Афины. Тирания Тридцати - триумф и падение олигархии
Тридцать пришли к власти под лозунгом возвращения к patrios politeia, поэтому при создании государственного аппарата им надо было позаботиться о кажущемся сохранении традиционных государственных учреждений, и притом сделать так, чтобы эти учреждения были послушными орудиями в руках правительства.
"Став господами государства, тридцать <...> назначили пятьсот членов совета и остальных должностных лиц из предварительно намеченной тысячи кандидатов". Что касается Совета пятисот, то, как мы знаем из Лисия, он и до переворота состоял, в основном, из сторонников олигархии, поэтому при новой власти был переизбран почти в полном составе. Остальные пятьсот "из числа тысячи" были привлечены для замещения всякого рода должностей, количество которых не было, вероятно, сокращено, так как Тридцать, по крайней мере, на первых порах старались сохранить видимость демократической конституции.
Согласно как Аристотелю, так и Ксенофонту, правление Тридцати поначалу казалось действительно умеренным и стремящимся к "древней политии". Они убрали из Ареопага таблицы с законами Эфиальта и Архестрата относительно ареопагитов и отменили те из законов Солона, которые давали повод к недоразумениям и простор для деятельности сикофантов, например, оговорки относительно права завещать состояния, а также право принимать окончательные решения спорных вопросов. Суд присяжных был вообще отменен, возможно, еще до назначения нового аппарата государственного правления, так как именно гелиэя проводила докимасию чиновников, а судебная власть перешла к Совету пятисот и, вероятно, отчасти к Ареопагу, к которому в связи с отменой законов Эфиальта, должно было вернуться право суда по делам об убийствах. Затем, к общему удовлетворению, была искоренена одна из страшнейших язв демократии: известные общественности сикофанты были арестованы, осуждены и казнены. Аристотель добавляет к этому, что преследованию подвергались лица, "подлаживавшиеся в речах своих к народу вопреки его настоящим интересам, аферисты и негодяи, и государство радовалось этому, думая, что они делают это во имя высших интересов". Видимо, имелись в виду демагоги и прочие лица, запятнавшие себя неблаговидными поступками в период радикальной демократии.
Укрепляя свою власть, Тридцать по-прежнему не рассчитывали на собственные силы и потому старались заручиться военной поддержкой Спарты. При содействии Лисандра им удалось добиться присылки спартанского гарнизона численностью около 700 человек во главе с гармостом Каллибием, который они согласились содержать за счет города до тех пор, пока не "устранят дурных людей", то есть не избавятся от всех политических противников.
Теперь, под привычной и надежной охраной спартанских мечей, новоявленные правители Афин развернулись по-настоящему. Машина террора заработала в полную силу, уничтожая не только сторонников радикальной демократии, но и всех, кто мог оказаться опасным, включая зажиточных людей с вполне умеренными взглядами и даже представителей аристократии. Аристотель называет цифру в 1500 человек как общее число пострадавших от террора Тридцати. К этому моменту отношения между Критием с его группировкой и Фераменом становятся все более натянутыми.
Аристотель ясно очертил сложившуюся в стане олигархов ситуацию: "... Из знатных одна часть - люди, принадлежащие к гетериям, и некоторые из изгнанников, вернувшиеся на родину после заключения мира, - желали олигархии. Другая часть - люди, не состоящие ни в какой гетерии <...>, - думала о восстановлении отеческого строя". Ферамен, возглавлявший этих последних, выступил против террора и требовал, чтобы власть была передана "лучшим людям". То есть он отстаивал свой идеал умеренно-олигархического правления с ограниченным, но достаточно большим коллективом полноправных граждан, основанный на имущественном цензе, принципе ротации власти и четком законодательстве, тогда как Критий и его сторонники желали сохранить и упрочить совсем другую систему государственного правления, основанную на партийном принципе, предусматривающую подавление всех инакомыслящих и признающую лишь один закон - волю партии, вернее, ее вождей, поэтому, во всяком случае, по образу действий, их правление можно назвать тиранией - тиранией партийной элиты.
Уже Аристотель упоминает о Поликрате, первым назвавшем Тридцать "тиранами". Таким образом, как мы видим, это позорное прозвище укрепилось за Тридцатью уже вскоре после их низвержения. То же демонстрирую и неоднократные указания Эфора. Во влагаемой Ксенофонтом в уста Ферамена защитительной речи последний говорит: "Я являюсь постоянно противником тех, которые думают, что олигархический строй не может быть прекрасным до тех пор, пока они не доведут государство до положения тиранического, управляемого немногими". Однако самого прозвища "тираны" в применении к Тридцати у Ксенофонта нет. Платон обозначает их правление как олигархию, Аристотель в "Афинской политии" сначала называет правление "тридцати и десяти" тиранией, но затем именует его олигархией.
