"Санкт-Петербургские ведомости" писали в номере от 10(22) апреля 1866 г.: "Как ни смел, как ни легкомыслен г. Бисмарк, он не решился бы поставить на карту судьбу Пруссии, если бы не заручился разрешением из Парижа". Тюильрийский двор объявил "выжидательный нейтралитет". Сама эта формула выдавала расчет на длительную войну с тем, чтобы вмешаться, когда противники истощат свои силы. Наполеон III выдвинул было идею созыва конгресса. Ему приписывали намерение перекроить карту Европы, включая передачу Венецианской области Италии, а Австрии в виде компенсации - Дунайских княжеств. Первое было неприемлемо для Вены, второе - для Петербурга, ибо означало выдворение России с Балкан.
В отчете МИД за 1866 г. говорилось: "Возможная уступка Австрии Дунайских провинций явилась бы для России казусом белли" [22]. Так что о сотрудничестве Зимнего дворца с Тюильрийским не могло быть и речи. Впрочем, победа столь быстро осенила прусские знамена, что неторопливая европейская дипломатия не успела прийти в себя. Двинуть войска на Рейн Наполеон III не решился. В Париже с опозданием спохватились, что к походу не готовы, задержались с реорганизацией вооруженных сил, обнаружилась нехватка подготовленных резервов. И тогда император предложил пруссакам свои посреднические услуги, которые были приняты.
В Зимнем дворце возникла надежда, что дипломатическими усилиями удастся склонить победителя к умеренности. Ничего подобного не произошло. От российского посла в Берлине П.П. Убри поступила тревожная информация - Бонапарт согласился на присоединение к Пруссии земель с населением в 4 млн. человек. Царь взволновался: столь важные вопросы, касающиеся европейского "равновесия, не могут и не должны решаться Францией", Россия не желает выступать в роли простого регистратора событий [23]. Но в посредники самодержца не пригласили. С протокольной миссией (ради "вежливого поклона", по словам Бисмарка) в Петербург отрядили генерала Э. Мантейфеля. На данной ему аудиенции царь "с ужасом" отозвался о предстоящем смещении в Германии с тронов нескольких князей, "династии эти царствуют милостью Божьей". Король Вильгельм придерживался иного мнения. Мелкие дворы, сообщил он в тоне назидания племяннику, своими склоками, интригами и грызней лишь компрометируют монархический принцип. Горчаков в ходе беседы с Мантейфелем был явно не в духе и выразил пожелание, чтобы Бисмарк на политическом небосклоне был "не метеором, а звездою неподвижною". Генерал пытался утешить своих собеседников тем, что с Гессен-Дармштадтом и Вюртембергом, воевавшими на стороне Австрии, решено обойтись снисходительно исключительно по причине родственных связей их дворов с Романовыми. Сделал Мантейфель и важную декларацию, подтвердив согласие своего правительства на отмену стеснявших Россию статей Парижского договора [24].
Миновало десять лет со дня его подписания - и только одна страна-участница выражала готовность помочь России в решении ключевого вопроса ее политики, при том что Лондон и Париж незыблемо стояли на страже одиозного акта, и последний тем упорнее, чем оглушительнее оказывались его провалы на внешнеполитической стезе.
Мирное урегулирование, завершившееся подписанием 3 августа 1866 г. договора в Праге, вылилось в триумф Пруссии. Австрия вышла из Германского союза, который прекратил существование, соперница присоединила к своим владениям Ганновер, Гессен-Кассель, Нассау и город Франкфурт-на-Майне. 16 государств к северу от этой реки образовали Северогерманский союз со своей конституцией и рейхстагом, в котором король Вильгельм стал президентом, а Бисмарк - канцлером.
Наполеон III поднял вопрос об обещанных компенсациях. История его демарша напоминала дурно разыгранный фарс. После некоторых колебаний его дипломатия сосредоточила свои претензии на великом герцогстве Люксембург. Французский посланник В. Бенедетти в переговорах с Бисмарком допустил оплошность, непростительную для кадрового дипломата, изложив притязания на официальном бланке миссии; канцлер получил в свои руки обличающий документ: хорош поборник "принципа национальности", Наполеон III, пытающийся присвоить целую страну без ведома ее народа!
Люксембург состоял тогда в личной унии с Нидерландами под скипетром короля Вильгельма III. Тот выразил согласие расстаться со своими люксембургскими подданными за приличную сумму, или, выражаясь юридическим языком, отказаться от своих прав на герцогство. Люксембург являлся членом Германского союза; не без ведома и содействия Бисмарка слух о готовящейся сделке стал достоянием гласности и вызвал возмущение немецкой общественности. Весьма своевременно взволновалась оппозиция в рейхстаге - как так, среди бела дня готовится продажа целой провинции фатерлянда! Париж информировали о том, что общественное мнение, парламент и военная партия негодуют. Перепуганный "голландский Вильгельм" от продажи отказался, наполеоновская дипломатия забила отбой, заявив, что всю кашу заварила Гаага. Вся затея с треском провалилась. Вслед за ней Бонапарта в 1867 г. постиг еще один удар: предпринятая им интервенция в Мексику закончилась тем, что французам пришлось оттуда убраться, а их ставленник, император Максимилиан, был расстрелян повстанцами Бенито Хуареса.
