Сходной была ситуация относительно призыва казаков, предоставления им возможности воевать за Советскую власть. На Южном Урале, где в начале 1918 г. Дутов позорно бежал, нужды в казаках не было. 1 февраля 1918 г. Оренбургский ВРК потребовал от Временного Совета ОКВ отменить мобилизацию — т.к. декретом СНК “все казачьи части распущены” 60. На Дону положение было иным, и 30 мая 1918 г. СНК призвал “трудовых казаков Дона и Кубани” стать под ружьё 61. Следствием кризиса начала 1918 г. следует считать новые декреты: декрет СНК от 1 июня 1918 г. “Об организации управления казачьими областями” уже предусматривал возможность формирования частей революционной армии, а декрет 11 июня объявлял мобилизацию на территории Сибирского и Оренбургского войск 62.
Определяющей в тот период была деятельность коммунистов на местах. Совершенно правильно отмечал Ф.Миронов в письме В.Ленину 31 июля 1919 г.: “Большая часть крестьян судит о Советской власти по ее исполнителям” 63. Сотня гуманных декретов легко перечёркивалась в сознании людей одним беззаконным расстрелом. Позиция местных коммунистов была гораздо жёстче и последовательнее — в массе своей они отказывались признавать за казаками какой-либо особый статус, тем более автономию. Причина такой неприязни, на наш взгляд, крылась в стереотипах, коренившихся в сознании крестьян, всегда полагавших, что казаки находятся в привилегированном положении и тому завидовавших, и городских жителей, рабочих, представлявших себе казачество как монолитную реакционную силу, опору старого режима — в приказах и обращениях неоднократны упоминания о “казачьей нагайке”, “гулявшей” по спинам трудящихся, “вековых врагах трудового народа”, “вековых царских холопах”. Оренбургский губернский съезд Советов в марте 1918 г. заявил, что “все казаки против соввласти” 64.
Крайне враждебную и непримиримую позицию занимало Донбюро, неоднократно ставившее вопрос об уничтожении “путем целого ряда мероприятий... кулацкого казачества, как сословия”. Январская директива нашла поддержку в Уральском казачьем войске, на территории, контролируемой коммунистами — т.н. “левые” уральцы стояли за истребление казачества. Призывы уничтожить казачество звучали на Челябинской уездной партконференции в августе 1919 г., Оренбургской губпартконференции в ноябре.
Пожалуй, из всех местных партийных структур наиболее откровенно свои позиции сформулировало именно Донбюро. В решении, принятом не позднее 21 апреля 1919 г., говорилось о “полном, быстром и решительном уничтожении казачества как особой бытовой экономической группы, разрушении его хозяйственных устоев, физическом уничтожении казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, активно контрреволюционных, распылении и обезвреживании рядового казачества и о формальной ликвидации казачества” 65.
Неверно думать, что современники не понимали смысла происходящего. Ф.Миронов в письме В.Ленину 31 июля 1919 г. прямо назвал подобную идею планом уничтожения казачества: “Им нужно туда-сюда пройти по казачьим областям и под видом усмирения искусственно вызываемых восстаний обезлюдить казачьи области, опролетарить, разорить остатки населения и, поселив потом безземельных, начать строительство “коммунистического рая” 66.
Реализация на “советских” территориях военно-коммунистического эксперимента, отягощённая стереотипами враждебного отношения к казачеству, привела достаточно быстро к разрыву. Важным элементом политики было осуществление экономического террора, направленного на экономическое обескровливание казачества. В рамках “расказачивания” у казаков изымались земли — так, только на территории Оренбургского казачьего войска крестьянам и бедноте было передано около 400 тыс. дес. пахотной земли и 400 тыс. сенокосных угодий. Известная директива Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г., призывавшая к террору, в числе прочего требовала конфискации у казаков сельскохозяйственных продуктов и поощрения переселений бедноты 67.
Особую роль сыграла продразвёрстка. И как бы ни пытались коммунистические идеологи прикрыть происходящее изящными построениями о продуманном изъятии “излишков” с последующей компенсацией земледельцам, фактически всё сводилось к изъятиям всего, что доставали руки продотрядчиков. Брали там, где можно было взять и где успевали взять. Ни о какой справедливости не было и речи. Добровольность не гарантировала от последствий, скорее напротив, с повинующегося брали больше. Согласно инструкциям, у добровольно сдающих разрешалось “реквизировать” только “излишки”, а у неповинующихся допускалась полная конфискация. По логике выходило, что продотрядам было даже выгоднее иметь дело с врагами, провоцировать казаков на противодействие. Размеры развёрстки постоянно росли, постепенно понятие “излишков” становится достаточно условным — циркулярное письмо ЦК “К продовольственной кампании” разъясняло, что “разверстка, данная на волость, уже является сама по себе определением излишков” 68. Хозяйства производящей полосы к 1921 г. сдавали до 92% производимого продукта 69.
