Нет худа без добра: искали одно, а нечаянно вышли, не догадавшись об этом, в совершенно неизвестное историческое пространство.
В годы правления Птолемея II Филадельфа возникла идея заказать для Библиотеки греческий перевод главных религиозных книг иудаизма. Подробности осуществления замысла изложены в древнем документе, известном как "Письмо Арестея". Его автор сообщает, что египетский царь направил в Палестину посольство с запросом о возможности такого перевода. Ответ был положительный. Вскоре в Александрию прибыла большая группа толмачей — всего 72 человека. Перевод еврейского Закона, осуществленный ими якобы всего за 72 дня, получил у исследователей название Септуагинта (от латинского septuaginta — семьдесят). Вот как пересказывает сообщение Арестея известный богослов IV века Кирилл Иерусалимский:
"По смерти Александра, царя Македонского, и по разделении его царства на четыре державы: Вавилонскую, Македонскую, Азийскую и Египетскую, один из царей Египетских, Птолемей Филадельф, царь весьма приверженный к наукам, отовсюду собирал книги и услышал от Димитрия Фалерейского, начальника книгохранилища, о божественных писаниях Закона и Пророков. Считая гораздо лучшим приобрести эти книги не принуждением против воли владетелей, но склонив их на свою сторону посредством даров и дружбы — знал он, что вынужденное, как правило, без свободного произволения отданное бывает обманчиво, а то, что отдается по воле, всегда бывает верно, — он послал к Елеазару, тогдашнему первосвященнику, богатые дары в Иерусалимский храм и испросил у него для перевода по шести человек из всех двенадцати колен израильских. Потом для испытания, действительно ли книги божественные, а также и ради предосторожности, чтобы присланные переводчики не сообщались друг с другом, он каждому из них назначил особый дом в так называемой Фаре, находящейся близ Александрии, и велел переводить все писания. Когда же они в течение семидесяти двух дней кончили дело, то он сличил переводы, над которыми трудились все в разных домах, не сходясь друг с другом, и нашел, что переводы согласны между собой не только в мыслях, но и в словах".
Похоже, маститый богослов в своем пересказе доверился всем подробностям письма Арестея. По крайней мере, нам сегодня легче представить, что переводчики, приступив к делу, разделили громадный по объему древнееврейский текст на семьдесят две части, а не составляли — в слишком для того краткие сроки — каждый свою полную греческую версию. Но согласимся: такой довод может показаться слишком заземленным. Ведь Кирилл повествует о событии поистине чудесном: "Ибо не от изобретения красот и мудрований человеческих зависело дело, но подобно тому как божественные писания возвещены были Святым Духом, так и перевод их был совершен при содействии Духа Святого".
В любом случае, никто и никогда, кажется, не пытался оспорить, что то событие оказалось самым значительным за все три века дохристианского существования Библиотеки. Она стала собственницей первого в мире научного перевода ветхозаветной части Библии. Заказчики и переводчики, впрочем, еще и понятий таких не слыхивали: Ветхий Завет, Библия.
Но не так ли случилось и с Александром Македонским? Устремлялся к одному — к мировому владычеству, к стяжанию всех земных богатств, к религиозной всеядности. Но грандиозный толчок, произведенный его сверхчеловеческой активностью, вдруг накренил древний мир в совершенно непредвиденную сторону. Одному Богу ведомо, не ускорил ли тот толчок сроки воплощения в мире Сына Человеческого. Ведь Христос пришел в мир и для того, чтобы вразумить всех, поклонившихся славе кесаря, силе богатства.
От того толчка нежданно накренился и сам греческий язык. На месте многодиалектной возникла разговорная и письменная "общая речь" — койне. А это уже греческий язык Септуагинты, язык Евангелия, апостольских посланий, Апокалипсиса. Язык, с которого будут сделаны потом сирийский, латинский, коптский, грузинский, армянский, славянский переводы Библии. Это язык, которым будут пользоваться выдающиеся христианские богословы "александрийской школы" — Ориген, а вслед за ним Климент и Кирилл Александрийские.
***
Впрочем, говоря о последних, мы вступаем уже в совершенно иную эпоху. Да, Библиотека продолжала существовать и при них. Они, наверняка, пользовались ее книжными сокровищами, хотя вряд ли их многочисленные сочинения во времена римского владычества не подвергались в ее стенах самым свирепым чисткам.
"При невыясненных обстоятельствах" — пишут обычно о гибели величайшей из библиотек древности. Увы, те трагические обстоятельства остаются актуальными и по сей день. Потому что и по сей день интеллектуальная элита человечества не придумала рецептов равно внимательного, равно невозмутимого отношения к противоборствующим идеям, идеологиям, религиозным учениям и ересям. Вроде бы уже вот-вот придумает, но вдруг возникает у нее такая жгучая надобность скрыть, понадежнее припрятать что-то свое или скрыть, даже уничтожить что-то возмутительно не-свое.
Или, может быть, новое мемориальное книгохранилище в Александрии покажет, наконец, образцовый для всех пример равно любовного, всепрощающего, поистине божественного внимания к запечатленным в книгах озарениям и заблуждениям несовершенного, мятущегося мира.