Луи Наполеон попытался улучшить отношения с Россией, воспользовавшись Всемирной выставкой 1867 г. в Париже, в числе почетных гостей которой фигурировали Александр II и Горчаков. Но коронованному выскочке фатально не везло: когда два монарха проезжали в открытой коляске по городу, поляк Березовский несколько раз выстрелил в царя, но, к счастью, промахнулся. При посещении Дворца правосудия группа адвокатов встретила государя возгласом "Да здравствует Польша!". На этом фоне "теплые" и "дружественные" речи Наполеона III впечатления не производили. Горчаков в беседе с ним позволил себе даже колкость, заметив: территориальному расширению Пруссии "Вы способствовали больше, чем мы". Черноморская тема на встречах не прозвучала. Но исключить ее из дальнейших контактов было невозможно. Вторая империя находилась в состоянии изоляции, ее представители в Петербурге это остро ощущали и сознавали, что лишь подвижки в трактовке вопроса о флоте могут растопить лед в отношениях с Россией. Но беседы с французским послом в России, генералом Э. Флери, оставляли Горчакова "в сумерках", а то и погружали "во мрак", столь туманно тот изъяснялся. Посягать на Парижский мир Бонапарт не смел: чем хуже складывались дела в настоящем, тем драгоценнее становилось достояние прошлого. Министр иностранных дел маркиз К. Мустье инструктировал подчиненных: трактат - "единственный материальный результат славной войны, из которой мы не извлекли никаких выгод" [25]. Одиозные для российской стороны его статьи оставались непреодолимым препятствием к сближению двух стран.
Горчаков докладывал императору: "Ни услуги, которые мы ему (Наполеону. - В.В.) оказывали, ни дружеские представления, ни визит Вашего величества в Париж не были в состоянии установить между нами и Францией тот серьезный союз, который способствовал бы сохранению равновесия и мира в Европе" [26] Последние надежды Горчакова рухнули, когда Наполеон III в ослеплении своем спровоцировал в 1870 г. войну с Германией. Князь в одиночку пытался сколотить лигу нейтральных государств с целью посредничества между воюющими и достижения взаимоприемлемого мира, в то время как Александр II отдался своим пропрусским симпатиям и поздравлял любимого дядю с победами (хотя и уговаривал его отказаться от территориальных захватов).
В середине октября появился циркуляр Бисмарка, в котором объявлялось, что безопасность рейха нельзя считать обеспеченной от угроз со стороны соседки, доколе крепости Страсбург (Эльзас) и Мец (Лотарингия) не войдут в его состав. Программа аннексий провозглашалась официально. Горчаков прекратил свои усилия по посредничеству, ибо "посредничать" при растерзании Франции было унизительно.
Но нет худа без добра. Настал час сбросить с себя вериги Парижского мира. Потерпел поражение его паладин, мнивший себя триумфатором Крымской войны. Помощь Пруссии была обеспечена, Бисмарк еще в августе предусмотрительно заверил: "Если у России есть пожелания относительно Парижского трактата, мы охотно сделаем для нее все возможное" [27]. 15 (27) октября в Царском Селе состоялось заседание совета министров под председательством Александра II, единодушно высказавшееся за отмену тягостных для страны условий 1856 г., 19(31) числа Горчаков известил об этом в циркулярной депеше российские дипломатические представительства за границей. Важно подчеркнуть - Россия не выступила с ходатайством перед "европейским концертом", а объявила о решении, отмене не подлежавшем. Державам предоставлялась возможность его санкционировать, но не больше. Ноту Горчаков сопроводил разъяснением российской позиции для каждого адресата отдельно. Наиболее резкие выражения он припас для обращения к приютившемуся в Type французскому кабинету. Причины бедствий, переживаемых Францией, он возвел к Крымской войне, к злополучному договору, положившему начало потрясениям, принявшим катастрофический характер. Французам посему следует приложить руку к искоренению зла, порожденного режимом Наполеона III, ими уже низринутым [28].
В конце сентября в Петербурге появился уполномоченный французского правительства А. Тьер, объезжавший столицы в попытке спасти свою страну от полного разгрома. Встретили его приветливо и с изъявлениями соболезнования. Горчаков в беседе с ним произнес слова, исполненные глубокого смысла: "Вы найдете здесь живые симпатии к Франции, порожденными симпатиями, питаемыми здесь к вашей родине и старою общностью интересов, давно забытых". Вместо жесткого упрека кабинету, скрывшемуся в Type, - слова человеческого участия. Но суть осталась прежней - пустили под откос лелеемую князем идею сотрудничества, загнали страну в тупик, так и выбирайтесь из него сами. Досада по поводу упущенных возможностей долго не оставляла канцлера: "Если бы Французская империя считалась с нами, она избежала бы тех бедствий, которым она подверглась" [29]. А ведь "счастье было так возможно"!