Окончательный удар по казачеству нанёс голод 1921 — 1922 гг. Его нельзя считать спровоцированным, но на определённом этапе он был использован для “очистки” от ненужного “человеческого материала капиталистической эпохи” (Н.Бухарин). Складывалось впечатление, что это использовалось и для борьбы с крестьянскими восстаниями — повстанцы получали продовольственную и иную помощь от местного населения, а в голодающих районах им помощь найти было очень трудно, приходилось уходить. Кроме того, это было скрытой репрессией против населения, поддерживающего повстанцев. Так, казачье население Илецкого района Оренбургской губернии активно содействовало повстанцам в 1920 г. Затем была проведена чуть ли не абсолютная “выкачка” продовольствия (станицы сдали хлеб 120%, мясо 240%) — опасаясь кары, население предпочло подчиниться [70]. Но когда разразился голод, помощи от властей жители станиц не получили никакой. Более того, в сентябре 1921 г. был воспрещён выезд из района — в итоге наблюдалась огромная смертность. Сходная ситуация была в соседней Самарской губернии, где Пугачёвский и Бузулукский уезды в 1920 — 1921 гг. были едва ли не самыми взрывоопасными. В начале 1922 г. там отмечались даже случаи людоедства.
В 1920 — 1922 гг. по всей стране поднимается волна крестьянских выступлений, вызванная проводимой коммунистами политикой. Протесты против нее принимают различные формы — от заявлений недовольства до волнений и повстанчества. Для того, чтобы мирное население поднялось с оружием в руках против недавно установившейся власти, должно пройти некоторое время — необходим определённый период, в течение которого происходит как бы знакомство с властью и попытка привыкнуть к ней. Невозможность нормального сосуществования и становиться в итоге решающим фактором. Протесты казачьего населения против продразвёрстки в этот период как бы растворяются в общекрестьянском протесте и вычленить их из общей картины достаточно сложно, тем более, что, по сути, они были схожи.
Особняком стоят активные повстанческие действия вновь создаваемых казачьих партизанских отрядов. Все они были, как правило, малочисленны, объединяя максимум несколько сот человек. Слабость требовала поиска союзников — вот почему командиры этих отрядов постоянно искали контактов друг с другом. В основном такие группы не имели постоянной базы, находясь в постоянном движении. Действия их, заключавшиеся в набегах на населённые пункты и истребление там “врагов”, неизбежно вели к сворачиванию агитационной деятельности. Идейные позиции повстанцев заявлялись крайне скупо, можно сказать без преувеличения, что во главу угла была поставлена борьба с коммунистами. Все эти отряды уже начинали балансировать на той грани, которая отделяла идейных противников коммунистического режима от бандитов, воюющих против всех и вся. Их трагедия заключалась в невозможности возврата к мирной жизни — дорогу назад преграждали и обоюдное нежелание идти на компромиссы, и уже пролитая кровь. То, что о победе теперь не могло быть и речи, было очевидно всем. Сопротивление малых групп повстанцев было сопротивлением обречённых.
На юге такие отряды действовали в период 1920 — 1922 гг. Так. в июле 1920 г. под Майкопом М.Фостиковым была создана казачья “Армия возрождения России”. На Кубани не ранее октября 1920 г. образован т.н. 1-й отряд Партизанской русской армии под командованием М.Н.Жукова, просуществовавший до весны 1921 г. С 1921 г. он же возглавил “Организацию белого креста”, имевшую подпольные ячейки на северо-западе Кубани. В конце 1921 — начале 1922 г. на границе Воронежской губ. и Верхне-Донского округа действовал отряд казака Якова Фомина, бывшего командира кавэскадрона Красной Армии. В первой половине 1922 г. со всеми этими отрядами было покончено.
В регионе, ограниченном Волгой и Уралом, действовало большое количество мелких казачьих групп, существование которых ограничилось, преимущественно, 1921 годом. Для них характерно было постоянное движение: то на север — в Саратовскую губ., то на юг — в Уральскую обл. Проходя по границам как уездов, так и губерний, повстанцы на какое-то время как бы выпадали из-под контроля чекистов, “обнаруживаясь” в новом месте. Эти отряды стремились к объединению. Значительное пополнение они получали за счёт оренбургских казаков, причём молодежи. В апреле произошло объединение ранее действовавших самостоятельно групп Сарафанкина и Сафонова. После ряда поражений 1 сентября отряд присоединился к отряду Аистова, возникшего, скорее всего, в Уральской области ещё в 1920 г. по инициативе нескольких красноармейцев-фронтовиков. В октябре 1921 г. ряд ранее разрозненных партизанских отрядов, наконец, объединился, слившись с “Восставшим войскам воли народа” Серова.