крума на коне. Это так называемый Мадарский всадник на скале, господствующей над обширным плато, высеченный на расстоянии 23 метров от подножия скалы и снабженный большой надписью на греческом языке, которая, хотя и очень выветрилась, но сохранила в нескольких местах имя Крума.
Продолжительное соседство болгар с империей должно было выразиться в разного рода актах, регулирующих взаимные отношения. После длинного ряда войн наступали десятки лет мира. Война нарушала права пограничных жителей, сопровождалась уводом полона, иногда и добровольным переходом с одной стороны на другую. После войны настояла необходимость восстановить добрые соседские отношения, а для этого требовалось назначение нейтральной полосы, на которой и велись переговоры. В летописи сохранились многократные указания не только на мирные соглашения, но даже на письменные акты, а в самой Болгарии существует несколько фрагментов подобных договоров с Византией, иссеченных на камне. Таким образом, здесь историк попадает на твердую почву и может с некоторыми подробностями выяснить основания, на коих покоились мирные отношения между болгарской ордой и культурным государством. Что составляет существенный интерес этих мирных соглашений, это постепенное проникновение к болгарам культурных обычаев и потребностей, вызываемых оседлой жизнью. Таково известие Феофана о переговорах Крума с царем Михаилом I (811—813) насчет мира. При этом сообщены в главных чертах и статьи договора. В этом акте говорилось 1) о границах; 2) о выдаче парадных шелковых одежд и тонкой красной кожи; 3) об обмене перебежчиками — военнопленными и политическими. Наконец, в особенности любопытна статья, которою обусловливается, чтобы торговые люди с той и другой стороны снабжались грамотами, скрепленными печатями, а у тех, которые оказались бы без грамот, конфискуется товар. Ясное дело, что и с Болгарией Крума можно было уже вступать в такие сношения, которые характеризуют культурные нации.
Ближайшие годы за смертию Крума остаются малоизвестными, прежде чем не появляется во главе Болгарии еще более импозантная фигура в лице хана Омортага, или Мортагона. Омортаг — это одна из самых выразительных фигур древней болгарской истории. С этим именем соединяется эпоха закрепления болгар на полуострове, закладка прочных устоев для дальнейшего государственного бытия болгар и завершение процесса слияния завоевателей с побежденными славянскими племенами. К его времени относятся памятники внутренней организации, расширение государственных границ в северо-западном направлении и постройка новой столицы в Преславе, у подошвы Балканских гор. Чтобы иметь средства для проведения важных и широких мероприятий как внутри государства, так и на северо-западном фронте, где только начальные попытки сделаны были при Круме, этот умный и энергичный государь должен был прежде всего обеспечить себя со стороны Византии, по отношению к которой достаточно были намечены границы Болгарии победами Крума. Одно из первых важных его дел было заключение тридцатилетнего мира с империей, который принес большую пользу той и другой стране и дал Омортагу полную возможность направить все силы на осуществление своих планов на северо-западе.
Вообще, в занимающее нас время вопрос о мире с болгарами заботил не только правительство, но и общественное мнение. Но, по-видимому, заключение мира с болгарами в Константинополе не находило поддержки в народе и в некоторой части духовенства. «Первого ноября, — говорит Феофан, — царь призвал патриарха и советовался с ним о мире; присутствовали митрополиты Никеи и Кизика, и вместе были тут и злые советники с Феодором, игуменом студийским. Патриарх и митрополиты с царем были за мир, Феодор и его приверженцы говорили против мира. «В нарушение Господней заповеди, не нужно, — говорили они, — заключать мира, ибо грядущего ко Мне не изгоню вон, сказал Господь», не понимая ни того, что говорят, ни того, на чем основываются, «ибо со стороны болгар нет у нас перебежчиков, а мы выдали внутренних бояр, хотя могли бы спасти их, если бы заключили мир. Если же и есть несколько бежавших к нам, то следовало иметь в виду пользу громадного числа наших соплеменников, ибо приятней Богу спасать многих, чем немногих, жертвовать же многим для малой прибыли есть дело большего безумия». Из приведенного места можно вывести, что вопрос о выдаче пленных и перебежчиков составлял в деле мирного соглашения с болгарами самое важное затруднение; несмотря на принятие этой статьи царем и митрополитами, против нее высказался Федор Студит. Точка зрения этого последнего может быть понята разве только со стороны религиозных интересов, узко, впрочем, понимаемых.