С.А.Жебелев, рассуждая о природе власти Тридцати, верно заметил, что с юридической точки зрения они не являлись тиранами, так как были избраны, пусть и под давлением, прозвище же "тридцати тиранов" происходит из житейского обихода и является олицетворением их образа действия.
А действовала коллегия Тридцати именно как коллективный тиран, основывающий свою власть на произволе и насилии и опирающийся на набранный по принципу личной преданности аппарат, немногочисленную группу сторонников и войско из иноземцев-наемников. Здесь роль последних с успехом выполнял лакедемонский гарнизон, которому именно Тридцать платили жалование, начальник которого Каллибий, задобренный и подкупленный ими, походит скорее не на полномочного представителя Спарты, а на работающего по контракту кондотьера, продающего мечи своих воинов для любых, даже самых грязных дел. Истинно тираническим действием было разоружение граждан, проведенное вскоре после опубликование списка трех тысяч.
Решение о составлении этого списка Тридцать приняли в связи с пропагандой Ферамена, нашедшей широкий отклик в массе афинских граждан. Они начали работать над составлением списка "лучших граждан", однако, как и в случае с пятью тысячами, процесс искусственно затягивался, список постоянно корректировался на предмет политической лояльности кандидатов, причем, очевидно, ни Ферамен, ни его сторонники из числа Тридцати (если таковые у него еще оставались) не участвовали в составлении этого документа. Ферамен всячески противился всему этому, так как его явно не устраивал ни список, ни способ его составления, но его мнение у Тридцати уже явно не имело веса. Однако список был опубликован до расправы над Фераменом, поскольку впоследствии Критию понадобилось вычеркивать оттуда его имя, прежде чем передать его самого в руки одиннадцати.
Однако эта группа, пусть и настроенных проолигархически людей, не обладала, несмотря на официальное причисление к "немногим", реальной властью, по крайней мере до удаления из Афин Тридцати. Суд над Фераменом ясно продемонстрировал, что они сами находятся в подчинении у гораздо более узкой группы лиц, которая присвоила себе монополию на власть и в конце концов смогла отчуждать от гражданского коллектива и уничтожать по своему желанию "немногих" так же, как и всех прочих.
Скорее всего, список был опубликован вскоре после прибытия отряда Каллибия - необходимость дождаться пелопоннесцев может объяснить отсрочку его публикации. Теперь, будучи уверенными в своих силах, экстремисты решили окончательно упрочить свое господство, разоружив граждан и тем самым полностью, как им казалось, устранить угрозу восстания. Для этого они воспользовались уловкой, во многом схожей с той, что предпринял некогда Писистрат: объявили смотр гражданского ополчения, а затем, когда граждане расходились по домам, заранее расставленные в городе отряды воинов из числа трех тысяч и пелопоннесцев разоружили их, а оружие сложили в храме Афины на Акрополе.
Большинство афинян в противостоянии Ферамена и Крития являлось сторонниками первого, возможно, многие из них входили в состав Совета, однако после прибытия спартанских войск и разоружения граждан сила была не на стороне умеренных. Каллибий, присланный при содействии Лисандра, возможно, выполнял его инструкции, встав на сторону крайних олигархов. Логику Лисандра здесь можно понять, ведь умеренные уже один раз продемонстрировали неспособность удержать власть, кроме того, они не были в должной мере надежны, в отличие от абсолютно лояльных по отношению к Спарте экстремистов. Что касается людей Ферамена в числе самих Тридцати, то возможно, они отошли от него, во всяком случае, из источников создается впечатление, что Тридцать по вопросу устранения Ферамена были вполне едины. Может быть, к решению избавиться от него их подтолкнул захват изгнанниками Филы, который заставил принять меры, чтобы обезопасить себя: 411 год был слишком хорошо памятен, теперь в рядах правителей не было места тем, кто не готов идти до конца, - этот мотив хорошо отражен в обвинительной речи Крития у Ксенофонта.
Ферамена судил Совет пятисот по обвинению в государственной измене - очевидно, именно так следует трактовать слова Ксенофонта о том, что Ферамена обвиняли в "поношении существующего строя". Ксенофонт красочно описывает ход процесса, сообщая, что Совет был окружен агентами гетерий, вооруженными кинжалами, а на площади стояли воины гарнизона; приводит драматические подробности того, как служители по приказу Крития и главы одиннадцати Сатира оторвали Ферамена от алтаря Гестии и о его смерти от цикуты.
Согласно же Аристотелю, Тридцать просто провели в Совете два закона, из которых один давал им право по собственному усмотрению казнить любого гражданина, не внесенного в список трех тысяч, а другой запрещал принимать какое-либо участие в государственном управлении лицам, участвовавшим в разрушении Ээтионейского укрепления или в свержении правления Четырехсот. Таким образом, Ферамен автоматически оказывался вне состава граждан и отдавался на волю Тридцати.