Лощиц Ю. М.
1
В Александрию мы ехали из Каира. Ехали, в первую очередь, для того, чтобы побывать в новой Александрийской библиотеке, построенной в память о самом великом книгохранилище древнего мира. Об этой новой мы пока что не знали совершенно ничего. И почти ничего не знали о старой — кроме общеизвестных, везде и всюду повторяемых сведений: построена при Птолемее I в 295 году до новой эры; считалась самым большим во всем древнем мире собранием рукописных свитков и кодексов, которое насчитывало до 500 тысяч названий; пострадала от пожара в середине I века новой веры, а в середине VII столетия подверглась уничтожению вскоре после захвата Александрии арабами.
Получается, что мы ехали на встречу с великим мифом и современной попыткой придать этому мифу если не вторую жизнь, то хотя бы мемориальное величие. На встречу с легендой и памятником легенде. Можно было заранее догадываться, что ни та, ни другая встреча для нас по-настоящему невозможны. На посещение новой библиотеки в нашей программке отводилось всего три часа.
И все же, если теперь, задним числом, попытаться узнать как можно больше о той, древней, навсегда исчезнувшей с лица земли Библиотеке, то хотя бы какая-то малость сведений в виде утешения у нас прибавится. Но это будут очень и очень разрозненные сведения. А чаще всего — обрывки сведений, какие-то полуслова в начале, в середине или в конце утраченной страницы. К примеру, мы мало утешимся, узнав, что архитектора, которому царь Птолемей I Сотер доверил строительство здания (зданий?) под хранилище папирусных свитков, звали Деметрий Фалерский. И что это был не только архитектор, но весьма известный греческий философ того времени, последователь Аристотеля, вынужденный во второй половине жизни бежать из Афин в Египет. Что нам в имени архитектора, если неизвестно теперь, как выглядела сама эта архитектура? Ладно бы, сохранились в Александрии до наших дней какие-то другие здания, построенные тем Деметрием или их старинные изображения. Ничего нет и в помине.
И так — почти на каждом шагу. Когда решимся выведать что-то более достоверное о характере комплектования грандиозного хранилища, о круге чтения его посетителей, то и здесь нас поджидают по преимуществу разочарования, а не утешения. Наивно думать, что за неполное тысячелетие существования Александрийской библиотеки ее фонды только пополнялись. Дело даже не в пожаре 47 года, а в том, что книги поедаются временем и без огня. Просто ветшают или отбраковываются новыми поколениями читателей. Мы ведь не решимся настаивать, что стародавние библиотекари были более терпимы по отношению к авторам и сочинениям идейно неугодным, чем их современные коллеги, кичащиеся своей образцовой толерантностью. Нет, как и теперь, все, казавшееся ненужным, потихоньку списывали, вытесняли из каталогов, вывозили на городские помойки, и лишь в лучшем случае заталкивали в "спецхраны".
Хотя нет сомнения в том, что поначалу, в первые века своего существования Библиотека самым стремительным образом пополнялась. Это происходило в обстановке ненасытной бесцензурной любознательности — под знаком всемирности, завещанным Александрии ее основателем.
***
В ноябре 332 года до новой эры Александр Македонский, воодушевленный своими первыми победами над персами в Малой Азии, Сирии, и Палестине, прибыл в Египет. Но прибыл не как завоеватель еще одной персидской провинции, а как долгожданный освободитель. Ласковый прием, оказанный ему здешними жрецами, ответно расположил Македонца к египтянам и ко всему египетскому. Вскоре в мемфисском храме Птаха жрецы представили его народу как фараона, царя Верхнего и Нижнего Египта. Во мгновение ока молодой человек оказался к тому же избранником или даже сыном солнечного божества Ра и возлюбленным бога Амона. Новые почести и титулы, не только мирские, но и религиозные, побудили его к ответным жестам веротерпимости. Воспитанный на почитании богов греческого Олимпа, считавший себя потомком Геракла и Ахилла, Александр принес в Мемфисе жертвоприношения священному быку Апису, совершил паломничество в оазис Сива к оракулу Амона и затем, снова в Мемфисе, устроил, будто слегка спохватившись, пышное празднество в честь Зевса-Базилевса.
В самом начале 331 года он со своей свитой отправляется из Мемфиса вниз по западному рукаву Нила к берегу Средиземного моря. И здесь, на песчаном перешейке напротив острова Фарос закладывает второй по счету из великого множества городов, которые будут носить его имя. Первая Александрия возникла на берегу залива Исса, по соседству с полем битвы, на котором Александр впервые разгромил и принудил к бегству Дария. Вслед за Александрией египетской появятся, по мере продвижения Македонца в глубины Азии, еще более тридцати одноименных городов. Но только одному-единственному из всех, выросшему здесь, в дельте Нила, суждено будет стать подлинно великим. И на протяжении веков сохранять в своем облике этот знак космополитического превосходства, завещанный ему основателем.
Наиболее отчетливо такой знак должен был материализоваться не в дворцах и обелисках, а именно в первоначальном подборе книг Александрийской библиотеки. Не забудем, что она открылась всего через три неполных десятилетия после смерти великого покорителя народов. И строил ее рядом со своим дворцом сподвижник Александра, македонец по происхождению, родоначальник целой династии египетских царей Птолемеев. Значит, она просто обязана была представлять собой великолепный культурный трофей эпохи невиданных по масштабам завоеваний и реквизиций. В ней должны были присутствовать не только греческие авторы, но и письменные памятники на языках государств, совсем недавно вошедших в состав всемирной империи.
Словом, мотивы устроения Библиотеки, способы и цели ее комплектования нам станут все же несколько понятней, если еще раз внимательней присмотреться к характеру деятельности и качеству амбиций самого Александра Македонского. Тем более, что иные из его целеустановок на протяжении более двух тысяч лет не поддавались внятному осмыслению. Подлинная их суть и не могла быть тогда прочитана — просто за неимением аналогичного материала. Эта суть стала стремительно проявляться лишь совсем недавно — на фоне некоторых современных нам идеологических доктрин.
***
Уже первые биографы Александра, в числе которых, кстати, был и будущий царь Египта Птолемей, не ставили перед собой задачу скрывать от читателя те или иные неприятные для современников свойства его натуры. Зачем? Ведь по сложившимся о нем представлениям эти недостатки только подчеркивали, укрупняли подлинно великое в гениальной личности. Да, были у него расположенность к лести, подозрительность, страсть к самовозвеличению, сластолюбие, дионисийская распущенность, которая бурно проявлялась во время частых пиров. Самым неожиданным образом милосердие к побежденным сменялось в нем приступами неоправданной жестокости. Искренняя набожность эллина, преданного вере отцов, вдруг оборачивалась духовным флиртом, легкомысленным заигрыванием с чужими, варварскими культами.
Но и для большинства тех, кто в более поздние эпохи писал о Македонце, будто существовало негласное правило: смотреть сквозь пальцы на эти и другие недостатки или пороки обожаемого героя всех времен. "Ему все разрешено, ибо он за все в ответе. В оправдание можно лишь сказать, что несомненные недостатки его натуры, омрачавшие ему жизнь, — ничто по сравнению с достоинствами: горением и творческим порывом, которые Александр с чистой совестью мог считать божественными" (Пьер Левек. "Эллинистический мир"). Получается, что особая мистическая настроенность великого героя легко оправдывает его неблаговидные поступки. Так, хотя и с оговорками, считает еще один авторитетный исследователь ХХ века: "Покоренным Александр предоставлял только один выбор: либо полное подчинение, либо гибель. Такие действия можно было бы признать странными, если бы не притязания Александра на завоевание всего мира. Для властелина, считавшего покорение мира своей ниспосланной свыше миссией, все это совершенно естественно. Если Александр a priori считал себя властелином мира, он мог, более того, должен был вести себя именно так". (Ф. Шахермайр. "Александр Македонский"). Итак, сумасбродная цель, коли она, по убеждению героя, "ниспослана свыше", все же оправдывает средства. Прилично ли запинаться о малую кучку строительного мусора, если хочешь разглядеть грандиозное сооружение?
Но попробуем лишь чуть-чуть продлить метафору во времени. И увидим: сразу же после смерти строителя его грандиозное строение само, даже без ощутимого толчка извне, стремительно развалилось, превратившись в горы уродливых обломков.
Да, пылкие наследники первой в истории античного мира империи, те же Птолемеи, те же Селевкиды, прилагали немало стараний, чтобы сохранить заветы ее создателя. Но время показало, что на самом деле они просто ютились на развалинах. Иногда такое существование растягивается надолго и даже выглядит по-своему пышным и уютным, поскольку руины тоже могут быть живописными и трогательно напоминать о былом величии.
Еще при жизни Александра хриплым голосом из бочки философ-бомж Диоген Синопский обнародовал едкий упрек, адресованный не столько самому герою, сколько восторженной легенде о нем: "Отойди, ты мне застишь солнце".
С приходом христианства стало особенно очевидно: романтическая трактовка личности и деяний Македонца не выдерживает критики. Что может быть бессмысленней этих его метаний по миру с ненасытимой жаждой все большей славы, новых побед, земель, богатств, экзотических зрелищ, увеселений? Христианский мир воспринял деяния Александра как поучительнейшую притчу о прекрасных человеческих задатках, растраченных на пустое, обманное, никогда не достижимое. Как притчу о злополучном сеятеле, разбросавшем пшеничные зерна по камням и терниям.